Там же четко определена и задача собирателя. В записи, относящейся к 1823 году, читаем: «Исследуя с беспристрастием степень успехов наших в художествах, я нашел основательные причины думать, что есть возможность составить Русскую школу, если употребить старание приобретать те произведения Русских художников, кои совершены ими были в первых порывах огня и честолюбия — в порывах, скоро погашенных равнодушием их соотечественников, скоро убитых пристрастием нашим к иноземному».

Началом собирательства музея значится 1819 год. В этом году писались «Письма из Москвы», и тогда же произошло первое знакомство Свиньина с Тропининым.

Не дать угаснуть, захиреть в борьбе с безнадежной рутиной отечественным талантам — вот благородная миссия Свиньина, которая в случае с Тропининым принесла известные плоды. Публикация имени крепостного художника в 1820 году на страницах «Отечественных записок», хлопоты за него в Академии художеств и, наконец, печатные отзывы о картинах Тропинина в 1825–1826 годах — все это сыграло немалую роль в судьбе художника, в создании того общественного климата, который благоприятно способствовал его развитию.

Неоценимую услугу оказал Свиньин и нам, дав возможность взглянуть на картины Тропинина глазами современника. В рукописном каталоге остались подробные описания и «Кружевницы» и «Старика нищего», которые после представления в Академию художеств попали в «Русский музеум».

«И знатоки и не знатоки, — пишет Свиньин о „Кружевнице“, — приходят в восхищение при взгляде на сию картину, соединяющую поистине все красоты живописного искусства: приятность кисти, правильное, счастливое освещение, колорит ясный, естественный, сверх того в сём портрете обнаруживается душа Красавицы и тот лукавый взгляд любопытства, который брошен ею на кого-то, вошедшего в ту минуту. Обнаженные за локоть руки ее остановились вместе со взором, работа прекратилась, вылетел вздох из девственной груди, прикрытой кисейным платком, — и все это изображено с такой правдою и простотой, что картину сию можно принять весьма легко за самое удачное произведение славного Грёза. Побочные предметы, как-то: кружевная подушка и полотенце, расположены с большим искусством и отработаны с окончательностью…».

В том же духе описание и другой картины, которую Свиньин называет «Голова нищего старика»: «Мастерская, свободная кисть, сильный правильный тушь, широкие тени, эффект поразительный — вот главные достоинства сей картины. Рассматривая далее, — увидишь руку нищего, протянутую за подаянием, далеко выставившуюся из полотна, лицо странника преисполненным какого-то чувства, располагающего душу к состраданию и щедрости, рубище также написано с большим искусством. Так писал Тинторет, этой свободе удивляемся мы в произведениях ля Франка, этим освещением и небрежностью любуемся в неподражаемых картинах Рембрандта. Мудрено решить, которому из двух произведений Тропинина: сему Портрету или вышеописанной Девушке, должно отдать преимущество и который штиль желательно, чтобы принял наш Отечественный художник».

Как видим, опять Грёз, Тинторетто, Рембрандт… а не русская народная жизнь, откуда пришли и «Кружевница», и «Нищий», и «Юноша с книгой», и «Каменщик», для которого позировал знаменитый в Москве Суханов, работавший над постаментом к мартосовскому памятнику Минина и Пожарского.

Сочувственно встретил работы нового академика и В. Григорович. Но он также отмечал в них лишь «приятность в расцвечивании, верные переходы в тонах, кисть сочную и искусство пользоваться натурой»[30].

По-видимому, Тропинин верил своим доброжелательным критикам, в пандан к «Кружевнице» он пишет «Золотошвейку», где миловидность натуры и красота живописи превалируют над жизненностью изображения; он пишет традиционный, в стиле старых мастеров, этюд старика — голову, повернутую в профиль, приводящую в восхищение знатоков свободой живописи «а la prima» и колоритом.

Любопытно сравнить тех усталых и не очень молодых рукодельниц, которых мы видим на рисунках и этюдах Тропинина, изображенными с натуры, и очаровательных молодых девушек, глядящих на нас с оконченных картин художника. Правда, идеализация натуры, привлекательность, приданная кружевнице и золотошвейке, в основе своей были иными, нежели в распространенных тогда миловидных женских головках. Они вводили в русскую живопись на правах положительного героя новый для того времени образ женщины-труженицы. Однако эта направленность картин Тропинина не могла еще быть оценена современниками.

