Целый ряд эпических памятников дошли до нас в форме книжных эпопей. Однако и эти памятники не только представляют собой образцы жанра, сложившегося в долитературный период, но и вырастают из определенной фольклорной традиции, книжным отражением которой они сами в известной мере являются. Степень индивидуальной обработки на последнем этапе может быть различной. Оставляя пока в стороне вопрос о своеобразии эпоса в устной или книжной форме, следует признать значительные исторические различия, национальные и стадиальные, в рамках классического героического эпоса.

Великие эпопеи, сложившиеся в Древней Греции и Индии на заре рабовладельческого общества («Илиада», «Одиссея», «Махабхарата», «Рамаяна», т. е. классический эпос в узком смысле слова), кардинально отличаются от эпоса, возникшего в условиях раннего западноевропейского феодализма (ирландские саги, древнескандинавские песни и саги, древнейшие памятники эпоса континентальных германцев, англо-саксонский «Беовульф»), и от специфических форм эпопеи, развившейся в атмосфере кочевого феодализма у тюрко-монгольских народов Центральной Азии («Алпамыш», «Манас», «Джангар», «Гэсэр»). А эти последние нельзя смешивать с эпическими памятниками развитого феодализма, ярко выражающими национальное самосознание, как армянский эпос, русские и сербские эпические песни, романские эпопеи о Роланде и Сиде. Некоторые памятники феодального эпоса обнаруживают уже отчетливые черты куртуазного романа («Песнь о Нибелунгах») или романтического эпоса (поэма о Гёроглы в Средней Азии и Закавказье).

Героический эпос, возникнув в период разложения первобытнообщинного строя на стадии так называемой «военной демократии», продолжал развиваться и в раннеклассовом обществе, пока в силу сохранения патриархальных связей политическая, общественная деятельность была еще опосредствована кровно-родственными отношениями и народность эпоса могла еще сохраняться как «общенародность» хотя бы перед лицом внешнего врага.

В героическом эпосе непосредственно отражается процесс этнополитической консолидации,

переход от рода и племени к народу и государству.

Как уже отмечалось, государственная консолидация народов была решающим фактором в развитии героического эпоса. Именно этот фактор во многом определяет различие между архаической и классической формами эпоса. В последнем место племени занимает народ, а эпические враги постепенно теряют облик мифических чудовищ и приобретают черты исторических врагов. За врагами-иноплеменниками и особенно иноверцами при этом иногда закрепляются лишь отдельные черты чудовищ как средство поэтической гиперболизации.

Соответственно патриотизм (особенно в эпосах, отражающих национально-освободительную борьбу против поработителей, — в эпосах славянском, армянском) выступает уже не в мистифицированном виде как защита человеческого племени от чудовищ, а непосредственно как пафос защиты родной земли от иноземных захватчиков.

Однако древнегреческому, древнеиндийскому и отчасти древнегерманскому эпосу свойствен (ввиду значительной исторической дистанции, а может быть, частично и в силу использования различных племенных традиций) известный объективизм в отношении далекого прошлого. Давно исчезнувшие с исторической арены пандавы и кауравы, ахейцы и троянцы, готы и бургунды выступают в эпосе главным образом как особые эпические племена героического прошлого. Эпическое время в классической форме эпоса — уже не мифическое время первотворения, как в эпической архаике, а историческое прошлое народа на заре его национальной истории.

В ряде случаев древнейшие элементы исторического предания, составившего ядро эпопеи, восходят к эпохе ранней государственности, причем эти ранние формы государства иногда становятся прообразом эпического идеального государства, в котором князь, персонифицирующий власть, и богатыри, непосредственно выражающие народный идеал, находятся в патриархальных отношениях и имеют общие эпические цели.

Яркие примеры эпического времени и государства — Микены и другие архаические политические образования позднеэлладского периода в гомеровском эпосе, «варварские» государства германцев, империя Карла Великого во французском эпосе, «Славный Киев», т. е. Киевское государство Владимира эпохи крещения, в русских былинах, «Бумба», за которой стоит государство четырех ойротов в «Джангаре», и т. п.

