Вот только эта глупая история со взрывпакетом. В госпитале Владлен отдохнул, да было время и подумать о многом.

До сих пор в «той жизни» Владленом руководило бабушкой взращенное «хочу — не хочу». Теперь следовало подчиняться суровому: «Не хочу, но сделаю, раз надо». Больше того: «Невозможно для меня, но выполню».

Все чаще повторял он про себя слова Крамова: «Из безвыходного положения есть один выход — выйти из этого положения».

И Владлен прыгал, бегал, рыл… До седьмого пота, «до посинения», как говорит Дроздов.

Виктору Дроздову многое и с первого взгляда понравилось в полку.

Когда им выдали форму, он, в погонах, тугом ремне, вдруг почувствовал себя другим человеком.

Прежний еще высовывал язык бесёнка, а новый уже смирял его, замедлял шаг, прямил спину.

«Надо будет сфотографироваться и послать Люде», — решил Дроздов, представляя, с каким удивлением Людмила станет рассматривать его фотографию.

Он встречался с ней в Таганроге в последние месяцы перед уходом в армию. Хорошая девчонка. Самостоятельная, недотрога.

«И Евгении Петровне пошлю, — сказал себе Дроздов, — и Трифону Васильевичу. Может, покажет ту фотографию в своей конторке кому из новобранцев заводских», — не без тщеславия подумал он.

…Прежде всего Виктор обежал, оглядел весь полковой городок. Везде — чистота, порядочек. Один солдат подметал двор, другой окапывал дерево, еще два мастерили футбольные штанги, а маленький Азат Бесков, из их отделения, делал ящик — макет «караульного городка». Здесь, наверно, будут учить, как нести караульную службу.

В комнате Славы Дроздов восхищенно поглядел на землю Сталинграда в прозрачной капсуле («Был бы я там, показал бы…»). Постоял у карты боевого пути их части («Полк-то наш знатный!»). Внимательно всмотрелся в портрет Героя Советского Союза Глебова — он на Курской дуге повторил подвиг Александра Матросова. Припомнил, что видел этот портрет и в клубе полка, и в казарме над пустующей кроватью в углу у окна.

На кухне Дроздов обнаружил холодильные камеры, посудомойные машины и автомат, что за час может сделать четыре тысячи котлет. В полковой чайной, облицованной черно-оранжевым пластиком, — газеты и шахматы. В коридоре — телевизор «Рубин-106», а в ленинской комнате — баян.

Живи — будь здрав!

Дроздов купил в военторговском магазине карманный фонарик, проверил, работает ли в комнате бытового обслуживания электроутюг и штепсель для бритья. Подумать только — культура!

Его немало удивил «магазин без продавца» — шкаф с конвертами, зубной пастой, запасными книжками, нитками — клади деньги и бери что надо.

Дроздов сунул нос в танковые боксы, учебные классы. Особенно поразил класс эксплуатации танков. «Нечего сказать, классик!» Включается мотор, и здоровенный танк, оставаясь на месте, делает такие движения, словно идет по рвам и балкам, а перед ним расстилается полигон. Заглянул Дроздов и в ремонтные мастерские, уважительно огладил бока бронетранспортеров, повертелся у орудия и первоначальным осмотром своих владений остался вполне доволен.

Целый день его занимал личный вещмешок с фанерной биркой, на которой чернилами было процарапано: «рядовой Дроздов». Чтобы надпись не повредил дождь или снег, ее покрыли бесцветным лаком.

Мешок вбирал огромное количество необходимых вещей. В его недрах могли скрыться: плащ-палатка, полотенце, запасные портянки, механическая бритва, кружка, ложка, котелок с крышкой для каши, щетка для одежды, обувной крем, одеколон… Особым набором легли пуговицы, нитки, крючки, звездочки, эмблемы — все хозяйственно и впрок, все на своем месте!

Потом Дроздов разобрался и со снаряжением на поясе: подсумками для гранат и магазинов, флягой, пехотной лопатой. Продумано, ничего не скажешь. Кто-то башковитый предусмотрел.

Вот только с одним не мог смириться Дроздов — повиноваться безропотно, хотя бы тому же сержанту Крамову, лишь потому, что у Крамова лычки на погонах.

Не мог и не хотел!

