На склоне к нижнему пруду негусто росли вишневые деревья, усеянные уже чернеющими ягодами. Дорога шла прямо сквозь вишни; среди них паслись две стреноженные лошади, третья распуталась и бродила, волоча за собой веревку.

Крабов огляделся и остался недоволен:

— А сад у вас совсем скверно охраняется.

— Это не сад, это так, вишни, — беззаботно сказал Савин. — Общественные.

— Как общественные?

— Да они нерентабельны. Как в войну немец вырубил, так уж на этом месте не восстанавливали. На том берегу лучше земля, там новый сад, и дед есть на коне, с палкой, а это так, кое-что отошло, дикое.

Прошли мимо десятка деревьев, косясь на ягоды, наконец прокурор не удержался, нерешительно сорвал одну.

— А ничего, — сообщил он и торопливо сорвал еще две. — Ничего вишня! Крабов, попробуйте.

Начальник милиции, словно нехотя, попробовал.

— Ого, — буркнул он. — У спекулянтов такая идет по гривеннику стакан, а вы говорите — нерентабельно.

— По нашим масштабам, коли учесть сбор, доставку… — улыбнулся управляющий, видя, что гостям хочется вишен и вместе с тем они как будто не решаются. — Да тут можно поискать, вон то дерево неплохое.

— Крабов, идите сюда! — воскликнул Попелюшко, тяжело, как носорог, продираясь сквозь ветки. — Нет, положительно ничего вишня. Удивительно, до чего хороша!

Начальник милиции положил на траву гимнастерку и пошел за ним, оба стали рвать и есть не так чтобы жадно, но довольно споро.

Управляющий, улыбаясь, сорвал одну-другую вишню, морщась, пососал.

— Хороша вишня! — сообщил прокурор с полным ртом, обеими руками (проворно собирая ягоды. — Ах, хороша вишня, м-м… а вот! Нет, вы идите сюда!

За листвой уже виднелась только его желтая соломенная шляпа и шуршали, трещали ветки.

Крабов лакомился молча и обдуманно. Он подтянулся на руках, как ловкий гимнаст, взлетел на ветку, сел в развилку верхом и торопливо принялся огребать самые спелые гроздья с верхушки, точь-в-точь как заправский сорванец-подросток, забравшийся в чужой сад и мечтающий поскорее набить рот, пазуху, карманы, пока сторож спит.

— Ах, что за вишня, какая вишня! — доносился голос прокурора. — Послушайте, Савин!

— Да?

— Я говорю: чем хороша у вас жизнь, так вот этим. М-м, вот где спелые… У вас природа, здоровье, воздух — за него тысячи отдать. Крабов, да где же вы? Идите, ну, идите же скорее сюда!

Начальник милиции тяжело, с треском сверзся на землю, отряхнул руки и галифе.

— Сидишь как проклятый, мечешься как пес… — вдруг зло сказал он.

— Что вы говорите? — переспросил Савин.

— Да ничего… Я говорю: наряды, вызовы, воры, драки, взятки, прописки… Света не видишь. Тьфу!

— Тут тоже хватает, — равнодушно возразил управляющий. — Да и закрутишься, не замечаешь природы этой.

— Ах, хороша вишня, — твердил прокурор. — Ах, хороша!..

— Илья, подкормку что не возил! — вдруг заорал управляющий и исчез за кустами.

Было слышно, как он остановил телегу, принялся ругаться, требуя поворачивать обратно, захватить какого-то Мотьку, что он знать не знает, почему они, мудрецы, полдня ищут в лесу кобылу, а подкормка до сих пор не привезена.

Телега заскрипела, поехала обратно. Савин, красный, сердитый, вернулся, походил вокруг и предложил:

— А может, если хотите, малины?..

— Где малина у вас? — с интересом спросил прокурор.

— У меня в огороде растет немного, детей нет, одни насекомые ее едят.

— Что ж раньше не сказал! — обиделся Крабов, вытирая руки гимнастеркой. — Вишь, сначала кислятиной накормил, Плюшкин.

Управляющий развел руками, улыбнулся.

Все трое опять гуськом пошли по берегу, но быстрее, чем прежде, и теперь впереди шел прокурор, спрашивая: «Куда? Сюда? Сюда?», за ним четко вышагивал Крабов, а управляющий плелся последним.

Они пролезли через дыру в заборе и очутились в дальнем конце огорода Савина. За яблонями виднелась соломенная крыша его избы. Вдоль изгороди сплошным кустарником росла малина — роскошная, густая, но кое-где пополам с крапивой.

