— Что ж… можно вас поздравить, — уважительно поклонился ему ротмистр. — Господа, оказывается, мы имеем честь путешествовать с будущей знаменитостью. Первооткрывателем, и — не побоюсь этого слова — рыцарем!

— Вот видите, — повернулся к нему священник. — А вы говорите о гибели и мести. Вот она — жизнь. Любовь, как росток дерева, пробивается сквозь камни любых времен и невзгод…

— Ох, батюшка, батюшка, — начал было ротмистр, но в это время поезд так резко затормозил, что лейтенант едва удержался от падения, а в соседнем купе с полок посыпались чемоданы и свертки.

Ротмистр быстро поднялся, выглянул в окно, к чему-то пристально приглядываясь, и сказав:

— Пойду посмотрю, что там, — быстро вышел из купе.

Кленов, недобро прищурив глаза, смотрел ему вслед. Белобрысый Моня встал, и решительно направился вслед за Тверским.

Вагон возбужденно гудел, как растревоженный улей. Такие остановки посреди пути означали лишь одно… Священник поставил себе на колени большую холщевую сумку, и бережно обнял ее обеими руками. Первым в купе вернулся расстроенный Моня:

— Ушел! Не знаю как… Только был и…

— Растяпа! — презрительно бросил ему Кленов и, заметив появившегося вслед за Моней приземистого человека в кожанке, раздраженно приказал: — Мужчина в военной форме без знаков отличия. Лет 35 — 40. Стрижен наголо. Бывший офицер охранки. Найти во что бы то ни стало!

Человек в кожанке отдал кому-то в коридоре распоряжение.

— Где вас черти носили? — хмуро спросил его Кленов. — Я ждал вас куда раньше.

— Были проблемы, — сухо ответил “кожаный”. — Пришлось прорываться с боем… Где?

Кленов молча кивнул на священника.

— Комиссар Гоцман, — небрежно бросил руку к козырьку фуражки “кожаный”. — Прошу следовать за мной.

— Зачем? — удивился священник.

— Там все объяснят… Это кто? — кивнул “кожаный” на лейтенанта.

— Это… так… не имеет отношения к делу, — нехотя выдавил Кленов.

— Вошел в купе вместе с попом?

— Вошел одновременно весь вагон. Это просто…

— Вы знаете приказ, товарищ Кленов, — решительно отрезал Гоцман. — Молодой человек, вам тоже придется пройти с нами.

Священника и лейтенанта вывели из поезда. Гоцман махнул рукой куда-то вдаль, паровоз засвистел и начал медленно набирать ход.

— Но как же? — слабо запротестовал священник. — А мы…

— Неважно, — холодно ответил комиссар. — Вам в другую сторону. Петренко, Плясунов — за мной, остальным ждать на месте.

Иерея и лейтенанта под охраной двух красноармейцев повели в лес. Комиссар и Кленов с белобрысым Моней следовали за ними.

— В поезде он ее спрятать не мог? — спросил комиссар.

— Нет, я постоянно был рядом, — отверг Кленов.

— В его сумке?

— По размерам подходит… Проверьте.

— Вообще все это — бред какой-то. Я понимаю, когда надо все эти вместилища религиозной заразы взорвать, или, как приказывает товарищ Ленин, расстрелять как можно больше священников, но зачем гоняться за каждой… Кхм-м… Нехорошие мысли, знаете ли, начинают посещать. Я недавно собственноручно расстрелял парочку бойцов за излишнее умствование. Будете смеяться, но мне просто нечего им было ответить. Других дел, что ли, мало?

— Наверху — виднее, — холодно отозвался Кленов. — Далеко еще?

— Можно и здесь. Все равно. Стой! — приказал он красноармейцам.

Подошел к священнику, вырвал сумку, высыпал ее содержимое на траву, брезгливо поворошил нехитрые пожитки носком грязного сапога.

— Где она? — спросил иерея.

Священник молчал.

— Как знаешь, — пожал плечами комиссар. — Петренко!..

— Подожди, — вмешался Кленов. — Дай я… Послушайте, батюшка. Это не шутки. Мы все равно заставим вас говорить. Просто не хотелось бы получать ответы, так сказать, иными способами. Где она?

— Не знаю, — сказал священник. — Если б знал — не сказал. А так честно говорю: не знаю.

— Вы везли ее.

— Да. Потом заметил, что за мной следят, и отдал надежному человеку. Сейчас она так далеко, что вам не достать ее при всем желании. Но где именно она — не знаю. Я предполагал подобный исход, поэтому просил даже мне не говорить, каким маршрутом ее повезут.

