Клер поняла, что плачет, только когда Бретт подошел и сел рядом. Он привлек ее к себе.

– Все в порядке, сахарок. Ты должна выплакаться. Мама всегда говорила, что Бог дает нам слезы, чтобы утолить боль.

Его сочувственные слова открыли шлюзы, и Клер зарыдала в его объятиях. Он обнимал ее, гладил, как маленькую, по волосам. Наконец Клер взяла себя в руки.

Он вытер ей лицо носовым платком.

– Сейчас ты в порядке?

Клер высморкалась и кивнула, хотя и не была уверена в том, что она действительно в порядке.

– Я не могу поверить, что Лестер убил всех этих людей. Мне он действительно был дорог, Бретт. Он был мне как родной человек.

– Девочка моя.

Бретт качал Клер, словно она и вправду была маленькой девочкой, и ей становилось легче, хотя она и понимала, что сама должна была справляться со своими эмоциями. Это – ее горе, и взваливать его на плечи Бретта было нечестно, но он как-то сумел разрушить те границы, за которые она до сих пор никого не пускала, и теперь все ее чувства были у него на виду.

– Как он мог так поступать?

– Его таким сделала война. Куини очень хорошо о нем сказала – война оставила шрамы в его душе и искалечила его совесть. Нельзя судить о жизни другого человека, меряя по себе.

– Я не хочу его судить. – Клер действительно не хотела судить Лестера, она просто хотела его понять, но едва ли у нее это когда-нибудь получится. – Мне больно от того, что я знаю о том, что он делал. Ему, должно быть, тоже было больно. Тебе лучше знать.

– Вероятно, ты права.

– Тогда почему он это делал? Он несколько десятков лет был киллером!

– Я не знаю, моя сладкая. Но он жил той жизнью, которой считал нужным жить. – Бретт вздохнул и погладил Клер по спине. Он, конечно, все понимал лучше, чем она. – Лестер отказался заводить семью, детей, порвал со своими близкими ради того, чтобы выполнять свою работу. Он должен был верить в свое дело. Иначе не смог бы жить.

– Да.

– Его выбор отличается от нашего, но это не делает его чудовищем. Он не был хладнокровным убийцей, человеком без чести и совести, у него просто были в жизни иные принципы.

– Он был хорошим человеком. Действительно хорошим, – убежденно повторила Клер. Ее симпатия к старику не стала меньше из-за того, что она получила наглядное свидетельство его жизненного выбора.

– Да, он был хорошим человеком, и он любил тебя. Куини так говорила.

– Да.

Бретт усадил Клер в машину, но когда она хотела взять в руки тетрадь, он, покачав головой, отложил тетрадь на заднее сиденье.

– Составь список тех людей, с кем за последний месяц мог видеться Лестер. Сконцентрируйся на этом.

Клер с радостью принялась за работу. Что угодно, лишь бы перед глазами не стояли эти имена, аккуратно занесенные в тетрадь.

Бретт вел машину и, анализируя реакцию Клер на увиденный воочию дневник киллера, думал о том, каким образом это отразится на их отношениях.

Внезапное осознание того, что Лестер на самом деле был тем самым убийцей Арваном, буквально раздавило Клер. Она не понимала, как он мог стать киллером, почему не бросил эту работу ради другой.

А. как насчет его, Хотвайера, прошлого? Сможет ли Клер принять и понять его выбор? Или, однажды осознав реальность того, кем он был, почувствует такую же опустошенность? Прошлое Хотвайера было далеко не безупречным. Он хотя и не убивал ради денег, но тоже вынужден был применять оружие, защищая себя или других. Сможет ли Клер это понять и принять?

Хотвайер никогда не стыдился того, что был солдатом, и когда работал на правительство, и когда был контрактником. Он верил в то, что совершает правое дело, когда служил рейнджером, и, служа по контракту, оставался верен выработанной в ранней юности системе ценностей. Он использовал свое мастерство, чтобы защищать, спасать... и разить врага.

Кое-кто, оглядываясь на прошлое Хотвайера, мог обвинить его в жестокости, но он делал лишь то, что должен был делать в данный конкретный момент времени. И он не любил оглядываться назад.

