Издали казалось: оголенные тополя окутывает негустой дым.

Леокадия всему радовалась.

Милый сердцу Пятиморск! Как ты подрос и похорошел! Главная улица твоя дотянулась четырехэтажными домами до порта и вокзала, возле нового стадиона высится Дворец спорта, а правее комбината — теплицы.

От тебя, вчерашнего, остались, пожалуй, только сокращающие путь тропки через знакомые дворы, большой камень у дома Самсоныча, скамейки, притаившиеся в улочках в ожидании зеленых лиственных шатров, сайгачье мясо и жир сусликов на привозном базаре.

Нет, все же это очень здорово, что она возвратилась работать сюда! Ведь не сделай этого, не встретилась бы с Алексеем Михайловичем.

Леокадия удивилась этой мысли. Неужели и впрямь она придает такое значение, казалось бы, мимолетной встрече?

— Ну, а если говорить не о химических, а о человеческих наблюдениях? — Альзин прошелся по кабинету и остановился напротив сидящей в кресле Валентины Ивановны. Она недавно снова, на этот раз с Панариным, была два месяца в Англии, в научной командировке, и только что рассказывала Григорию Захаровичу, что им там удалось сделать.

— Есть и человеческие, — усмехнулась Валентина Ивановна. — Были мы на вечере в доме у господина Фога — представителя небезызвестной вам фирмы «Marchon Products Limited».

Альзин кивнул головой.

— Пригласил меня мистер Фог на танец.

— Чудо, как легко вы танцуете, миссис Чаругина, — говорит. — А я боялся, что химия…

— Нет, почему же, — отвечаю. — Химии — свое.

— Простите, у вас большая семья?

— Двое детей.

— Ну и как же они?..

— Воспитываем с мужем…

— А наша женщина призвана только воспитывать детей, — торжественно, даже с некоторым высокомерием объявил мне мистер Фог. — Значит, ваши дети почти без надзора?

— Наглец! — фыркнул Альзин, и темные брови его угрожающе задвигались.

— Они у меня были в детском садике.

— Э-э-э, — поморщился хозяин. — Там получаются все одинаковые, как сосиски.

— Вы думаете? — я решила с ним не церемониться. — А вот и я воспитывалась в детском садике и мои товарищи, которых вы сегодня так любезно принимаете и так умело развлекаете.

— Ну что вы, что вы, миссис Чаругина, — смутился он. — Я, возможно, и заблуждаюсь…

Валентина Ивановна умолкла, словно припоминая какие-то ускользнувшие детали этого разговора.

— И знаете, Григорий Захарович, на этом званом вечере передо мной во всей узости открылся мирок английских коллег… Удобные кресла, камин, бизнес, приносящий автомашину и домик. А дальше? Дальше? Понимаете, нет взлета… Какая-то приземленность. Нет бескорыстного горения нашего Панарина или того же Нагибова, нет способности трудиться, забыв о времени, о себе, а есть… служба как часть бизнеса. Только б сохранить место у камина. Мы тоже за комфорт, но сводить все дело к этому…

В наши планы они и верят и не верят. Я спросила мистера Фота: «А почему вы так заинтересованы в нашем цехе дистилляции?»

Он ответил довольно откровенно: «Да ведь колонии мы утратили, через несколько лет и вовсе не будем получать кокосовое масло. И тогда придется просить у вас синтетический кокос. Бизнесмену надо глядеть вперед хотя бы на тридцать лет».

— А, шельма! — довольно захохотал Альзин. — Понимает, что именно в Пятиморске придется заимствовать новую технологию.

Зазвонил телефон. Альзин поднял трубку.

— Да?

И со сдержанной яростью:

— ХТЗ прислал рекламацию на литейный крепитель. Узнайте, кто направлял, и накажите. Строжайшим образом! За подрыв заводской марки…

Каждый раз, когда Леокадии приходилось теперь бывать на комбинате, ее охватывало чувство, какое испытывает человек при встреч с чем-то дорогим и близким.

У ворот — «Комсомольский прожектор». На красном полотнище призыв: «Большой химии — широкий шаг!».

Выкупанные водой из шланга, посвежевшие тополя радостно устремились к чистому голубому небу. Поголовье мотоциклетного табуна у проходной по крайней мере утроилось.

