Мертвая Цюай-Хо встает в воображении Кима — в саване, в убранстве лесных цветов. Лицо охотника каменеет, а пальцы разжимаются. Медленно, нехотя взлетает в опустевшее небо Черный голубь.

Шагает прибрежьем Ким, и неотступно кружится рядом его свадебный подарок — печальная, в трауре перьев птица. Сердце охотника дрогнуло. Он выстрелил и соединил птиц — волны с ревом умчали их вдаль.

Разгневанная Цюай-Хо кричит Ту-Мингу:

— Горе тому, кто подвержен на охоте своим чувствам! У охотника должно быть железное сердце, иначе он не прокормит семью!

У фанзы шамана стояли почитатели прекрасной Цюай-Хо. И она сказала при всех:

— Хорошо, я выйду за Кима, но при условии, что он будет стоять у очага, а я возьмусь за охоту!

— Ким не согласится на это, — почтительно возразил Ту-Минг.

— Тогда пусть он принесет мне солнечную шкуру хозяина тайги — медведя Золотая Пята — я сошью из нее свадебную шубу!

Попятились юноши от нее при этих словах. Золотая Пята страшный зверь, его обходят даже тигры — «боги, охраняющие женьшень от человека». И сказать так — значит накликать беду на селенье. Вдруг медведь слышал слова Цюай-Хо?

Но многие юноши воспламенились. Они взяли оружие, сели в долбленые лодки и поплыли к острову Змей, куда раньше ходить не отваживались.

Ночью шаман бился в священном припадке, заклинал медведя, который ревел в лесу. Ким резал из свинца пули с тупыми гранями, а прекрасная Цюай-Хо пела песни, принесенные луной, ветром, каплями дождя.

Серый зимний день ускользал за сопки, словно на лыжах, на студеных желтых лучах заходящего солнца. Рокотало вдали темно-синее море. В древних обветренных скалах оно лизало заледеневший берег, перемывая причудливые раковины, впитавшие гул и шелест тысячелетий.

На крутых приморских сопках, погруженных в белый сон, уныло чернели сучья кедра и бархатного дерева. Верещала сойка, да изредка слышалось в лесу мяуканье диких котов.

Ким быстро бежит на лыжах, подбитых шкурой нерпы. Лунным серебром отливают меха, добытые на веселой, на трудной охоте. Поскрипывает ледяной наст. Охотник спешит к становью тигроловов, где его ждет мясная похлебка и крутой кипяток, заваренный щепотью пахучей травы.

Уже много дней он ищет встречи с медведем — тщетно.

Снова донесся волчий вой — Ким слышал его весь день и знал: обезумевшая от голода волчья стая преследовала какую-то жертву.

Неожиданно он вышел на крупный свежий след медведя. Ему показалось, что в кустах мелькнула толстая пятка. Он перезарядил ружье, обмотал шею серебристым лисом и побежал.

Медведь закружил след и сам вышел в спину охотника.

Безмолвие тянется на сотни верст. Заворохнется в инейных ветках ночная птица, скрипнет обмороженное дерево — и опять тишина.

Гаснут в море последние отблески света.

По вершине сопки длинной цепью бежит волчья стая. Острый глаз следопыта разглядел впереди вожака с белой звездой на лбу. Ким не раз встречался с ним на тропе, но всякий раз волк уходил, незримый, как дьявол.

Волк безошибочно вел стаю на пройденный след охотника. Весь день они не приближались к нему. Значит, где-то здесь их жертва.

Ким резко повернулся и увидел медведя. Хозяин тайги мигом отступил, слился в сумерках с валуном.

Близко провыла волчица. Сотни волчьих глоток отозвались на склоне. Вой рос, заполнял мир, сузившийся до ближайшей сопки, замораживал кровь и сердце.

Это выл голод. И медведь, и охотник оцепенели, попав в волчье кольцо.

Хищники долго юлили, подбираясь к роскошной туше медведя. Наконец, маленький дерзкий волчонок с искривленной голодом пастью прыгнул — и задергался на снегу с распоротым брюхом. Когти медведя покраснели. В тот же миг вожак вцепился в загривок медведя, и стая завыла в предчувствии горячей крови.

Грянул выстрел. Белая звезда волка потемнела. Вожак уткнулся мордой в снег.

Медведь отступил ближе к человеку.

