Афганский командир улыбнулся, потом спокойно ответил:
— Возможно, что это мирные люди. Может быть, для кого-то они и враги, но что из этого? Прошли они спокойно, никого не убили, никому вреда не причинили, к тому же даже не скрываясь. Зачем же я их буду задерживать и тем более убивать? А если вам так хочется, то вы сами их поймайте и убейте!
— Но ведь это ваша государственная граница, и вы пограничники и обязаны ее охранять! Через нее идут ее нарушители, бандиты, они будут убивать ваших ни в чем не повинных людей! Командир, останови душманов! — закричал комбат.
Он все еще не верил, шутит афганец или нет. Нет, пограничник не шутил.
— Неповинных людей убивать они не будут, так что пускай себе идут! — завершил разговор афганец.
Сон как рукой сняло. Спать, когда рядом с тобой такие же враги, хоть и в пограничной форме, было небезопасно. Собрали офицеров, прапорщиков. Комбат поставил задачу на усиление бдительности. Еще несколько раз срабатывали сигнальные мины. Но афганские пограничники спокойно спали. Открывать огонь по душманам мы не стали. Во-первых, боялись в темноте перестрелять афганских пограничников, которые были где-то рядом с нашими врагами, возможно, что обеспечивали им безопасный проход. Ну а во-вторых, рядом с нами стояли два погранотряда, и как они себя поведут, если мы откроем огонь, мы не знали.
— Да ну их к черту! — сказал комбат. — Нам бы ночь простоять, а утром уйдем отсюда. Пускай сами между собой разбираются! Сколько можно объяснять и учить их? Не хотят воевать, значит, так им это нужно.
Утром, как только рассвело, стали готовиться к маршу. Батальон разделился на две колонны. Одна под командованием комбата пошла на разгром банды. Я с мотострелковой ротой повел снятый с заставы афганский пограничный отряд к месту их постоянной дислокации.
По пути был перевал Спин-Санг, на котором нас снова поджидали душманы. Их было меньше, но несколько часов боя нам пришлось выдержать. И снова не вступали в бой шедшие с нами афганцы. Яркое солнце слепило глаза, делая невидимыми врагов. Стреляли туда, откуда неслись душманские пули. Треск автоматных очередей, стук крупнокалиберных пулеметов. Прилетели на помощь вертолеты, вздыбили черную землю и скалы мощными взрывами. Мы пошли цепью на вершину перевала, откуда стреляли по нам враги. Где-то над головой, отрываясь от вертолетов, со страшным ревом и свистом уходили на вражеские окопы НУРСы. Когда поднялись на вершину, увидели знакомую картину: духовские укрепления разворочены снарядами, много пустых гильз, крови. И снова ни одного убитого или раненого бандита и такой нужной нам трофейной единицы оружия. Необходимой, потому что результат нашего боя оценивался командованием по количеству убитых бандитов и взятого в бою оружия. Но, несмотря на то что за оставленных на поле боя убитых, раненых и оружие виновные душманы в своем отряде жестоко наказывались, мы все равно брали и оружие, и пленных. Правда, были моменты, когда и наше подразделение несло потери в личном составе, а смягчающих для этого обстоятельств — трофеев — не было. Тогда командиры подразделений доставали «из заначек» припрятанные для такого случая «стволы», взятые в предыдущих операциях, и сдавали их как только что взятые в последнем бою.
Потеря в рейде своего солдата или офицера считалась позором. И если случалось, что в ходе боя или прочесывания кишлака пропадал военнослужащий, боевая операция, какой бы важности она ни была, приостанавливалась. Все подразделения занимались поиском пропавшего. Иногда искали много часов, но всегда находили, чаще уже убитого. За мой период службы в нашей бригаде не пропал бесследно ни один человек.
Взяв перевал Спин-Санг, спустились в долину, прочесали в пешем порядке «зеленку», кишлак Ферози и остановились на ночлег у горы в ожидании подхода батальона. Утром дождались прихода топливозаправщиков бригады, заправили технику и пошли на Калат. По маршруту движения проходили через кишлаки. Почти каждый обстреливал нас. Стреляли отовсюду: из домов, виноградников, садов. Постоянная опасность приучила нас к настороженности, мгновенному действию. Оружие на предохранитель не ставили. На любой подозрительный звук, выстрел сразу отвечали огнем, брошенной гранатой. Подходя к кишлаку, безошибочно могли определить, есть в нем душманы или нет. Если на улице видны дети, значит, все спокойно; если тишина и улицы пустынны, значит, мы под прицелом автоматов и гранатометов. Со временем, очевидно, моджахеды узнали, как мы определяем тактическую обстановку, и их выстрелы по колонне стали раздаваться даже в тот момент, когда техника проходила мимо играющих на улице детей. Убитые душманским оружием ребятишки преподносились общественности как факты зверского отношения советских военнослужащих к мирному населению страны. Вообще, все там было очень сложно, запутанно, неординарно.