Леокадия и Вера миновали заводской фруктовый сад, серую гофрированную стену градирни. Из приоткрытой двери цеха алкилоламидов потянуло мягким мандариновым запахом. А вон напротив вынесена для большей безопасности на открытый воздух установка гидрирования.

В цехе Лешка замедлила шаг, проходя мимо аппарата, на котором когда-то работала.

Бывало, высунешься в летнюю пору из окна — и слышишь, как в степном поднебесье заливается жаворонок. А в самом цехе хитрюги воробьи наловчились садиться только на холодные трубы.

Она перевела взгляд за окно: там теперь высится многоэтажный корпус научно-исследовательского института с его лабораториями, конструкторским бюро, технической библиотекой.

Вера потащила подругу в цех дистилляции. Ух, сколько же сил они потратили на него в свое время! Стась здесь буквально ночевал. Лешка постояла у пульта управления, контролирующего температуру, режимы, уровни. И, конечно же, не замедлил появиться Панарин. Тощий, с длинной шеей, с неизменным хохолком на голове, пожал радостно руку:

— Тянет?

Ему так хочется услышать подтверждение, что Лешка невольно говорит:

— Тянет…

— Ну, вот видишь. Ты же прирожденный химик! Переходи на опытные установки.

«Милый Стась, каково-то тебе переносить мое богоотступничество!»

— Спасибо, Стась, — отвечает она уклончиво.

Право же, такому фанатику невозможно сказать, что в действительности она ни на минутку не жалеет о выбранном пути!

Когда Юрасова вошла в кабинет Альзииа, Григорий Захарович тоже обрадованно спросил со своей всегдашней хрипотцой:

— Все-таки тянет?

Как им всем хочется, чтобы ее тянуло! И Григорий Захарович, видно, еще надеялся на ее возвращение в «производственное лоно». Поэтому, как всегда увлеченно, стал расписывать, что они делают сейчас:

— Ставим на участки счетно-вычислительные машины. В дифенильной котельной — полное программирование работы.

— Григорий Захарович, — вкрадчиво начала она, — наши учителя просят вас энергичнее помочь школе… Кое-что делается, но этого мало. И на сессии горсовета говорили…

Альзин, словно очнувшись, посмотрел на Леокадию, хотел сдержать смех — крылья ноздрей задрожали, — но не сумел, рассмеялся:

— Даром старался!

Он ладонью потер макушку.

— Нет, нет, совсем не даром, — страстно возразила Леокадия. Большой химии понадобятся большие люди… И много их…

Она стала рассказывать о школьном кабинете химии, кружке, планах, о том, как помогает им Виктор Нагибов.

— Но это только начало… Самое начало…

Альзин слушал молча, наконец сказал задумчиво:

— Кто его знает… Может быть, и правильно, Леокадия Алексеевна, что вы именно там…

Он впервые назвал ее по имени и отчеству.

— Помогать, конечно, придется. Трудно… но надо. Как? Вот вопрос! Получше оборудовать ваш кабинет, мастерские? Это важно, но, насколько я понимаю, не главное. В общем, мы здесь посоветуемся.

Он сразу же увлекся новой идеей, увидел в ней открывающиеся возможности.

— Цехи возьмут шефство над классами. Комсомол выделит вам пионервожатых. Хорошо бы детям встретиться с бригадой коммунистического труда, скажем, Нади Лобунец. Затем… Панарин расскажет о поездке в Англию, а я, если разрешите, прочту лекцию «Химия соревнуется с природой».

Он словно бы размышлял вслух:

— Если какой-нибудь малец получит двойки, мы его за ушко — в цех, в красный уголок. Расскажем о своих успехах и по-рабочем спросим: «Почему же ты так?» А сирот можно разобрать и по семьи на субботу, воскресенье. — Он посмотрел на Леокадию веселыми глазами. — Гожусь в воспитатели?

— Еще как!

— Тогда зачисляйте на общественных началах.

Она уже совсем собралась уходить, когда Григорий Захарович вдруг сказал:

— Между прочим, сегодня был в нашей амбулатории Куприянов.

От неожиданности лицо Леокадии залила краска.