Своеобразие аллегорий, притч и даже отдельных образов и метафор в упанишадах состоит в том, что предметы и понятия различных рядов не просто сравниваются в них, как, например, в евангельских притчах, но как бы отождествляются, выступают заместителями друг друга. Мельчайшая частица плода фигового дерева или растворившаяся крупица соли не просто символизируют изначальный элемент сущего, но сами по себе являются этой сутью: «Это истина, она атман, это ты, Шветакету».
Отождествление разнородных понятий — особый художественный прием, и он получает оправдание и смысл в связи с общей концепцией упанишад о единстве мира, единстве на самых различных уровнях. Это становится особенно очевидным тогда, когда подобное отождествление уровней (мифологического, космологического, антропоцентристского, бытового, макрокосма и микрокосма), «игра уровнями» сами по себе и являются носителем философской идеи. Именно таким образом в «Брихадараньяка-упанишаде» (I, 5, 3—7) иллюстрируется вездесущность атмана: «Вот из чего состоит этот атман: из речи он состоит, из разума он состоит, из дыхания он состоит. Есть три мира: речь — это этот мир (земля), разум — воздушное пространство, дыхание — тот мир (небо). Есть три веды: речь — это „Ригведа“, разум — „Яджурведа“, дыхание — „Самаведа“. Есть боги, предки, люди: речь — это боги, разум — предки, дыхание — люди. Есть отец, мать, ребенок: разум — это отец, речь — мать, дыхание — ребенок...» и т. д.
Влияние упанишад на почти все позднейшие индийские философские и религиозные системы до сих пор не исчерпано. Но влияние это не ограничено одной Индией. Историк древнеиндийской литературы М. Винтерниц находит следы его и у персидских суфиев, и у неоплатоников, и у александрийских христиан, и у средневековых христианских мистиков Экхарта и Таулера, и, наконец, у немецких философов XIX в., в частности Шопенгауэра, называвшего создателей упанишад своими учителями.
Несомненно, что широта и устойчивость этого влияния были обусловлены не только глубиной философской доктрины упанишад, но и той яркой убедительной формой, которая была найдена для воплощения этой доктрины.
Ведийскую литературу завершают произведения, которые согласно традиции рассматриваются уже не как божественное откровение, а как плод человеческого разума. Это так называемые «веданга», «части вед», или, иначе, вспомогательные трактаты по ведам, излагающие дисциплины, необходимые для понимания собственно ведийских текстов или для точного исполнения содержащихся в них предписаний. Уже в некоторых брахманах перечисляются эти дисциплины, шесть веданг: фонетика, ритуал, грамматика, этимология, метрика и астрономия. Соответственно мы или располагаем отдельными трактатами по всем этим ведийским дисциплинам, или — в худшем случае — знаем о них из позднейших упоминаний.
Наиболее примечательная особенность литературы «веданга» та, что большинство составляющих ее трактатов написано в форме сутр. Первоначальное значение слова сутра — «нить», затем «краткое правило». Подобно тому как ткань состоит из множества нитей, трактаты веданги состоят из множества кратких предписаний в афористической форме, предельно лаконичных, видимо, для того, чтобы их легче было запомнить. Термин «сутра» в равной степени относится и к каждому отдельному предписанию, и ко всему трактату в целом; он стал своего рода жанровым определением, и этому жанру суждено было быть одним из самых популярных в Индии. В стиле сутр вплоть до Нового времени создавались многочисленные труды и трактаты по самым различным областям науки и философии, религии и искусства. Однако поскольку из-за сжатого и афористического языка содержание сутр часто оказывалось не вполне понятным, их уже в Древности дополняли более или менее подробным комментарием.