— Ах, да хороша малина! — воскликнул прокурор, немедленно забираясь в самую гущу кустов и набирая на шляпу паутины, сухих листьев. — Крабов! Крабов! Нет, это чудо, это не малина, это чудо. Я помню детство… Вот так мы… М-м…

— А вот у меня, знаете… удивительный случай. Это было в войну… Шли мы уже по Эстонии… — начал было рассказывать Крабов с полным ртом.

Но по листве хлестко ударил дождь. Неведомо откуда, когда и как на небе оказались седые низкие тучи, солнце еще не скрывалось, а дождь уже хлынул, залопотал, заиграл, и — недаром парило! — раскатились, один нагоняя другой, разряды грома.

Савин и Крабов бросились под густой вяз, листва которого сразу зашумела, как водопад. Но Попелюшко только глубже нахлобучил шляпу. Он не мог уйти; поправляя мокрые, оползающие очки, он все рвал, отправлял в рот сочные, ни с чем не сравнимые ягоды. Савин и Крабов кричали ему, звали под дерево, а он только отмахивался.

Под вязом же было уютно, как в шалаше; бегали вверх и вниз муравьи.

— Вы славно живете, как при коммунизме, — сказал Крабов. — Общественные вишни, уток не воруют, и малину никто не ест.

— Ну, этого добра у нас есть, — уклончиво отвечал Савин. — Хорош дождичек, на картошку…

— Да, для картошки хорошо… для всего хорошо. Мотоцикл я собирался мыть, а вот теперь и не надо.

— Пьянствуют у нас, вот где бич, — вдруг сказал Савин. — Культура низка. Бьюсь, бьюсь, невыходы на работу, драки, понимаете, вроде вчерашней, счеты всякие личные. Ох, кажется, долго еще с этим жить…

— Мда…

Они постояли молча, наблюдая за прокурором. Сквозь листву просочилась и капнула первая капля.

— А! — махнул рукой начальник милиции и полез под дождь, в мокрые кусты. — У, вот где она свежа!

Чтобы не оставаться одному, управляющий, поеживаясь, тоже вышел, сорвал две-три ягодки, потом разохотился, стал выбирать.

— С того краю заходите, там должна быть ничего!

А прокурор, поливаемый дождем, рвал горстями, спешил, чавкал, он прямо-таки пришел в какое-то исступление; от кисло-сладкого вкуса ягод пробирала дрожь; его спина желтела под мокрой прилипшей рубахой, штанины были в репьях и земле, со шляпы струйками текла вода, а он все пробирался, обжигался о крапиву, бранился, бросался к богатым, щедрым веткам:

— Ах, хороша малина! Ах, хороша!

— Да, может, в дом пойдем? — сказал управляющий, с улыбкой и жалостью глядя на желтую спину прокурора.

— Пойдем, пойдем! Сейчас… Дождь, что называется, пришпарил.

Тут уж не выдержал и прокурор. Теряя тапочки, он тяжело побежал по картошке, а за ним начальник с управляющим.

Они ввалились в сени, хохочущие, толкаясь, как мальчишки; выяснилось, что прокурор бежал с сорванной веткой, которую общипывал на ходу.

— Вот это малина, ну и малина!

Разулись и принялись мыть ноги и сапоги под струйками, бежавшими с крыши на крыльцо.

— Пропала шляпа, теперь тебе жена всыплет, — сказал Крабов злорадно.

— А мы ее высушим, — жалобно сказал Попелюшко. — Вот бумаги понапихаем и высушим.

Савин принес ворох районных газет, стал делать из них ком, но что-то обнаружил и вчитался.

— Что?

— Тьфу ты, — хмыкнул Савин. — Тут меня, оказывается, кроют… а я не читал. За какое это? Позавчерашняя, что ли?

Начальник милиции расхохотался, раскатисто, с кашлем, захлебываясь от смеха:

— Его кроют… ах, ах… а он не читал! Ах, мать честная, его кроют, а он… не читал!

Савин смущенно изучал заметку, моргая глазами.

— И все неправильно, — с обидой заключил он. — Пишут!

Гости вошли в избу.

Сперва была совсем голая — только грубый стол да скамейки — маленькая комнатушка, и, полагая, что это пустая боковушка, гости прошли дальше, но там была узкая промежуточная комната поменьше, без стульев, заваленная мешками, какими-то приборами и пучками овса, пшеницы, трав; они толкнулись еще дальше, но войти не смогли, ибо дальше была только клетушка, вся заполненная двуспальной кроватью, — ею изба кончалась, поэтому им, несколько оконфуженным, пришлось вернуться в первую комнату, принятую за пустую боковушку, но которая, оказывается, была главной и парадной комнатой дома, а также столовой, судя по валявшимся на столе коркам и обгрызенным костям.