Его путь не был точной копией жизненного пути Лестера, но их дороги проходили рядом, это точно. Хотвайер помнил, как они с Клер спорили по поводу того, является ли насилие адекватным решением в кризисной ситуации или нет. Она сказала, что не считает себя пацифисткой, но если Клер ею и не была, то была чертовски близка пацифистам по духу.

Впервые Хотвайер задумался о том, не является ли ее отказ выйти за него замуж следствием неприятия его прошлого. Тогда у ее отказа было бы логичное объяснение, но Хотвайеру от этого легче не стало. Он был достаточно уверен в себе, чтобы знать, что справится с эмоциональными вспышками Клер, но как он сможет убедить ее в том, что прошлое не сделало из него чудовище?

Его удручала перспектива убеждать ее в том, что и его жизненный выбор имеет право на существование. Он и так чуть ли не всю жизнь безуспешно пытался убедить членов своей семьи в адекватности выбора карьеры, и он всегда чувствовал, что именно его выбор обусловил тот факт, что теперь между ним и его родными стояла стена.

Хотвайер не хотел, чтобы такая стена выросла между ним и Клер.

Бретт был на удивление молчалив и подавлен всю дорогу.

Клер никогда не умела легко заводить друзей. По крайней мере с того времени, как умер ее отец. Она плохо сходилась с людьми, была недоверчивой. Она всегда считала, что, подпуская к себе кого-то слишком близко, рискует потерять такими трудами обретенное душевное равновесие. Она лучше других знала, как легко можно потерять людей, которые, как тебе казалось, будут присутствовать в твоей жизни постоянно.

Она пустила Куини и Лестера в свое сердце, а потом Джозетту, с которой делилась больше, чем с кем бы то ни было еще, не считая Бретта. Она не понимала, как была одинока, пока не подружилась с Джозеттой. Это правда. Время, проведенное с Куини и Лестером, всегда ограничивалось рабочими часами, но дружба с Джозеттой перевернула всю жизнь Клер. Теперь она не могла мириться с одиночеством. Она больше не хотела быть одна.

Клер хотела большего, чем просто физической близости с Бреттом, она хотела дружбы с ним. Хотела пугающе сильно, потому что это желание делало ее беззащитной перед лицом возможного расставания с Бреттом. Если он уйдет от нее, ей будет очень больно. И не важно, как она назовет то чувство, что испытывала к нему. Хотела бы она просто взять и отключить эмоции, как это было во время последних лет жизни мамы, но за последние годы она разучилась это делать.

Бретт вставил карточку в щель замка, и они зашли в номер. Клер задержалась в прихожей: потянулась, разминая затекшие после почти двухчасового пребывания в машине мышцы. Бретт тихо выругался.

– В чем дело?

– Номер обыскивали, пока нас не было. – Он уставился на книгу, лежавшую возле компьютера.

– Что-то пропало?

– Вроде нет. Если только они не лучше меня разбираются в компьютерах, им едва ли удалось взломать пароль.

– Это хорошо. – Клер было неприятно от сознания того, что в ее жизнь кто-то вторгается, и еще неприятнее было думать, что кто-то чужой копался в ее файлах.

Бретт включил компьютер.

– Если сбросить со счетов вероятность того, что частное лицо имеет доступ к программам обучения хакеров, то мы имеем дело с людьми в черном.

– Когда мы их найдем, я все скажу им, что думаю о них.

– И я тоже, черт побери. – От мрачной угрозы Хотвайера Клер передернуло.

– Ты все еще считаешь, что они не имеют отношения к нападению на меня?

– Мне трудно вообразить, чтобы агент нашего правительства стал бы душить тебя подушкой.

– И ты говоришь это после того, как видел книгу Арвана?

Бретт словно надел маску на лицо.

– Да, говорю.

Клер отвернулась. Она восприняла его ответ как отказ продолжить разговор.

– Мой список на последней странице лиловой тетради. Это на случай, если ты захочешь сравнить его с тем, что составил Коллинз.

– Куда ты пошла?

– Пойду в спальню, посмотрю телевизор. – Клер не спешила уходить. Она ждала, что Хотвайер попросит ее помочь ему со списком.