Но одно дело – многострадальная история человечества и совсем другое – поступок близкого человека, о котором я даже и подумать не мог, что он способен на подлость.
А в том, что это была именно подлость, у меня не могло быть ни малейших сомнений. Ведь Шурик Воронель прекрасно знал – не мог не знать! – каким на самом деле было сотрудничество Андрея с органами и как разительно оно отличалось от того, как сотрудничал с ними его дружок Сергей Хмельницкий. И дело тут было совсем не в том, чью версию (Андрея, как она изложена им в его романе «Спокойной ночи», или Сергея, как он изложил ее в своем ответе на этот роман) считать более правдоподобной.
Ведь помимо романа существуют еще всем известные, несомненные и неопровержимые факты.
Факт первый: Андрей, в отличие от Сергея Хмельницкого, никого не посадил.
Факт второй: Андрей отсидел свои – без малого – шесть лет в колонии строгого режима (такова была благодарность органов за его сотрудничество с ними).
И наконец, факт третий: дружеские отношения Андрея с Элен Пельтье сохранились навсегда, и именно она переправляла его подпольные сочинения на Запад, что подтвердила специальным заявлением для прессы, сделанным ею сразу после объявления приговора по делу Синявского и Даниэля:
...
Я не нахожу слов, чтобы выразить свое потрясение, когда я узнала о приговоре, осудившем Андрея Синявского и Юлия Даниэля на 7 и 5 лет заключения в трудовом лагере строгого режима.
Они мои друзья. Понятно, что я от них не отрекусь. Я им помогала, это верно. Я принимаю полную и исключительную ответственность за эту помощь. Я всегда соблюдала полнейшую тайну в отношениях между моими французскими и русскими друзьями. Никого, кроме меня, нельзя обвинить.
(Элен Пельтье-Замойская. Заявление агентству «ФРАНС ПРЕСС» // Монд. 1966. 16 февраля)
Я бурно, не стесняясь в выражениях, высказывал Андрею и Марье свое негодование по поводу этого необъяснимого и, как я все время повторял, подлого поступка Воронеля. И в какой-то момент сказал, что хорошо представляю себе, как больно ранил их этот предательский удар и как тяжело, наверно, им далось все это пережить.
И тут Марья сказала:
– Нет-нет, все вышло очень хорошо. И нам с Андреем не огорчаться надо, а радоваться, что этот пасквиль Хмельницкого был напечатан!
И в ответ на мой изумленный вопрошающий взгляд они наперебой стали рассказывать.
Вообще-то слово «наперебой» тут не очень годится. Рассказывала Марья, а Андрей лишь время от времени вставлял какую-нибудь короткую реплику. Так уж у них было заведено.
А история мне была тогда рассказана такая.
Когда Андрей – в 1983 году – закончил свой роман, прежде чем отдать его в печать, он дал его прочесть Элен. Он считал, что не вправе печатать эту свою книгу без ее разрешения: ведь в ней он открывал не только свою, но и ее – их общую – тайну.
Элен рукопись прочла и сказала, что никаких возражений против публикации романа у нее нет, есть только три просьбы. Вернее – три условия.
Во-первых, она просит Андрея не упоминать ее имя.
Во-вторых, – и это главное – не называть должность ее отца.
И в третьих, в рассказе об их с Андреем платоническом романе не упоминать о том, что они целовались. (Тут Андрей как-то по-доброму улыбнулся: что, мол, поделаешь – католичка.)
Из этих трех условий Андрей с грехом пополам мог бы принять только одно – последнее. Да и этого, как я потом понял, делать ему не хотелось.
Что же касается первых двух – особенно второго, – то согласиться на них он не мог никак.
Ведь если он не упомянет о том, что отец Элен был в то время военно-морским атташе Франции в СССР, вся эта рассказанная им – и без того фантастическая – история станет уж вовсе неправдоподобной. Ведь именно из-за отца Элен, из-за его высокой дипломатической должности кагэбэшники и затеяли свою сложную игру.