…В день знакомства со взводом лейтенант Санчилов сказал по своей штатской простоте:

— Можете в обиходе называть меня просто Саша…

Дроздов, дурачась, сообщил, в упор глядя на лейтенанта разбойными глазами:

— А я — Витёк.

И с этой минуты твердо определил свое отношение к Санчилову, как к «дохлому либералу».

«Гад я буду, — дал он себе обет, — если запросто подчинюсь. Меня голыми руками не возьмешь!»

…Пренебрежение Дроздова вызывал и сосед по строю — правофланговый Грунев. Ну смехота одна! Этот Грунев, когда только мог, грыз угол носового платка, по рассеянности совал в сапог ногу без портянки. Дроздов не удержался — подложил ему как-то в спальне гантельку «под ребрышко». Пусть закаляется!..

А как Грунев отдавал честь?! Пальцы держал лодочкой, спина согнута — сатира и юмор.

Шагает — ноги заплетаются, недаром его Крамов учит ходить, по линии на плацу.

И если Грунев «шаг печатает» — тут и вовсе до колик насмеешься: от макушки до пят весь вздрагивает и так напрягается, что вот-вот от него ток пойдет. Левой ногой шагнет и левой же рукой взмахивает… Сержант говорит — никакой координации движений. И воинского соображения. Когда надо ползти по-пластунски, падает на противогаз так, что ребра трещат. Нет того, чтобы догадаться противогаз сдвинуть.

По твердому убеждению Дроздова, Грунев был рохлей, размазней, лопухом. Как иначе назвать человека, который в свободную минуту, перевив ноги и опершись плечом о стену, читает книгу и, как тетерев, глохнет? А потом, словно очухавшись, поднимает голову и говорит так, никому:

— Оказывается, философ Спиноза был оптиком.

— Свисток! — только и находит, что ответить Дроздов, словом этим выражая свое презрение к никчемному книгоеду, норовящему читать даже в столовой.

Когда они первый раз поехали в баню и Дроздов увидел голым этого растяпу, который, неуклюже ступая, нес на вытянутых руках перед собой шайку с водой, он не смог удержаться от смеха и крикнул братве:

— Гля, Груня до воду пошла…

Так с тех пор Грунева и стали называть Груней, безошибочно вложив в это прозвище что-то девчачье, что было в облике Грунева: в загнутых ресницах, бархатной коже лица, высоких бедрах.

Однажды Грунев попросил Дроздова помочь ему вырыть окоп.

Дроздов ответил с нескрываемым презрением к растяпе:

— Нашел няньку! Табачок врозь!

Владлен изнемогал от злых подтруниваний Дроздова, от, как ему казалось, жестокости сержанта Крамова и его «рычанья», от «дурацких требований» строевой службы.

— Груня, к командиру полка, бегом на полусогнутых! — выкрикнул Дроздов, появляясь в казарме.

— Зачем? — испуганно уставился на своего мучителя Владлен, лихорадочно перебирая в памяти, что он такое сделал, из-за чего может вызывать сам подполковник? Или это очередной розыгрыш и сейчас Дроздов скажет: «Отставить… Прошу пардону от всей глубины моей мелкой души».

— Ну, что ты, в самом деле, выдумываешь? — с надеждой в голосе сказал Грунев.

Но Дроздов уже серьезно посоветовал:

— Рви когти — командир не любит ждать!

Грунев судорожно одернул гимнастерку, пробежал пальцами по ее пуговицам — все ли застегнуты — и пошел к выходу.

— Каждая сосиска думает, что она колбаса, — пренебрежительно пробурчал Дроздов вслед Владлену.

Эх, жаль, не его вызвал подполковник. Он бы показал, как надо подходить к начальству, громко докладывать, не то, что эта мямля.

Грунев миновал военторговский магазин, где еще сегодня утром покупал леденцы, миновал заправочную станцию у парка боевых машин и асфальтовой дорожкой, обсаженной кустами сирени и маслин, стал приближаться к кирпичному одноэтажному зданию штаба полка.

Возле самого порога стояла урна в виде воробья с разинутым клювом, а на бордовом щите висел набор скребков, веничков, щеток для обуви.

Грунев, с сожалением поглядев на свои довольно замызганные сапоги, потер без особого успеха их щеткой и поднялся по ступенькам в штаб.