Архаическая эпика, наряду с культурными героями-первопредками, сохранила и тип отрицательного варианта культурного героя, мифического плута-трикстера.
Примером такого трикстера является в сказаниях осетин «возмутитель спокойствия» — Сырдон. Сырдон — сеятель раздоров между нартскими родами; это он подстрекает Бальсагово колесо к убийству Сослана, чье уязвимое место перед этим выведал; но Сырдон — и беззаботный трюкач, носитель комической стихии; вместе с тем он совершает и серьезное культурное деяние — изобретает музыкальный инструмент — фандыр.
При анализе первобытного наследия в архаическом героическом эпосе обнаруживаются многочисленные типологические параллели с мифологическим эпосом культурно-отсталых (или бывших в недавнее время таковыми) народов: с циклом Эква Пырища у обских угров, с мифами и сказками о Вороне у палеоазиатов и северо-западных индейцев, с мифологическим эпосом индейцев о братьях-близнецах, очищающих землю от чудовищ и т. д. и т. п. В частности, эпос индейцев о братьях, диком (из источника, из кустарника) и цивилизованном (из вигвама), имеет сюжетную схему, весьма сходную с рассказом о приручении Амирани или Батрадза (в кавказском эпосе) их братьями и о совместной дальнейшей борьбе с чудовищами.
Не менее отчетливо проступает в архаическом героическом эпосе наследие богатырской сказки-песни: не только общеэпическая древняя тема борьбы с чудовищами, но специфические для богатырской сказки мотивы чудесного рождения, героического сватовства, мести за отца занимают большое место в архаической эпике (например, в нартских сказаниях или поэмах сибирских тюрков). Героическое сватовство и родовая месть здесь также являются идеальными поступками богатыря (в силу их соответствия нормам родового обычного права).
Богатырство героев архаического эпоса еще порой овеяно колдовским ореолом. С этой точки зрения наиболее яркий пример — старый мудрец Вяйнямёйнен, который чаше пользуется колдовскими приемами, чем мечом. В эпосе сибирских тюрков богатыри проявляют шаманское могущество, но решающие битвы с врагами они выигрывают все же благодаря физической силе.
Колдовством и хитростью овеяно богатырство Сосруко, который чудесным образом превращается в мертвеца, чтобы ввести в заблуждение противника, заковывает в лед великана Мукару и т. п.
Переоценка старых форм богатырства с точки зрения новых воинских идеалов выражена в сказании о смелом, бесхитростном юном Тотрадзе, павшем жертвой коварства Сосруко; в этом случае симпатии эпоса на стороне юного богатыря. Воплощением новых воинско-героических идеалов является в нартских сказаниях булатнотелый Батрадз, действующий исключительно физической силой. Правда, эта сила представлена средствами мифологической гиперболизации: Батрадз сам в роли стрелы или меча пробивает своим булатным телом крепостные стены.
Окончательное формирование типа богатыря связано с созданием особого героического характера. Речь идет не об индивидуальных психологических качествах, а о родовых чертах эпического героя. Эпический богатырь обладает исключительной физической силой, но сила эта все же не безгранична, так как богатырь не является мифическим персонажем. Поэтому в процессе формирования эпико-героического жанра ослабевает гиперболизация силы, и главным идеализирующим моментом становится смелость, внутренне мотивирующая его готовность идти навстречу любой опасности и любым противникам. Богатырь — цельная и прямолинейная натура, ищущая непрерывной реализации своей богатырской энергии и в уверенности в своих силах часто доходящая до их переоценки.
В архаической эпике, где социальные отношения еще в известной мере выступали сквозь призму отношения к природе, героическая гордость и богатырская энергия, неспособность богатыря уступить кому бы то ни было иногда приводят к богоборчеству (Батрадз, Амирани, в древнейшей ветви армянского эпоса — Мгер).
Богоборческие мотивы выражают антропоцентрическое признание человеческой личности как высшей ценности. Вместе с тем свободная самодеятельность богатыря, не терпящая никаких препятствий и ограничений, в конечном счете совершенно естественно, стихийно, имманентно направляется на достижение общенародных эпических целей, и в этом заключается самая суть эпической идеализации.