Переход от архаических форм эпоса к классическим, по-видимому, совершается не в начале государственной консолидации, а позднее, когда ранние политические образования сами уже рассматриваются как героическое прошлое, выступают в качестве своеобразной и национально-исторической, и социально-исторической утопии.

Наряду с эпическим государством в фокусе эпического времени часто оказываются исторические события, которые имели или которым была придана значительная роль в народных судьбах. Троянская война — последняя крупная победа ахейцев перед разгромом Микен дорийцами, последнее звено в цепи войн и миграций, приведших к разрушению древнейшей Средиземноморской культуры; битва на Курукшетре предшествовала слиянию поздневедийских племен в одну народность; битва в Ронсевальском ущелье франков с басками была переосмыслена в эпоху подготовки Крестовых походов как великая война христианского Запада и мусульманского Востока; битва на Косовом поле положила конец государственной независимости сербов, антиарабское восстание в Хуте-Сасуне положило начало возрождению армянской государственности.

Таким образом, в эпической классике по сравнению с архаикой углублен, расширен и вместе с тем исторически конкретизирован эпический фон. Соответственно и богатырская «строптивость» теперь выражается не в богоборчестве, а в сфере социальных отношений, например в виде конфликта с эпическим князем (Ахилл и Агамемнон, Илья Муромец и Владимир, Сид и Альфонс, Марко Кралевич и султан). Впрочем, конфликт обычно кончается примирением перед лицом внешнего врага. В этом конфликте симпатии сказителя — на стороне богатыря.

В то же время в классическом героическом эпосе глубоко раскрывается диалектика героического характера, а именно заключенные в нем противоречия между не желающей себя ничем ограничивать героической самодеятельностью и реализацией в индивидуальном подвиге общенародных эпических целей.

В развитом эпосе, особенно в его литературных версиях, присутствует замечательное понимание того, что некоторые поступки героя, ставящие под угрозу общее благополучие эпического коллектива, вытекают как раз из самых благородных качеств богатыря, в принципе соответствующих народным представлениям о прекрасном.

Неистовый, подлинно героический характер Гильгамеша приводит его к насилию над жителями Урука, к оскорблению Иштар и в конечном счете — к потере друга Энкиду. Своеобразная вина лежит и на удалившемся от боя Ахилле, оскорбленном Агамемноном, и на Роланде, который из-за рыцарской переоценки своих сил отказывается вовремя затрубить в рог. О герое ирландских саг Кухулине говорится, что у него было три недостатка: он был слишком молод, слишком смел и слишком прекрасен.

Здесь в эпосе намечается приближение к драматической коллизии и к пониманию трагической вины. Однако в отличие от драмы и тем более от романа, герои которых действуют в мире, вышедшем из эпического состояния, эпические конфликты носят неантагонистический характер и получают гармоническое разрешение.

Героический эпос — это величайшая вершина словесного искусства долитературного периода, замечательный результат коллективного народного творчества, народного и по мировоззрению, и по способу бытования. В эпосе в наивной, но яркой форме выражена высокая ценность и человеческой личности, как личности героической, и коллективизма, воплощенного в этой личности. В непосредственно общественном характере деятельности богатыря заключается самая суть эпико-героической идеализации. В нем же основа специфической гармоничности эпоса, которая отличает героический эпос от романа.

*

Наш раздел представляет собой фольклорно-этнографическое введение в историю мировой литературы. В его рамках мы сосредоточили внимание на началах словесного искусства, его ранних формах, сыгравших, как в дальнейшем увидит читатель, важнейшую роль в формировании и развитии литератур Древнего мира. Но соотношение фольклора и литературы — это проблема далеко не одной Древности. Уже те памятники, которых мы касались, возникли и функционировали в устном своем бытовании в самые разные эпохи. Мы рассматривали их синхронно, в плане типологии литературной предыстории; однако впоследствии со многими из них нам еще не раз придется встретиться, только тогда они уже будут выступать в ином качестве: как существенные звенья истории отдельных региональных и национальных литератур. На их примере мы сможем убедиться, что взаимодействие фольклора и литературы — процесс сложный и длительный, охватывающий многие столетия, процесс, который реализуется не только в одностороннем влиянии фольклора на литературу, но и в обратном влиянии — литературы на фольклор.