Ровно в 9.45 из подъезда вышел невысокий, аккуратно подстриженный и тщательно одетый человек средних лет. Распахнув дверцу, он поздоровался с шофером, сел на переднее сиденье. Машина тронулась.
При кажущейся обыкновенности этот маленький фрагмент будничной московской жизни мог бы дать значительную пищу для размышлений внимательному наблюдателю. Во-первых, рядовые труженики — будь то рабочие, продавцы, бухгалтеры или инженеры — на работу на «хорьхах» не ездили. Во-вторых, вышедший из дома человек был одет в костюм стандартного покроя, однако весьма элегантно.
Надо заметить, что по моде тех лет, особенно мужской, не отличающейся разнообразием, люди шили себе костюмы и пальто одинаковых фасонов из одинаковых материалов одинаковых цветов. Черный, темно-синий или темно-коричневый на зиму, серый — на лето. Прямые, подбитые ватой плечи, длинные рукава, широкие полы, колонноподобные брюки превращали любого мужчину в весьма монументальную, однако лишенную индивидуальности фигуру.
Человек, севший в «хорьх», был одет иначе. При том, что костюм его, стандартно-скромно-однобортный, был сшит из стандартно-дорогого стандартно-серого трико, сидел он на владельце мягко и изящно. Вообще в облике этого человека, в том, как сияли его ботинки, как ровно держал он спину, как точно разделял пробор волосы на его голове, угадывался классический английский стиль, граничащий с надменностью.
Однако надменные англичане, как, впрочем, вельможи всех других национальностей, предпочитали садиться в автомобиль на заднее сиденье. «Хорьх» располагал к этому. Машины этой марки делались специально для высших правительственных чиновников Германии. Роскошный салон был отделен как от внешнего мира, так и от переднего сиденья, на котором располагался водитель. Но пассажир, едущий в черном лимузине от Чистых прудов к Калужской (ныне Октябрьская) площади, предпочитал сидеть рядом с водителем — смотреть на улицы, на людей, разговаривать. То, что кому-то это могло показаться несолидным, его нисколько не смущало.
Через пятнадцать минут «хорьх» остановился у небольшого старинного особняка на Большой Калужской. В этом доме разместился президиум Академии наук СССР, а приехавший, Евгений Алексеевич Чудаков, пятидесяти восьми лет, был академиком и членом президиума. В десять ноль-ноль президиум начал работу.
И в другом районе старой Москвы, неподалеку от Самотечной площади, в беспорядочно нагроможденных под самыми стенами типографии «Красный пролетарий» мастерских люди тоже приступили к работе. Когда-то здесь размещались клуб и хозяйственные пристройки «Красного пролетария», потом, в войну, — отдельный автомобильный батальон Главного автомобильного управления Красной Армии. Теперь в тех же строениях расположились сразу две организации — Автомобильная лаборатория Института машиноведения Академии наук СССР и Особая автомобильная лаборатория Министерства автомобильной промышленности СССР. Обеими руководил академик Чудаков.
Огромных трудов потребовала организация этих лабораторий. Первая, академическая, чисто научная, возникла еще во время войны, приняв в наследство имущество отдельного автомобильного батальона, а заодно и его долги типографии «Красный пролетарий». После войны администрация «Красного пролетария» потребовала возвращения принадлежавших ей помещений. Большого труда стоило найти вариант компенсации, убедить типографское начальство, что в послевоенное время вопросы развития автомобильной науки не утратили актуальности.
Вторая автомобильная лаборатория была призвана выполнять научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы для автомобильной промышленности, внедрять в жизнь идеи, рождавшиеся в лаборатории академической. Но занимались здесь не только автомобилями. В лето сорок девятого на повестку дня поставили вопрос о создании сверхнового двигателя. За дело взялись лучшие специалисты во главе с Евгением Алексеевичем Чудаковым. Не каждый день ему удавалось бывать в лаборатории, но где бы ни находился Чудаков, мысли его неизменно возвращались к стендам № 1 и № 4, расположенными в одном из подвальных помещений бывшего клуба типографии.
