Клуб располагался в старинном четырехэтажном особняке, судя по форме окон и простоте архитектурных решений, это была постройка конца шестнадцатого — начала семнадцатого веков. Перед отлетом в Лондон я взяла у Риммы несколько справочников и альбомов по Лондону. Она всегда говорила: «От мужиков ничего не остается. Вещи, которые они дарят, снашиваются. От путешествий остаются хотя бы справочники и альбомы».

На доме не было никаких вывесок. Я нажала на медную кнопку звонка. Дверь открыл средних лет джентльмен в темном костюме.

— Миссис Бурцева? — спросил он, заглянув в лист бумаги на пюпитре.

— Есс, — ответила я почти по-английски.

Я поднялась с ним на второй этаж, он открыл массивную темную дверь, и я оказалась в небольшом зале. Слева была стойка бара, над которой возвышался джентльмен в точно таком же костюме и галстуке, как и встретивший меня.

Шторы на окнах были полуспущены, и мне показалось, что уже поздний вечер, тем более что на тех столиках, за которыми сидели мужчины, горели свечи. Ни одной женщины, отметила я. Если бы я встретила Бориса на улице, то никогда бы не узнала его. Полный рыжеволосый мужчина, с короткой стрижкой, в льняном пиджаке, больше похожем на плащ, чем на пиджак, шел мне навстречу. Наверное, мне надо было протянуть руку, но я обняла его и поцеловала. Сидящий за ближайшим столиком джентльмен пил кофе и читал газету. Он даже не поднял голову, чтобы посмотреть на нас.

Мы сели за столик.

— Я заказал то, что ты любила раньше, — сказал Борис, — но сейчас подумал, может быть, твои вкусы переменились?

— Вкусы не переменились, — заверила я.

— Я заказал бефстроганов. Но я могу переменить заказ. Вот карта. Выбирай.

— Пусть останется то, что ты заказал.

— Ты совсем не переменилась. Только прическа.

— Прическа совсем недавно.

— Она тебе идет. Ты стала совсем не похожа на русскую. Костюм от Версачи.

— Ты стал разбираться в моде?

— Не только в моде. Рассказывай. Я хочу услышать обо всем. Я знаю, что ты замужем, у тебя дочь.

— У меня дочь, но не замужем. Я разведена. Это для тебя плохо или хорошо?

— Это для меня хорошо.

— А ты женат?

— Да.

— Она из эмигранток?

— Нет. Она англичанка. Еврейка.

— Она не из семейства Идкиндов? — спросила я.

— Почему Идкиндов? — удивился Борис.

— Потому что в Лондоне я знаю одного англичанина-еврея, Идкинда, больше никого.

— Нет, она из Блюменфельдов. Это немецкие евреи. Ее дед эмигрировал из Германии в тысяча девятьсот тридцать третьем году, как только Гитлер пришел к власти. Она родилась в Англии.

— А кто она по профессии?

— Она, — Борис задумался, — она жена. Я с нею познакомился в Израиле. Мои родители живут в Хайфе. Она была студенткой медицинского колледжа. Она фармацевт, как и ее дед и отец, но, после того как вышла за меня замуж, она стала женой. Участвует в разных благотворительных фондах. Ее отец имеет несколько заводов по производству лекарств в Англии, в Израиле, в Америке.

— Твой тесть — богатый человек.

— Я тоже достаточно богатый, потому что вкладываю деньги, которые зарабатываю музыкой, в производство лекарств. Люди всегда будут болеть, и им всегда будут нужны лекарства. А ты работаешь учительницей или уже стала директором школы?

— Нет. Я президент судоходной компании.

— В своей школе? — не понял Борис.

— Нет. Суда моей компании ходят по всем морям и океанам.

Я впервые назвала компанию своей. Наверное, потому, что в том, как он предположил, что я стала как максимум директором школы, было явное снисхождение.

— Я не очень понял, — сказал Борис. — Я помню, что твой отец работал в морском министерстве, значит, ты перешла на службу в морское ведомство?

— Нет, отец создал частную судоходную компанию, она акционерная, но семьдесят процентов акций у отца.