— Стоило ли?

— Стоило, — твердо ответил священник. — Стоило… Вам не понять. Нет, не обижайтесь, но вам действительно, просто не понять — что это такое…

— Вы знали кто я?

— Догадывался. Я постоянно видел вас рядом.

— И все равно поехали? Даже понимая, что лезете в петлю?

— Простите, но на подобное я не способен по определению. Надо было отвлечь ваше внимание. Она слишком драгоценна…

— Ценнее чем ваша жизнь?

Священник улыбнулся и промолчал. Кленов вздохнул, устало покачал головой и сказал комиссару:

— Он не врет. Икона уже далеко.

— Что же вы раньше…

— Где?! Посреди всей этой белой сволочи?! Все, надо уходить!

Комиссар криво усмехнулся и, вдруг, быстро выдернув наган из кобуры, одну за другой всадил в священника три пули.

— Терпеть не могу эту публику, — пояснил он недовольно поморщившемуся Кленову.

— А с этим что? — спросил Петренко, указывая на лейтенанта.

— Туда же: в расход.

— Этот-то тебе зачем?! — не выдержал Кленов.

— Контра.

— Он к невесте едет. Отпусти ты его… потом… как-нибудь…

— Товарищ Кленов, — сухо сказал комиссар. — Я до этого слышал о вас лишь положительные отзывы. А теперь даже не знаю, что думать. Товарищ Ленин объявил врагам революции красный террор, и я с ним полностью солидарен. Если будем колебаться — своей рукой убьем революцию. Вот такое мое твердое убеждение.

Кленов покачал головой, но, не находя слов, просто отошел в сторону.

— Петренко, кончай гниду и…

Комиссар запнулся на полуслове. Быстро, как пулеметная очередь, прозвучали один за другим четыре выстрела. Белобрысый Моня успел как-то не по человечески взреветь, бросаясь, головой вперед, на выступившего из-за деревьев Тверского, но револьверы в руках ротмистра вновь ожили, всаживая в бегущего на него человека, пулю за пулей. С окаменевшим лицом ротмистр обошел лежащих, двумя выстрелами добил подающих признаки жизни и, наконец, обернулся к присевшему от бессилия на землю лейтенанту:

— Жив?

— Жив, — слабым голосом ответил тот.

— Священника жалко. Не успел я, — вздохнул Тверской. — Идти сможешь?

— Постараюсь.

— Тогда старайся быстрей. Сейчас они думают, что это их комиссары по вам палят, но вскоре пошлют кого-нибудь, и тогда…

Он быстро и профессионально обыскал убитых, забрал документы, бумаги, снял с комиссара кожаную куртку, не брезгуя, надел прямо поверх кителя.

— Вот теперь я настоящий Моисей Кленов. А тебе, лейтенант, не обессудь, но придется побыть Моней… Хотя какой из тебя, к чертовой бабушке “Моня” — на лбу кадетский корпус отпечатан… Но, Бог милостив, глядишь и обойдется… Пошли.

Он помог лейтенанту встать на ноги и потащил его куда-то вбок, там, где в овраге журчал ручей. Игнатьев не помнил, сколько прошло времени, прежде чем ротмистр остановился, прислушался и облегченно вздохнул:

— Кажется, оторвались. Далеко они не пойдут — побоятся. Места здесь такие… разный народ ходит. Эх, просчитался я, лейтенант, просчитался! Я же их три дня вел. Все момент выбирал, что бы потолковать…

— Вы имеете в виду…

— Кленова, разумеется, — вздохнул ротмистр. — Доверенное лицо банкирского дома Ротшильдов. Я специально дразнил его, надеясь на то, что захотят они мои бумаги получить, а я… Не знал я, что они за священником охотятся. Они полагали, что тот какую-то чудотворную икону везет…

— Им — то зачем иконы?

— Слабоват ты, брат, в идеологии. Бывает такое, что огромная империя не может одолеть маленькую страну, потому что населена та людьми верующими, крепкими духом. А бывает и наоборот, что огромная империя разваливается оттого, что веру пытаются заменить какой-нибудь идеологией, к душе отношения не имеющий, а ставку лишь на материальные блага делающую. А это — не великая сила… Вот они Россию первым делом знамен и лишают. Люди без памяти — белый лист, пиши на нем что хочешь. Рабы, без памяти, без опыта, без силы, без идеи… Хотел я этого Кленова выкрасть, кое о чем потолковать, но понял, что ты для меня важнее…