Анализ архаической эпики в сопоставлении с фольклором культурно-отсталых народов дает возможность выделить в истории словесного повествования древнейшую ступень, на которой прометеевский пафос защиты первых завоеваний человеческой цивилизации, пусть даже в рамках племенного сознания, в борьбе со стихийными силами природы еще не отступил перед воинской богатырской героикой в собственном смысле слова.
Стадия эта целиком принадлежит долитературному периоду в истории словесного искусства. Из книжных эпических памятников связь с архаической эпикой наиболее отчетливо выражена в шумеро-аккадском эпосе о Гильгамеше и в древнескандинавских мифологических песнях «Эдды».
Эпос о Гильгамеше, по-видимому, складывался еще до окончательного установления восточной деспотии в Двуречье, т. е. до первой вавилонской династии. В шумерской поэме о дереве Хулуппу, принадлежащей к циклу Гильгамеша, действие происходит в мифические времена первотворения, как и в поэмах сибирских тюрков; Гильгамеш убивает дракона и изгоняет других чудовищ, стерегущих чудесное дерево.
В аккадском эпосе о Гильгамеше основными богатырскими подвигами Гильгамеша и Энкиду является уничтожение страшных чудовищ (львы, небесный бык, Хумбаба), представляющих угрозу мирной жизни людей. Убив Хумбабу, герои добывают кедровый лес, необходимый для строительства крепостных стен Урука и храма Эанны — великого культурного деяния Гильгамеша. Гильгамеш действительно наделен чертами культурного героя высшей формации, основателя древнейшего центра земледельческо-городской культуры Двуречья. С этой точки зрения заслуживает внимания этимологизация его имени некоторыми учеными как «дед», «предок», «родоначальник». Что касается его побратима, а по некоторым намекам и брата, Энкиду — богатыря из пустыни, он, безусловно, сохраняет черты первого человека, позднее переосмысленные как признаки дикаря, варвара.
Сюжетная схема эпоса о Гильгамеше и Энкиду однотипна не только со сказаниями об Амирани и его братьях, но и с мифологическим эпосом американских индейцев о братьях — культурных героях: цивилизованном (мальчике из вигвама) и диком (мальчике из источника или кустарника), которые, совместно странствуя, выполняют миссию очищения земли от чудовищ.
В древнескандинавской эпической поэзии, в сказаниях об Одине и Локи, по-видимому, использована традиция мифов о положительном и отрицательном вариантах культурного героя (ср. особенно сказания о похищении меда у великанов, о различных чудесных предметах у альвов). Локи — типичный трикстер, так же точно как Сырдон в нартских сказаниях, «возмутитель спокойствия» эпического мира. В образе Одина сочетаются черты древнего культурного героя и своего рода идеализированного шамана (как и у Вяйнямёйнена). Тор с его вечной борьбой против великанов и мирового змея во многом однотипен Гераклу, Амирани, Гильгамешу.
Более отдаленные следы описанной нами древней стадии эпоса можно обнаружить в индийской «Рамаяне» (борьба с чудовищами-ракшасами как особая миссия богатыря), в тибето-монгольском «Гэсэре» (тоже борьба с чудовищами, черты трикстера у Гэсэра), в известных отчасти уже по Авесте иранских сказаниях о первопредках — героях-змееборцах (Каюмарсе, Джамшиде, Керсаспе, Хушенге, Феридуне). Сказочно-эпические черты типа Геракла имеются и у главного иранского богатыря Рустама.
Не только архаические, но и классические формы героического эпоса сложились в народном творчестве, в устно-поэтической традиции. Целый ряд классических фольклорных памятников дошел до нашего времени в формах устного бытования. Таковы, например, русские былины и южнославянские юнацкие песни, армянский эпос о Давиде Сасунском, узбекский «Алпамыш», каракалпакский «Кырк Кыз», киргизский «Манас», туркмено-аэербайджанский «Гёроглы», калмыцкий «Джангар» и др. Славянский эпос имеет форму небольших по объему песен, а тюркский эпос Средней Азии — грандиозных устных эпопей. «Манас» в некоторых версиях превосходит своим объемом «Илиаду» в несколько раз. Некоторые классические эпосы складывались в период, когда письменность уже существовала (церковно-славянская, древнеармянская, древнетюркская), но применялась для весьма ограниченных целей.