Выстрелы останавливали наседающую стаю.

Заряды кончились. Ким отбивался ножом. Отступая, он уперся в теплую спину медведя.

Порой Ким выручал медведя, порой медведь спасал охотника.

Вытоптан, почернел от крови снег. Последний волк, пожирая тощие потроха сородича, скрылся в лесу.

Ким повернулся к товарищу по битве и пожал тяжелую лапу хозяина лесов.

Зимние звезды блещут над темными сопками. Спят снега, молчит океан. И молчит медведь, уносящий в лапе тепло руки охотника, исчезнувшего в ночной темноте.

Еще более разгневана прекрасная Цюай-Хо:

— Разве это охотник? Ему оставалось ткнуть медведя ножом, а он ушел. Я просила его принести медвежью шкуру, а он принес песню о битве с волками!

— Ким — великий охотник! Он убил Белолобого! — потупился Ту-Минг.

— А я прекрасна! Знает ли он легенду о священном Корне, дающем бессмертие?

— Он любит ее пересказывать у костра.

— Пусть Ким найдет его… Я хочу стать бессмертной. Тогда Ким станет равным моей красоте. А если нет, я выйду замуж… хоть за тебя, горбатого!

Страстно вспыхнули глаза Ту-Минга, улыбка желаний змеится в уголках тонкого рта, и он тихо сказал:

— Хорошо, прекрасная дочь шамана.

А юноши, стоящие рядом, негодовали на Цюай-Хо, но, словно выпив настоя женьшеня, становились мужественными, бросали пепел костров и шли навстречу ветрам и тиграм.

Белые табуны вьюг мчатся по Волчьей пади. Пляшут тайфуны на Тихом океане. Ким лежит на горячих камнях. В фанзу вошел Ту-Минг и передал слова Цюай-Хо.

— Поистине она любит меня великой любовью! — простодушно воскликнул охотник. — А такая любовь не довольствуется малым. Она требует мужества и доблести… Есть ли Корень бессмертия? Ведь это легенда…

— Но разве великая любовь не легенда? — страстно спросил горбун.

— Ты прав. Я пойду искать. Только Большой Корень Жизни потребует десятки лет, всю жизнь искателя. Знает ли об этом прекрасная Цюай-Хо?

— Знает, великий счастливец!

— Скажи, что я люблю ее!

Вошли заметенные снегом японские скупщики женьшеня. Они сели к огню, стали есть окорок кабарги, пить саке и ханьшин.

Богатые купцы покупали женьшень у Кима и отсылали в Страну восходящего солнца самураям. И купцов, и самураев Ким считал плохими людьми и не боялся продавать им коренья. Ведь женьшень не поможет им продлить свой век, потому что плохой человек — это волк, а женьшень — корень человека.

Скупщики узнали о словах Цюай-Хо. Они также знали, что Ким великий искатель, и заранее предлагали ему рис, порох и спирт за Царь-Корень.

В шалаше старого Юня висят пучки трав. В очаге дымятся сучья. Старик сосет трубку и говорит Киму:

— Я не верю в Корень. Нужна великая смелость, чтобы поверить. Смолоду я не решился. Много думал и собирался на подвиг позже. Житейское море захлестывало меня. Так я потерял веру. Но есть у меня кость. Наши предки с Монгольского материка указали на ней путь к Священному Корню. Надо понять этот путь. Может, ты счастливей меня.

Юнь протянул Киму разрисованную тушью пластинку — карту из мамонтовой кости.

Трубили лоси. Осыпались орехи. Тучнели кабаны. Дальние сопки подернулись сизым туманом осени. Смирное солнце вызолачивало нити паутин. Недвижна гладь океана.

Уходит Ким из селенья. Все провожают его. С грустью смотрят старики — они-то уже не увидят больше человека, уходящего на такой длительный подвиг. Дети долго бегут за любимым охотником. С болью в сердце, тайком смотрит вслед Киму прекрасная Цюай-Хо.

Дикие розы и папоротник скрывают Кима.

Он был отважен, и сердце его искало подвигов — сердце, разбуженное любовью. Ким сражался с барсами, спал у костра в пургу, ел сухие груши. Лесные пчелы копили ему мед в укромных дуплах, а земляника выбегала на тропинки.

Дремучие леса. Турмалиновые скалы. Синий никель озер…