Элен сама по себе навряд ли бы их так заинтересовала. Она только для того и была им нужна, чтобы «выйти» на ее отца. Они рассчитывали, что, запутав ее в свои сети, смогут его шантажировать и, может быть, даже завербовать (на что не пойдет любящий отец, чтобы вытащить любимую дочь из хищных лап советской тайной полиции).
Таким – разного рода – шантажом высокопоставленных дипломатов иностранных государств советские контрразведчики занимались постоянно. Разрабатывали разные хитроумные операции, чтобы создать благоприятную атмосферу для вербовки. И надо сказать, что иногда это у них получалось.
Один такой случай хорошо известен. Узнать о нем во всех – порою весьма пикантных – подробностях можно из знаменитой книги Джона Бэррона «КГБ» ( Barron J.KGB: The Secret World of Soviet Secret Agents. N.Y., 1974).
Был такой – не шибко известный – советский драматург Юрий Васильевич Кротков
2 сентября 1963 года в составе небольшой туристической группы он приехал в Лондон и попросил там политического убежища. Став, таким образом, как это тогда у нас называлось, «невозвращенцем», он прочно обосновался на Западе и спустя несколько лет (в 1967-м) выпустил книгу о своей жизни «Я из Москвы», в которой подробно рассказал, что долгое время был спецагентом советской контрразведки и в этом своем качестве принимал деятельное участие в операции по вербовке дуайена дипломатического корпуса в Москве посла Франции в СССР Мориса Дежана.
В 60-е годы Франция представляла особый интерес для советской разведки, поскольку в Париже располагалась штаб-квартира НАТО и работа по проникновению в эту военную организацию у советских разведчиков и контрразведчиков, естественно, считалась приоритетной.
Юрий Кротков, «авантюрист и светский лев», как называет его Бэррон, использовался контрразведчиками для вербовки красивых девушек, которые призваны были заманивать знатных иностранцев в «медовые ловушки». Кротков вербовал их из среды хорошеньких молодых актрис, с которыми ему постоянно приходилось общаться по основному роду своей деятельности. Он обещал им лучшие роли, деньги, красивую одежду.
Эта категория агентов у кагэбэшников называлась «ласточками».
С одной такой «ласточкой» Кротков и свел Дежана. Тот клюнул на приманку, закрутил с красоткой роман, ну а дальше вся операция была разыграна уже как по нотам.
Сергей Хмельницкий не случайно умалчивает о том, кем был отец Элен Пельтье. Без этого умолчания его иронический пересказ истории, рассказанной в романе Андрея, был бы невозможен.
Пересказывает он ее, как это уже было мною отмечено, не просто в ироническом, а в откровенно издевательском, глумливом тоне:
...
Лето 1952 года. Элен закончила университетское образование и, улизнув с помощью А. Д. из капканов и сетей органов, вернулась в родной Париж. Однако органы не сдаются. Элен им очень нужна. Упустив ее из-под носа в Москве, они норовят добыть ее за рубежом. Затраты их, естественно, не смущают. И вот А. Д. – сам-три, в пустом бомбардировщике, в сопровождении двух гебистов – мчится в Вену, куда должна приехать Элен.
Грандиозная операция! Бомбардировщик с тремя личностями на борту – в Вену и назад – не копеечное удовольствие. Младший из гебистов – майор, значит старший – как минимум подполковник. По всему видать – задумано что-то нешуточное, государственно важное. Что-то они с бедной жертвой сделают – застрелят? выкрадут? завербуют? Ах, Боже мой!
(Сергей Хмельниций. Из чрева китова // 22, 1986. № 48)
Если читатель не знает, кем был отец Элен, такой каскад иронии, пожалуй, и впрямь может ему показаться вполне уместным, во всяком случае, оправданным. В самом деле: такая сложная и дорогостоящая операция («не копеечное удовольствие») – и все это ради того, чтобы завербовать (выкрасть? или даже застрелить?) ничем не примечательную французскую студентку? Смешно!
Иное дело – иностранный дипломат, к тому же весьма высокого ранга. В этих случаях «контора» не останавливалась ни перед какими затратами:
