— Конечно, Москва — это очень хорошо, — делилась своими планами с подругой жена майора Герасимчука, — но должность начальника политотдела бригады более престижная. К тому же, как говорил Сергей, это позволит ему иметь более высокий, чем должностной, оклад. Послужит немного в Кандагаре, получит полковника, прибарахлимся, а уж потом можно будет и в Москву.
— Ядвига, — попросил я подругу жены Герасимчука, — передай, что мне очень хочется встретиться и поговорить с ней. Я расскажу, что такое Афганистан, Кандагар, попытаюсь убедить, что это не самое лучшее решение. И, если судьба дает им какой-то шанс избежать войны, пускай воспользуются им, в этом нет ничего подлого. Сведи меня с нею, я объясню ей многое, о чем она даже и не догадывается. Уверен, что после этого она сама уже не захочет рисковать своим мужем — ни за какие тряпки и звезды. Конечно, судьба есть судьба и никуда от нее не убежишь, но не зря же говориться: «Береженого бог бережет!» Я, возможно, повторюсь, но, если у Сергея есть хоть какая-то зацепочка изменить ее, пускай сделает это!
Через несколько дней Ядвига передала мне, что женщина не желает слушать какого-то старшего лейтенанта, что это вообще не мое дело. Семья майора Герасимчука жила в соседнем доме, и я даже уже собрался сам пойти в гости и поговорить с женщиной, но потом передумал, посчитав это неэтичным. За пару дней до возвращения в Афганистан, переборов свое самолюбие, я снова попросил Ядвигу поговорить с подругой о нашей встрече. Какое-то чувство подсказывало мне, что эта встреча крайне необходима. Но жена майора вновь отказала мне в ней, мало того, обругала нехорошими словами и пообещала пожаловаться мужу на мое хамство и невоспитанность.
«Ну и черт с тобой, золотая рыбка! Хотелось, как лучше, но ты посчитала ниже своего достоинства со мною даже поговорить, — мысленно разговаривал я с женой Герасимчука. — А правда, что я вмешиваюсь в чужую семью, лезу со своими советами. Пускай сам решает, что делать: он взрослый мужчина, тем более уже майор, наверное, скоро и подполковником станет, и полковником. Вон, Плиев, пришел майором, за два года получил полковника. Своя рука — владыка. Себе они могут в полсрока пробить звания, не беспокоясь за нас, поэтому многие из младших офицеров „от звонка до звонка“ выхаживали свой срок. А вообще-то, что это я за него беспокоюсь? Другие же служат там, я тоже почти отслужил, и ничего. Пускай и он служит, раз так хочет, дело его».
Через месяц после этих событий я заменился в Союз, а еще через месяц узнал страшную весть о том, что, уже подполковник Герасимчук, назначенный начальником политического отдела нашей бригады, 31 января 1982 года погиб при нападении душманов на колонну боевых машин. Тело погибшего отправили на его родину в Винницкую область. Жена Сергея Аполлоновича и две его дочери еще долгое время оставались в городе Петрозаводске. 23 февраля 1982 года, выпив некоторую дозу спиртного по случаю праздника и набравшись смелости, я зашел к ним в гости. С большого портрета в траурной рамке глядел на меня Герасимчук. Художник искусно нарисовал на погонах его военного кителя вторую звезду и орден на груди, который он получил уже посмертно, и, соответственно, даже и не надевал его на свой военный мундир. Горела восковая свеча у портрета, здесь же стояла рюмка водки, прикрытая кусочком хлеба. Вдова в черной одежде, печальные глаза дочерей и родственников. Увидев меня, женщина расплакалась. Ядвига уже рассказала мне, как трудно живется сейчас этой семье. Пенсия по случаю потери кормильца, назначенная детям, была гораздо меньше той заработной платы, которую получал глава семьи, когда был еще жив. Жена Сергея Аполлоновича была шокирована этой мизерной подачкой и вставшей в связи с этим проблемой: как же жить дальше, и можно ли вообще вырастить и воспитать двух девочек-школьниц на эти несчастные 54 рубля, даже если приплюсовать к ним свою невысокую зарплату?!
Сдерживая злость, чтобы не оскорбить хозяйку, я молча выпил рюмку за светлую память погибшего и, отказавшись от места за столом, пошел к выходу.
В прихожей женщина пыталась вновь и вновь объяснить мне, а точнее, оправдаться, что они с мужем и предположить даже не могли, что все может так печально и трагически закончиться.
— Я же предлагал вам встречу, но вы посчитали зазорным разговаривать со мною, вы витали в облаках, а я воевал два года на той проклятой земле, в Кандагаре. Прислушались бы вы тогда к моим словам, возможно, и не было бы сейчас этого горя и этой трагедии. А теперь… что об этом напрасно говорить и лить запоздалые слезы. В том, что случилось с вашим мужем, есть огромная доля вашей вины. У вас, как ни у кого другого, была реальная возможность сохранить семью, избежать случившегося, но вы не хотели даже подумать об этом. Для вас важнее были тряпки, деньги. Вот и получили. Прощайте!
Больше к ним я не заходил. Вскоре командование армии помогло семье погибшего офицера получить квартиру в Киевском военном округе, и они уехали.
Мог ли избежать гибели Сергей Аполлонович? Не знаю. Может, и было ему суждено погибнуть от душманской пулеметной очереди, но так хотелось тогда верить, что он мог остаться живым. Мне жалко было вдову погибшего, его дочерей, но больше всего мне было жаль его самого, перспективного и порядочного офицера, подполковника, который так и не получил свою третью заветную звезду на погоны.
Почти десятилетняя афганская кровавая бойня носила форму партизанской войны и не была похожа ни на какие другие, в которых Советские Вооруженные Силы принимали участие после 1945 года. Она была непредсказуема, страшна и не вписывалась ни в какие рамки и статьи действующего на то время Боевого Устава Сухопутных войск. Но она шла полным ходом, была существующей реальностью и требовала к себе пристального внимания, изучения и обобщения приобретенной практики ведения боевых действий личным составом Ограниченного контингента. Приезжающие в бригаду офицеры, генералы из Министерства обороны страны, Генерального штаба говорили, что боевой опыт в Афганистане заставил многих военных и государственных руководителей страны по-другому взглянуть на эти события, в корне пересмотреть многие положения существующей военной доктрины. Они заверяли нас, что уже полным ходом идет переработка Боевого Устава, что именно наш боевой опыт лег в основу изменения тактики и стратегии Сухопутных войск и приблизил их к реальной действительности, чем сохранит жизни тысяч и тысяч наших военнослужащих, которым еще когда-нибудь, возможно, придется воевать в подобных условиях.
Мы были горды тем, что своими действиями и жертвами, немного запоздало, но помогаем нашим Вооруженным Силам, тысячам ее будущих защитников в ближайшей и далекой перспективе сохранить себя в сложной боевой обстановке ведения подобных боевых действий. Какими мы были наивными!
После Афганистана, попав в отдаленный заполярный гарнизон, я, как говорится, попал с корабля на бал. Дивизия готовилась к тактическим учениям. К нам в батальон прибыл командир полка, подполковник Михайлов. Он проверял знание офицерами положений Боевого Устава Сухопутных войск, функциональные обязанности и задачи на предстоящий этап действий. Отвечая на заданные мне вопросы, я все время говорил применительно к местности и боевым условиям Афганистана. И сколько бы он ни пытался направить мои ответы в строгое русло требований Устава, у него ничего из этого не получалось. А точнее, не получалось у меня, потому что предстоящие учения для меня были неосязаемыми, непонятными и какими-то нереальными: что-то наподобие игры в войну, в которую мы, мальчишки, любили играть в далеком босоногом детстве.
Я держал в руках новый Боевой Устав, читал его и видел, что нашим афганским боевым опытом в нем даже и не пахнет. Было непонятно, почему опять все спрятали, скрыли, забыли? Словно и не было тех лет кровавой бойни с ее многочисленными напрасными жертвами. А ведь война еще продолжалась. Но курсанты в военных училищах, которые уходили потом в войска командирами взводов, офицеры, заканчивающие военные академии, многим из которых была одна дорога — в Афганистан, все они по-прежнему изучали тактику действий подразделений и частей США, Китая, ФРГ, но только не боевой опыт, тактику партизанской войны в ДРА. Изучали то, что никому не нужно было на том театре военных действий, но который реально существовал в нашей действительности. С принижением роли афганской войны и связанными с этим массовыми фактами одурачивания, замалчивания, очковтирательства мы, бывшие афганцы, столкнулись даже в стенах военной академии. Казалось, где, как ни здесь, в так называемой кузнице офицерских кадров, должно оперативно браться на вооружение все новое, прогрессивное, но…