— Ты «новая русская»! — обрадовался Борис. — Я много слышал о «новых русских», но ни с одним из них не знаком. Из России в основном приезжают музыканты, которым я помогаю найти работу в оркестрах. Я думал, ты в Лондоне с туристической группой. Когда я увидел тебя, такую модную, уверенную, я подумал, что ты удачно вышла замуж. Но ты и без замужества счастлива и успешна. Может быть, ты и права, что не согласилась выйти за меня замуж.

— Как это не согласилась? — возмутилась я. — Это ты не женился на мне!

Я вспомнила наши бесконечные разговоры, когда он убеждал меня выйти за него замуж и уехать, а я убеждала его остаться. Я вспомнила, как со мною не разговаривала моя мать, поставив ультиматум: если выйдешь замуж за еврея, чьи родители в Израиле, можешь забыть, что у тебя есть родители. Мое замужество грозило отцу служебными неприятностями, а его как раз должны были утвердить в должности заместителя министра морского и речного флота. И я не могла представить, как уеду из страны, в которой выросла. Я ведь русская, а уезжали в основном евреи. Когда уехал Борис, я внушила себе, что он бросил меня, я даже не думала, что он может думать точно так же про меня.

— Наверное, я была не во всем права, — согласилась я. — Но я же была девчонкой. Ты был старше, умнее. А после того как уехал, от тебя ни одного письма.

— Ты же жила с родителями, — возразил Борис. — Письма из-за границы фиксировались КГБ. Я не хотел доставлять неприятности твоему отцу и тебе.

Я уже выкинула из памяти тот страх, который заложили в меня чуть ли не с рождения. Когда я познакомилась со шведскими студентами и они пригласили меня с подругами в Швецию, отец сказал: «Нет. Не надо светиться».

— Сейчас все изменилось, — сказала я Борису.

— Значит, ты в Лондоне по своим делам? — спросил он и попросил: — Расскажи. Очень подробно.

И я рассказала об автомобильной аварии, в которую попал отец, как я стала президентом компании, о Шахове, о проигранном тендере, об Идкинде. Я рассказывала Борису, как рассказывала бы врачу.

Я закончила рассказывать, и Борис спросил меня:

— Чем я тебе могу помочь?

— Советом.

— Здесь нужен профессиональный совет. Такие советы дают адвокаты. У тебя есть в Лондоне адвокат?

— Мы прибегаем к помощи адвокатской фирмы. Они представляют наши интересы в тяжбах со страховыми компаниями. Здесь нужен не адвокатский совет, а человеческий. Как бы ты поступил, если бы оказался на моем месте?

— Не знаю. — Борис задумался. — Я бы обратился к своему адвокату. Это ведь англичане первыми сказали: мой дом — моя крепость. И моя Англия — моя крепость. Они в этом абсолютно убеждены. Я позвоню своему адвокату.

Борис достал из своего балахона мобильный телефон, набрал номер и заговорил на непонятном мне языке, это был не английский, по-английски он сказал только адрес клуба.

— Извини, — сказал Борис, — мой адвокат считает, что я плохо говорю на иврите, и требует, чтобы я с ним говорил только на иврите.

— Разве адвокат может требовать? — удивилась я. — Он может только предлагать, а ты — соглашаться или не соглашаться.

— Я согласился. — Борис вздохнул. — Моя жена говорит на иврите, мои дети говорят, один я такой тупой.

— И ты с ним будешь говорить на иврите и переводить мне?

— Мы будем говорить по-русски. Он вырос в Ленинграде, извини, вы теперь говорите «в Санкт-Петербурге». Он живет недалеко и будет здесь через десять минут.

Адвокат оказался грузным, пятидесятилетним мужиком в джинсах, кедах и майке с какой-то надписью, которую я перевести не могла. Борис представил его, и мне пришлось в укороченном варианте пересказать ему то, что я рассказала Борису.

— Тебе нужны эти мафиозные разборки? — спросил адвокат Бориса.

— Мы должны помочь Вере, — ответил Борис.

— Мы ей ничего не должны. Еще вчера ты о ней ничего не знал. Можешь не знать и сегодня. У нас разный бизнес. Боюсь, что мы ничем ей помочь не сможем.

Меня всегда раздражает, когда обо мне при мне говорят в третьем лице.

— А вы не бойтесь! — сказала я адвокату. — Если бы вы приехали в Москву и попросили меня помочь, да я бы все с ног на голову поставила.