Вот и сегодня, едва добравшись до академического телефона, Чудаков сразу набрал номер лаборатории. К телефону подошел старший механик Зиновий Григорьевич Гринберг. Евгений Алексеевич поинтересовался, как дела с испытаниями двигателя, на которых Гринберг был главным механиком. Зиновий Григорьевич успокоил шефа. Ответил, что все идет по плану, никаких оснований для волнений нет. Потом положил трубку и пошел на стенд.
Пройдя через заставленный давно бездействующими типографскими машинами (наследство «Красного пролетария») и разномастными авторедкостями (наследство отдельного автобатальона) двор, он вошел в приземистое одноэтажное строение. В середине помещения находился небольшой щит с двумя десятками контрольных ламп и круглых приборных циферблатов. По стенам стояли верстаки, ящики с инструментом и деталями, рядом — два станка. А ближе к центру на бетонном возвышении-станине — двигатель, который сегодня предстояло испытывать.
Несколько медных трубок тянулось от него за перегородку, к бакам с топливом. Стальная труба выхлопа была выведена в высокий узкий прозрачный резервуар с водой, эдакую пробирку высотой 10 метров, установленную в углу бокса. «Пробирка» уходила ввысь через дыру в потолке.
Сотрудники называли этот резервуар «стаканом». Пожалуй, только «стаканом» и пультом управления испытательный бокс академической лаборатории отличался от обычного цеха по ремонту двигателей какой-нибудь автобазы. Да еще тем, что ни на ящиках, ни в столах, ни на дверях не было замков. Здесь ничего не запиралось и не пропадало.
Гринберг по диагонали пересек бокс, подошел к еще холодному и безмолвному двигателю, провел по нему рукой. В жесте были уверенность и власть, внимание и любовь. Так хозяин утром гладит свою собаку. Старший механик лаборатории относился к каждому мотору, с которым ему приходилось работать, как к живому существу, своеобразному и своенравному.
Сотни двигателей прошли через руки этого одессита, всегда веселого, щеголеватого, жадного до работы. В 1933 году он закончил отделение судовых механиков Одесского мореходного училища, но ждать места в команде корабля, отправляющегося в кругосветное путешествие, не стал. Узнав от товарища, что в Московском речном пароходстве остро нуждаются в мотористах, готовых не только эксплуатировать, но и модернизировать судовые двигатели, приехал в Москву.
Проработав год механиком на речных трамваях и буксирах, Гринберг получил предложение занять должность главного механика пароходства. Но перспектива эта не взволновала его. Гораздо большее впечатление произвела на Гринберга случайная встреча в Москве со старым одесским приятелем Михаилом Титычем Пятиным. Тот работал механиком-испытателем в НАТИ — Научно-исследовательском автотракторном институте.
Пятин рассказал товарищу о своем участии в автопробегах, о разработках новейших моделей моторов, об исследованиях в области создания сверхмощных и сверхэкономичных двигателей. Зиновий загорелся желанием работать «в науке» и с помощью Пятина это желание осуществил. Правда, жить пришлось в бараке у Перова поля, а добираться до института у Тимирязевских прудов пешком и на трамваях с пересадками более полутора часов, но это молодого механика не остановило. Потом была работа в МВТУ, потом — война.
24 июня сорок первого года Зиновий Гринберг надел военную форму и не снимал ее до декабря сорок пятого. Всю войну прошел механиком в автобронетанковых частях. А демобилизовавшись, снова потянулся в науку. Прослышав о создании новой автомобильной лаборатории, руководит которой сам Чудаков, Гринберг решил идти работать именно туда.
Евгений Алексеевич больше верил собственным впечатлениям, чем строчкам анкеты, выше ценил личный контакт, чем бумажную характеристику. Потому, получив от кадровиков документы Гринберга, изъявил желание побеседовать с ним. Как и многие другие деловые встречи Чудакова, эта состоялась поздно вечером у него на квартире, столь необычные для многих учреждений и руководителей «смотрины» породили взаимное доверие и симпатию между механиком и руководителем лаборатории.