Не официальный Петербург, но Москва, с ее широко выплеснутой на улицы народной жизнью, была истинной родиной искусства Тропинина. Перелистывая листы его рисунков, будто видишь, как открылась дверь булочной и статная хозяйка с гостеприимной улыбкой глянула на прохожих, а на другом углу прислонился к косяку заждавшийся покупателей купец; бежит с узлом через дорогу мальчонка лет восьми, на лице его испуг и растерянность; другой, сжавшись от холода, в ожидании хозяина присел у ворот на тумбу; там в открытом окне готовая жанровая картина — группа из трех человек, с балалаечником; в другом окне — лицо отставного военного с усами, занятого чисткой пистолета; красавица призывно высунулась из окна в ожидании кавалера. Бредут по улицам с инструментами каменщики, пильщики, пробегает прачка с бельем, несет свой самовар сбитенщик. Степенно прогуливаются дамы с зонтами, а вот характерная, верно, хорошо знакомая художнику спина собрата по искусству с большой папкой под мышкой.

Многое фиксирует зоркий и внимательный глаз художника, но в картину войдет не всякое. Лишь то, что достойно внимания, что приятно глазу и сердцу, что послужит полезным и добрым примером. Прилежная, пригожая золотошвейка, оторвавшая глаза от пяльцев, чтобы с улыбкой взглянуть на зрителя.

Мальчик с клеткой, соблюдая патриархальный обычай, готовится в известный день выпустить на свободу пернатую пленницу.

Другой мальчик — может быть, поседелец из лавки — с книгой в руках, с устремленными вдаль глазами, весь как бы во власти прочитанного (так же выглядел, наверное, тогда, в 1820-е годы, сын прасола Алексей Кольцов, будущий первый русский народный поэт).

Склоненная мужская голова — может быть, ямщика, которому взгрустнулось в минуту отдыха, после далекой дороги, под звуки сердечного напева.

Лирическая интерпретация народных городских образов, идеализация черт национального уклада жизни отличают новый этап в творчестве Тропинина, пришедший на смену романтизму 1910-х годов, который питался отзвуками Отечественной войны и впечатлениями жизни на Украине. Романтизм 1820-х годов, глубоко национальный по своей природе, был созвучен поэзии ямщицких песен и чувствительных романсов того времени.

На одном из лучших полотен Тропинина того периода запечатлен музыкант-исполнитель. Полно чувства его вдохновенное, прекрасное лицо. Губы приоткрыты в негромком напеве, красивая рука перебирает струны гитары. Это «Гитарист» из собрания Н. С. Наметкина. Сложилось так, что известность приобрело не первоначальное творение — обычно наиболее яркое и сильное у Тропинина, а его последующие варианты, повторения и даже копии.

Первый же «Гитарист» был создан художником вскоре по возвращении в Москву, в 1821–1822 годах. По самому характеру живописи — свободной, почти без лессировок, можно сказать, что работа исполнялась без заказа, очень быстро и вдохновенно. По преданию, на подрамнике прежде читалась надпись «Ма(о)рков», что дало основание считать изображенного одним из членов графской семьи. Однако на картине Тропинина изображен не граф, а профессиональный музыкант Владимир Иванович Морков — первый историк русской оперной музыки. Молодой Морков начинал свою музыкальную деятельность игрой на гитаре и в 1820-х годах был любимцем публики. Чувствительный к музыке, Тропинин не избежал обаяния игры Моркова и в меру таланта и мастерства донес до нас свое восхищение. В его полотне удивительно не мастерство живописи, не великолепный колорит художника с его светоносным золотисто-оливковым тоном, не свежесть изображения как бы живущей на полотне модели, а та подлинная народность, которая лежит в основе и замысла и исполнения картины. Именно она дала возможность в портретные черты, в конкретное изображение костюмированного артиста вместить целую эпоху русской жизни.