– Ну да, ну да, прости. Я знаю, мой мальчик. Ты все-таки настоящий правнук Льва Сергеича. Полина Андреевна, принесите моему художнику чаю. С крыжовенным вареньем, как он любит.

Домработница, ворча, направилась в кухню, а бабуля повернулась к Савицкому и сказала:

– Ну.

– Бабулечка, ты только не удивляйся, – начал Петр Алексеевич. – Мне очень нужно узнать, как у тебя пропала бутыль.

– Какая бутыль?

– Ну, штоф. Собакинский штоф.

– Ах, штоф! Так и говори. А то «бутыль». Вы все вообще ужасно говорите, прямо как русский народ. Штоф украл Кошкин.

– Какой Кошкин?

– Ну, Кошкин-Бакин. Сашка. Из этих, из внебрачных.

– Бабуля, ты хочешь сказать, что укравший штоф Сашка Кошкин-Бакин был внебрачным сыном Льва Сергеича?

– Я всегда говорю только то, что хочу сказать. Сын Льва Сергеича? Еще чего! У твоего прадедушки, слава Богу, бастардов не было. У него была только я, и если бы ты знал, как он меня любил! Папа вообще был ангел… Вот помню, как раз накануне революции мы гуляли по Кузнецкому. Идем по тротуару, он держит меня за ручку, и вдруг видим в витрине газированную воду…

– Хорошо, хорошо. Бабулечка, так чей же сын был Кошкин?

– Зачем мне помнить, чей он там сын? Я же тебе говорю: Кошкин был из Бакиных. А Бакины – это ублюдочное потомство Гаврилы Собакина, того самого, которому Петр подарил штоф.

В последние двадцать лет бабуля все чаще вспоминала о своем аристократическом происхождении, которое ей пришлось скрывать всю жизнь, и выражалась самым что ни на есть феодально-крепостническим образом. Впрочем, ей это шло.

– А, понимаю! – догадался Савицкий. – Сокращенная фамилия: Бакин – Собакин. Стоп! А почему Кошкин?

– Это все Екатерина.

– Какая Екатерина?

– Великая, какая же еще? Она решила пошутить и подарила одному из Собакиных, Ивану Сергеичу, деревню Кошкино. Пятьсот душ. А князь Иван, чтобы избавиться от такого позора, проиграл ее в карты купцу Бакину, из этих, из бастардов. А тот присоединил название имения к своей фамилии. Стал Кошкин-Бакин и ходил гордый, как князь. Им всегда хотелось встать с нами вровень. Но яблочко не падает далеко от яблони. Все Бакины были торгаши и воры.

– Бабуля, но ведь Кошкино – наша деревня. Имение Льва Сергеича. Ты же столько раз мне рассказывала…

– Конечно, наша. Объясняю. При государе Александре Николаевиче мой дедушка, а твой, стало быть, прапрадедушка, князь Сергей Львович, Кошкино выкупил. А Лев Сергеич там потом поселился и занялся хозяйством… Он вообще был идеальный хозяин, муж и, главное, отец… Идем мы с ним по Кузнецкому мимо Дациаро…

– Бабуля! Пожалуйста! Сосредоточься! Расскажи, как Кошкин украл штоф.

– Ах, Петя, вечно ты спросишь о чем-нибудь неприятном! Ну, этот Кошкин нашел меня в тридцать девятом, когда я была замужем за Костей…

– Бабуля, замужем за Костей Савицким ты была на десять лет позже.

– Да? Ты точно знаешь?

– Ну конечно, это же мой дедушка. В тридцать девятом ты была замужем за Пашей Орловым.

– Да? Ну, пусть так. Я их иногда путаю, этих шестерых. Потому что все они были настоящими мужчинами, а все настоящие мужчины похожи друг на друга. Так вот, про Кошкина. Он околачивался у нас каждый день и приносил мне подарки. Звал тетушкой, ты представляешь? Я ему говорю из «Мертвых душ»: я вам такая же тетушка, как вы мне дедушка. А он мне…

– Бабуля! Штоф!

– Так я и рассказываю про штоф. А он мне говорит: тетушка, продайте штоф. У вас мужа посадили, этого, как его…

– Орлова.

– Да, Орлова. Паша Орлов служил в Большом театре. Я тебе про него, кажется, не рассказывала. Он пел тенором. Хотя нет, подожди. Его же не сажали…

– Бабуля! Штоф!

– Так я про штоф и говорю. И вот этот Кошкин, который работал в Наркомпищеторге… Они всегда устраивались при торговле, эти Кошкины. Еще их прародитель Михайло торговал салом. Ты представляешь? И эти люди набивались нам в родню!