Из сутр ведийской литературы наиболее полно сохранились так называемые кальпасутры, трактующие различные стороны и детали ритуала. Кальпасутры содержат разъяснения, касающиеся организации различных жертвоприношений, торжественных и повседневных, принятых обычаев и законов, обязанностей отдельных членов общества и их прав. Их значение для этнографии чрезвычайно велико, ибо они дают такие сведения о характере жизни в Древней Индии, какие о жизни иных древних народов мы можем получить лишь в результате кропотливого отбора косвенных свидетельств, с помощью гипотез и догадок.
По остальным пяти разделам веданги трактатов сохранилось значительно меньше, да и те, как правило, относятся к сравнительно поздней эпохе и не принадлежат уже собственно ведийским школам, а лишь имитируют более древние образцы. Среди них наиболее значительны трактаты по фонетике «Ригведы» и «Яджурведы», приписываемые Шаунаке и Катьяяне, сборник этимологий по языку «Ригведы» — «Нирукта» Яски (VI—V вв. до н. э.) и, наконец, знаменитая грамматика «Аштадхьяйи» («Восьмикнижие») Панини (вероятно, VI—IV вв. до н. э.), не потерявшая своего научного значения до сих пор и во многом предвосхитившая методы современной лингвистики. Грамматика Панини уже лишь частично имеет дело с текстом вед; основная ее цель — описание общепринятого литературного языка — санскрита, а не языка священных книг. Тем самым она как бы открывает новую эпоху в развитии древнеиндийской литературы и культуры.
ЛИТЕРАТУРА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ I ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ ДО Н. Э.
Начиная с VI в. до н. э. история Индии перестает быть объектом одних лишь догадок и недоказуемых предположений и становится более или менее достоверной. Нашим представлениям о политическом и социальном развитии Древней Индии мы обязаны уже не косвенным свидетельствам религиозных гимнов или философских диалогов, а прямым историческим указаниям в книгах буддистов и джайнов, в специальных трактатах по политике и законодательству, сообщениям побывавших в Индии иноземцев и данным эпиграфики.
Два обстоятельства наиболее примечательны в Индии второй половины I тыс. до н. э. Это, во-первых, создание могучей империи, более чем на два столетия объединившей подавляющее большинство государств на севере и в центральной части субконтинента. И во-вторых, значительное усиление международных контактов и связей, с одной стороны обогативших индийскую культуру, а с другой — положивших начало ее экспансии в сопредельные с Индией страны.
К VII в. до н. э., как свидетельствуют буддийские источники, в Северной Индии существовало 16 государств — монархий и племенных республик, которые вели друг с другом упорную борьбу за гегемонию. Среди них наиболее могущественным оказалось государство Магадха, расположенное в Бенгалии по нижнему течению Ганга. Цари Магадхи: Бимбисара (545—493), Аджаташатру (493—461) и особенно Махападма Нанда (IV в. до н. э.) — распространили свою власть далеко на запад и юг Индии, а при династии Маурьев (317—180) государство Магадха превратилось в могущественную империю, простиравшуюся от Гималаев до гор Виндхья, от дельты Ганга до Пенджаба.
Период империи Маурьев, особенно при правителях Чандрагупте (317—293), Биндусаре (293—268) и Ашоке (268—231), иногда называют «золотым веком» Индии. Впервые было осуществлено политическое и культурное объединение страны. Высокого уровня достигли земледелие, ремесло и торговля. С необычайным размахом велись ирригационные работы, строительство мостов, добыча полезных ископаемых. Столица империи Паталипутра (современная Патна), по описанию греческого посла Мегасфена, была большим процветающим городом, окруженным величественной крепостной стеной с 570 башнями и 64 воротами. Царский дворец, возвышавшийся среди великолепного парка, хотя и был построен из дерева, вызывал своей красотой восхищение у греков. О высокоразвитой городской культуре свидетельствуют также сохранившиеся от эпохи Маурьев прекрасные памятники архитектуры и культуры: остатки буддийских каменных храмов и монументов (ступ), колонны (латы), украшенные изящными орнаментом и барельефами, каменные и гипсовые статуи и т. д. В государстве Магадха достигли высокого уровня астрономия, математика и медицина.
