— Меня твоя мама учит, — тараторит Надж, пока я стараюсь не подавиться. — Что, пересушила? Шоколада много?

— Много шоколада не бывает. Печенье шоколадом, как и кашу маслом, не испортишь. Это я тебе авторитетно заявляю, — подает Игги голос с дивана, где он уютно примостился с моей сводной сестрой Эллой. — Давай дальше. Ты остановилась на том, как Тарзан убил огромную злобную обезьяну.

Элла хитренько мне усмехается, находит на странице место, где остановилась, и продолжает читать Игги вслух. Сам он читать не может. Неудачный лабораторный опыт в детстве — и он ослеп навсегда.

Иметь маму — удивительно. Но еще удивительнее иметь сводную сестру. Всю последнюю неделю мы спим с ней в одной спальне. Ночью треплемся чуть ли не до утра, и от нашей болтовни я становлюсь нормальным, обыкновенным подростком. Вернее, так я чувствовала. До тех пор пока Элла не стала трындеть, что влюбилась в Игги. Теперь у меня такое чувство, что она признается мне в любви к моему собственному сыну, которому столько же лет, сколько и мне…

Нормального в моей жизни мало. Но сейчас в гостиной тишина и покой. Газзи и Ангел устроились на полу за самым что ни на есть безопасным занятием — собирают пазл и улыбаются мне одинаково лучезарными улыбками. Из всех пяти членов стаи (а в прошлом шести) только они — настоящие брат с сестрой. Потому-то у меня глаза карие и темные волосы, у Клыка и глаза, и волосы совершенно черные, как вороново крыло, Игги — длинный, тощий рыжеватый блондин, Газзи и Ангел — оба сущие ангелочки, а Надж, наша «шоколадка», с африканской кровью, но кожа у нее светло-коричневая, волосы закручены в штопор, а глаза цвета растопленного шоколада.

При виде этой семейной идиллии я тяжело вздыхаю.

— Здравствуй, моя девочка, — говорит мама, подходит и ласково отводит волосы мне за плечи. Стараюсь припомнить, когда я их в последний раз расчесывала. Дня два назад вроде. Нет, точно не помню.

— Привет.

— Пошла бы ты приняла хороший горячий душ. Всегда помогает, — предлагает мама.

— Ага… Помогает.

В другом конце гостиной Ангел неожиданно наклоняет голову — меня от этого жеста всегда в жар и в холод бросает.

— Кто-то идет, — говорит она.

— Кто бы это мог быть? — брови у мамы ползут вверх.

Ангел сосредоточенно сдвигает брови:

— Это Джеб и профессор Ханс. Ханс Гюнтер-Хаген.

Вы, может быть, спросите, откуда она это знает? Она у нас телепатка. С любого расстояния чужие мысли и чувства читает. А уж вблизи — и подавно. Рядом с ней — никакой личной жизни. Ничего утаить невозможно.

— Как они догадались? — начинаю я и смотрю на маму. — Ты что, сказала им, что мы здесь? Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда Джеб появляется. А профессор Ханс вообще в последний раз чуть Клыка не убил. Не знаю, случайно или нарочно.

— Знаю-знаю, мое золотко. — Мама спокойно смотрит на меня. — Но Джеб позвонил. Он сказал, что ему с тобой надо поговорить. Что-то срочное. Он очень настаивал.

Смотрю в ее ласковые карие глаза. Такие же, как мои. Но волосы у нее темнее моих и вьются больше. Не больно-то мы с ней похожи.

— Я не собираюсь с ним разговаривать! — И я направляюсь в ванную.

— Если Макс не хочет, чтобы Джеб пришел, ему здесь не место.

Я оборачиваюсь на голос Дилана и вижу, как он грациозно влетает в большое распахнутое настежь окно. Кто его просил мне поддакивать? Все было бы много проще, если бы мы с ним во враждующих лагерях были. Тогда бы сразу было понятно, где черное, а где белое.

— Не беспокойся, Макс. — Ангел подходит ко мне и берет меня за руку. — Что бы Джеб ни говорил, мы с тобой заодно. Мы твоя стая.

С трудом подавляю тяжелый вздох. Каково мне слышать это от моей крохи? Она то супернадежна, то предаст ни за что ни про что. То опора мне на все сто, а то, чуть отвернешься, нож в спину всадит. Уж и не знаю, могу я ей теперь верить или не могу.

Оглядываюсь вокруг. Я в стае командир, и все ждут моего решения. Появись здесь Джеб — не миновать хаоса, неопределенности и, может быть, даже опасности.

Это меня подбодрит. Вот и повеселимся.

Я передергиваю плечами:

— Ладно уж, впустите его.

Мы все услышали его, мерный гул маленького самолета, приземлившегося на ровном выгоревшем поле за маминым домом. Газзи всегда втайне надеется на взрыв. Он был явно разочарован тем, что самолет не врезался в ближайшие деревья или не сорвался с соседнего обрыва.

Минуту спустя Джеб уже стоит в дверях, а рядом с ним профессор Ханс. Когда я в последний раз сверялась со списком моих смертельных врагов, имя Г-Х красовалось там в первых строках. Да-да, к несчастью, список врагов — печальная реальность моей жизни. Без него и со счета сбиться — раз плюнуть.

Джеб и Ханс еще и в дом войти не успели, а меня уже замутило от ненависти. Джеб и Ханс вместе. Неувязочка получается по всем статьям. Это тот самый Джеб, который бросил нас маленьких на произвол судьбы в горах Колорадо. Выживайте, мол, крылатые, как знаете. С тех самых пор мои с ним отношения и отношениями-то назвать трудно. Все равно что отношения паука с мухой. И муха, между прочим, это я.

Искоса взглядываю на Г-Х и перехватываю на себе его такой же осторожный взгляд. Он недавно Клыка чуть не убил. Пришлось мне самой полный шприц адреналина Клыку прямо в сердце всадить. Не то бы он умер. До сих пор как вспомню, так вздрогну.

Оба они, и Джеб, и Ханс, возможно, гениальные ученые, возможно, исследования их полезны для человечества, возможно, ими движет идея служения миру. А возможно, они продали душу дьяволу. Возможно, только и думают, что о воцарении над миром. Или даже хуже: хотят заставить меня действовать против моей воли.

— Вот и кончились мои каникулы, — цежу я сквозь зубы, уперев руки в боки. К моему удивлению, Ангел в той же самой угрожающей позе встает со мной плечом к плечу. Один за другим к нам подстраивается вся моя стая. И Дилан. Мы с Ангелом в последнее время не раз оказывались по разные стороны баррикад. Не раз и даже не два. Но не могу не признать, с тех пор как Клык отвалил, она со мной слаще меда. Вот и сейчас от ее поддержки у меня на глаза слезы навернулись.

О боже! Опять слезы! Прав был Дилан. Я, видно, и впрямь являю собой жалкое зрелище.

— Каникулы — это громко сказано. Я бы назвал это передышкулы. — Газзи, видать, решил испробовать свои силы в словотворчестве.

— Простите за беспокойство, — начинает Джеб, — но нам очень надо переговорить со всеми вами. И особенно с Макс.

— Давайте, валяйте! — милостиво разрешаю я. — Мы что, теперь потребовались для экспедиции на Северный полюс?

— Нет! — говорит Джеб. — Эта миссия важнее, чем ты, важнее, чем стая, важнее всех нас вместе взятых. Выслушай нас спокойно. Надеюсь, ты сможешь взглянуть на дело без всякого предубеждения.

— Что-то мне кажется, я недавно пыталась тебя послушать — так ты гипнозом со мной стал заниматься. Иначе откуда бы у меня галлюцинации взялись? — ядовито напоминаю Джебу. Я ничего не забываю. И ничего не прощаю. Пусть на мой счет не заблуждается. — Что, опять какой-нибудь маньяк в подводной пещере засел и радиоактивными мутациями занялся? Новых морских чудищ вывели?

— Не вывели. — В голосе Джеба начинает проскальзывать раздражение.

— Да уж, конечно. Теперь, когда мы то логово разворошили, у вас это вряд ли получится.

— Хватит ерунду молоть. Послушай лучше меня. Эволюционная революция уже во всем мире идет.

— И что именно это значит? — спрашиваю я без особого энтузиазма.

— В разных концах мира, — вступает профессор Г-Х, — появилось новое поколение детей со сверхъестественными возможностями.

— Это мы уже проходили. Считай, что пока тебе не удалось захватить мое внимание.

— Макс, ты знаешь, что по всей планете рассеяны школы-лаборатории, задача которых ускорить процесс эволюции человека, — снова подает голос Джеб.

— Ну, знаю. И что с того?

— Люди, посвятившие себя служению науке, пытаются найти пути к спасению человечества. И их работа идет успешно. Более того, впервые за всю историю развития генетики они добились исключительных результатов.