После освобождения нами очередного кишлака от духов афганские солдаты поставили на его центральной улице несколько автомобилей и начали выносить из крестьянских домов вещи и грузить их в машины. Забирали все: посуду, одеяла, сундуки, керосиновые лампы, даже детские вещи и кроватки. Выгоняли скот. Шел очередной узаконенный войной грабеж своего же населения страны ее «доблестными защитниками». Для нас такие картины грабежей были уже знакомы, но все равно на душе было гадко. Мы не грабили, но находились рядом с теми, кто это делал. А они, прикрываясь нашим присутствием, как надежным щитом, творили свои гнусные дела. Неоднократно мы пытались препятствовать такому беспределу, но потом поняли, что это — бесполезное дело.
Зайдя с группой солдат в один из домов кишлака, увидели, как афганские солдаты рылись в хозяйских сундуках, что-то откладывали в свои сумки, прятали в карманы, остальное выносили. Вещи были разбросаны в беспорядке по полу. Здесь же сидел хозяин дома. Он молча наблюдал за действиями своих соотечественников. Тугие желваки бегали по его скулам. Увидев нас, афганские военнослужащие покинули жилище. Я решил извиниться перед хозяином за совершенный погром в его доме и попросил переводчика сделать это от моего имени. В это время солдат-узбек, подняв с пола несколько белых листков, подошел к хозяину и о чем-то спросил его. Хозяин побледнел. Солдат подошел ко мне, протянул листки, какие-то фотографии и сказал:
— Товарищ старший лейтенант, не надо перед ним извиняться, потому что он самый настоящий душман. Поглядите.
Я внимательно стал рассматривать фотокарточки. На них были изображены расстрелянные люди, а рядом всегда присутствовал хозяин дома, в котором мы сейчас находились. На всех фотоснимках он с автоматом в руках, самодовольный, в окружении вооруженных людей.
— Он из местной банды, — высказал свое предположение солдат. — А таким простачком прикинулся, сволочь!
Автоматная очередь прозвучала здесь же. Выйдя из жилища, увидел, как афганские солдаты рассматривали взятые в доме документы. Еще до нашего появления они знали, кто такой хозяин. Расстреливать его не стали. Но выгоду извлечь смогли. Они понимали, что хозяин будет благодарен им уже только за то, что они сохранят ему жизнь. Поэтому афганцы грабили и забирали все, что хотели, действуя по принципу: «баш на баш». Мы тебе — жизнь, а ты нам — свое богатство. Такая негласная договоренность между душманами и афганскими военнослужащими практиковалась часто.
Что ни говори, а кровь и единая вера делали свое дело. И как бы, мы ни убеждали афганцев, что с бандитами, убийцами нужно поступать соответственно, они делали по-своему. Взятые нами в плен и переданные местным властям для вынесения справедливого приговора бандиты чаще всего отпускались с миром. Иногда освобождались прямо на наших глазах, хотя участие их в кровавых злодеяниях было уже доказано. Это бесило нас. В конце концов мы пришли к выводу, что плененных нами врагов не надо никому передавать. Самое справедливое решение для них — смерть. После рейда мне посчастливилось побывать в калатской тюрьме, где я своими глазами убедился в лояльности афганцев к своим соотечественникам. Там сидели те, кто был взят в плен в бою, кто жег, убивал, насиловал. Когда мы с нашим советником, майором-хадовцем и несколькими афганскими офицерами подъехали к тюрьме, я удивился. Открытые настежь деревянные ворота, одиноко стоящие во внутреннем дворе и на крышах глинобитных пристроек пулеметы, сидящие в тенечке бандиты и — никакой охраны. Она в это время мирно пила чай с теми, кого сама охраняла, хотя майор только что рассказывал нам, что они навели порядок в системе охраны преступников. На деле же все было по-другому. Когда мы вошли в помещение тюрьмы, то увидели там настоящую идиллию. Арестованные вместе с сотрудниками тюрьмы и охраной вели задушевные разговоры. Оружие доступно лежало в стороне. Камеры раскрыты. Тишина. Прохлада. И если бы не различия в форме одежды, нельзя было бы определить: кто здесь преступники, а кто их охрана. Майор что-то сказал на фарси афганскому офицеру. Тот вскочил из-за стола, начал кричать, размахивать руками. Арестованные стали нехотя расходиться по камерам. Солдаты разобрали оружие. Майор взял афганского офицера, и мы пошли знакомиться с тюрьмой. Судя по тому, что мы увидели здесь, от тюрьмы было только одно название. Сначала вызывало недоумение, почему арестованные, находящиеся в ней, никуда не уходили, хотя для побега были самые благоприятные условия. Потом поняли, что им пока невыгодно было выходить из тюрьмы. В провинции шла крупномасштабная операция по ликвидации местного бандформирования, поэтому многие из них просто отсиживались здесь, ожидая нашего ухода и окончания рейда.