– Бабуля!

– Да, да, про штоф. И вот этот Кошкин мне говорит: продайте штоф. Я ему отвечаю: да как у вас язык повернулся мне такое сказать? Да разве вы не знаете, кто его нам подарил? Да этому штофу цены нет! Он у нас на гербе на самом видном месте.

– А он?

– А он мне отвечает: тетушка, вам же будет лучше, если эта штука – штука, ты слышишь? – от вас уйдет куда подальше. Лучше бы всем забыть, из каких вы Собакиных. Это он намекал, что может на меня донести за княжеское происхождение.

– А что ты?

– А я ему говорю: товарищ Кошкин, если вы собираетесь сдать меня в НКВД, то знайте, что я не стану скрывать своих родственных связей. Вас, дядюшка, не только выпрут из этого вашего пищеторга, но и самого сделают пищей для сибирских комаров.

– И он испугался?

– Еще бы! Стал уверять, что у него ничего такого и в мыслях не было. А на следующий день притащил мне цветы. Целую охапку желтых роз, довольно противных. А пока я эти розы обрезала и ставила в вазу, он цапнул штоф и сбежал.

– Как? Разбил стекло?

– Да нет же! Я открыла шкаф, чтобы взять вазу, и пошла в ванную. А он цапнул штоф и выскочил за дверь. И что мне было делать? Идти в милицию и говорить, что я княжна Собакина, отдайте мне царский штоф?

– Нет, конечно.

– Я и не пошла. Я поступила проще. Я просто помолилась Богу, и Бог его немедленно покарал. Его буквально через неделю выперли из пищеторга, а потом арестовали и отправили в ссылку.

– Посадили?

– Не посадили, а всего лишь выслали в Среднюю Азию. Это потому, что я молилась о мягком наказании. Кстати, я полагаю, что его взяли за дело. Сейчас считают, что всех сажали зря. Но таких, как Кошкин, надо было сажать и сажать. Наверняка он обокрал не только меня, но и государство.

– И что с ним было дальше?

– Откуда мне знать? Я этим больше не интересовалась.

– А штоф?

– Штоф поехал с ним. Сашку же не могли заподозрить в родстве с Собакиными. Да и, по правде говоря, какое там родство…

– И больше ты про него ничего не слышала?

– Про него нет. Но лет двадцать назад мне пришло письмо из Парижа. От некоего prince Mathieu Kochkine. Торговца, разумеется. Это оказался Матвейка, родной сын того самого негодяя Сашки. «Пренс»! Ты представляешь? Называл меня бабушкой и звал к себе в Париж. Я, конечно, не ответила.

Бабуля гордо выпрямилась в своем кресле и протянула руку к чашке чая, принесенного Полиной Андреевной.

Про то, что в Париже у него есть родственники, Петр Алексеевич хорошо знал, но все эти родственники были Собакиными. То, что среди них затесались еще и Кошкины, он слышал впервые.

Он отхлебнул пару глотков чая, чтобы потянуть время и решить, как приступить к главной теме – рецепту, – и, ничего не придумав, пошел ва-банк:

– Бабуля, на этом штофе был наклеен какой-то рецепт! Рецепт Льва Сергеича!

– А ты откуда знаешь?

Бабуля отставила чашку и посмотрела на внука очень строго.

– Ты что, связался с Кошкиными? Про рецепт не знал никто, кроме меня!

– Я сегодня рассматривал старые фотографии. Из того альбома, который ты подарила мне в детстве. Там есть очень хороший снимок, где ты делаешь макияж… Видимо, самый конец двадцатых годов. Помнишь?

– Конечно, помню! Это фотографировал Саша Киш, мы вместе учились в студии. Он умолял меня выйти за него замуж, но я вышла за Костю.

«Значит, я угадал», – мысленно порадовался своим дедуктивным способностям Савицкий. Правда, бабуля опять путала эпохи – ей казалось, что она всю жизнь была замужем за дедом Костей, а остальные мужья по очереди выпадали у нее из памяти, и о них приходилось напоминать. Но сейчас это было неважно.

– Бабулечка, на этой фотографии позади тебя очень хорошо виден штоф. Я увеличил фото в компьютере и прочел рецепт.

– Чудеса ты говоришь. Как там можно что-то прочесть? Ну, и что же ты прочел?

Савицкий достал бумажку, на которую переписал все, что смог разобрать, и зачитал загадочное послание князя. Бабуля слушала очень внимательно.

– Да, это рецепт Льва Сергеича. Я никогда его не переписывала – не думала же я, что штоф могут украсть! Но кое-что помню. Особенно вот эту часть, которую ты прочел. Что там в конце – совсем не помню.