— Добрый вечер, мисс Макфейл, — поздоровался Хейдон, церемонно поклонившись. — Надеюсь, вы и дети приятно провели день.

Свирепый преступник с всклокоченными темными волосами, обросший щетиной, с трудом державшийся на ногах, исчез бесследно. Подбородок Хейдона был тщательно выбрит, демонстрируя чеканные линии, которые могли бы вдохновить художника эпохи Ренессанса, а густые, черные как смоль волосы — вымыты и причесаны. Его мускулистое тело было облачено в черный сюртук, серый жилет, белую рубашку с аккуратно завязанным галстуком и свободного покроя брюки. Женевьева сразу узнала одежду своего отца, но каким-то образом она была идеально приспособлена к внушительной фигуре ее странного подопечного. Хейдон выглядел вполне здоровым. С головы до пят — безукоризненный джентльмен, готовый то ли принимать гостей на званом обеде, то ли просто отбыть в свой клуб.

А скорее всего в свой особняк в Инвернессе…

На Женевьеву нахлынуло острое чувство утраты, как будто у нее отбирали недавно найденное сокровище.

— Женевьева показывала нам картины с голыми людьми, — сообщил Джейми, плюхаясь в кресло у камина, где весело потрескивал огонь. Преображение Хейдона ничуть его не удивило. Казалось, он не находил в этом ничего особенного.

— В самом деле? — Хейдон насмешливо приподнял брови. — И тебе они понравились?

Джейми пожал плечами.

— Картины с кораблями куда интереснее.

— Самое интересное было, когда мы пошли пить чай, — заявил Саймон. — Я выпил две чашки с молоком и медом и съел лишнюю лепешку со смородиновым вареньем. Шарлотта дала.

Шарлотта робко улыбнулась Хейдону.

— Мне достаточно одной.

— В следующий раз я тоже выпью две чашки, — добавила Грейс, — чтобы все было по справедливости.

— А я в следующий раз сяду рядом с Джеком, — сказал Джейми, явно возбужденный такой заманчивой перспективой. — Хорошо, Джек?

— Как хочешь, — отозвался Джек.

Он стоял, прислонившись к двери, и, казалось, был готов улизнуть при первой же возможности.

— Нет, все было очень красиво, — сказала Аннабелл, с серьезным видом расправляя складки юбок на диване.

— Не знаю, как эти женщины обходятся без одежды, — нахмурившись, заметил Саймон. — Неужели они не мерзнут?

— Они позируют обнаженными только летом, — уверенно объяснила Грейс, которая была постарше и во многом разбиралась.

— Их согревает любовь к художнику, — мечтательно промолвила Аннабелл, прижимая руки к сердцу. — Они вместе создают великое произведение искусства.

Хейдон с трудом удержался от улыбки.

— Любопытная точка зрения. Что вы об этом думаете, мисс Макфейл?

Женевьева быстро заморгала, безуспешно пытаясь оторвать взгляд от необычайно привлекательной фигуры лорда Рэдмонда.

— Что?

— Во время вежливой беседы нужно говорить не «что», а «прошу прощения», — пискнул Джейми.

Дети захихикали.

— Конечно, я это и имела в виду, — сказала Женевьева, ощущая непонятное волнение. Она подняла руку, чтобы пригладить волосы, чувствуя, что ее щеки покраснели. — Так о чем вы говорили, лорд Рэдмонд?

— Мисс Аннабелл предполагает, что женщину может согреть пламя любви, — объяснил Хейдон, которого забавляло впечатление, произведенное на Женевьеву переменой в его облике. — Вы согласны? — В его глазах мелькнули насмешливые искорки.

— Право, не знаю, — отозвалась она, надеясь, что ее голос звучит беспечно. — Очевидно, да.

— А ты когда-нибудь была влюблена, Женевьева? — спросила Шарлотта.

Женевьева беспомощно смотрела на нее, абсолютно не готовая к подобному вопросу.

— Конечно, была, — пришел ей на помощь Хейдон. — Ведь она любит всех вас.

— Это не одно и то же. — Джейми задумчиво наморщил маленький лобик. — Это не та любовь, которая заставляет женщину лежать голой перед мужчиной, как тех дам на картинах.

— Думаю, на сегодня мы достаточно обсудили обнаженных дам, — сказала Женевьева, отчаянно пытаясь переменить тему.

— Если бы вы не показывали им все эти непристойности, они бы о них не болтали, — упрекнула ее Юнис, внося в комнату блюдо с печеньем. — Поешьте лучше сладкого, ребятишки, и забудьте об этой чепухе.

Дети радостно окружили ее.

— Смотрите, не сбейте бедную Юнис с ног, — предупредила Дорин, входя в комнату вместе с Оливером.

— Святые угодники, вы ведете себя так, словно не ели с утра, — заворчал Оливер. — Разве мисс Женевьева не водила вас пить чай?

— Это было уже давно, — возразил Джейми.

— Я выпила всего одну чашку, — сказала Грейс.

— А я отдала Саймону мою вторую лепешку, — добавила Шарлотта.

— К тому же лепешки были очень маленькие, — заметил Саймон.

— И смородины в них почти не было, — подытожила Аннабелл.

— Ну, детки, вечером у нас будет жареная треска и вкусный ливер с картошкой и горохом, так что вы сможете набить животы, — сказала Юнис, опуская блюдо пониже, чтобы детям было удобно брать печенье. — Конечно, если его светлость не съест все это, прежде чем Дорин подаст обед на стол — у него такой аппетит, что, похоже, нам скоро придется прятать от него мебель.

— Вообще-то и табурет может оказаться довольно вкусным, — задумчиво промолвил Хейдон, — если к нему добавить превосходной подливы, что готовит Юнис.

Дети разразились смехом.

— Прошу прощения, мисс Макфейл. Мы не собирались вам мешать.

Веселье, наполнявшее комнату, тотчас испарилось. Все испуганно посмотрели на констебля Драммонда, начальника тюрьмы Томпсона и графа Чарлза Линтона, бывшего жениха Женевьевы, которые стояли в дверях гостиной.

— Дверь была приоткрыта, и никто не слышал нашего стука, — не без смущения объяснил Томпсон.

— А я заверил начальника тюрьмы и констебля, что вы не будете возражать, если мы войдем, — спокойно добавил Чарлз.

Устремленный на Женевьеву взгляд красивого светловолосого графа был высокомерным и слегка обиженным, как будто зрелище хозяйки дома, смеющейся с детьми и слугами, казалось ему предосудительным. Он был одет по самой последней моде в изысканно скроенный черный сюртук, клетчатые брюки в обтяжку и отполированные до блеска коричневые ботинки. Поверх этого ансамбля на нем было тяжелое черное пальто из шотландской овечьей шерсти с бархатными отворотами. К тридцати восьми годам начали сказываться последствия чрезмерно обильного питания — граф изрядно растолстел в талии и бедрах, а золотистые волосы стали редеть на макушке.

Окинув критическим взором Женевьеву, граф скользнул глазами по детям и слугам и наконец посмотрел на Хейдона, которого уже пожирал хищным взглядом констебль Драммонд.

Хейдон понял, что это конец, и его сердце мучительно сжалось. Бежать он не мог. Даже если бы путь к двери был открыт, он ни за что не оставил бы Женевьеву и детей на милость этих блюстителей закона. Темные волны отчаяния захлестывали его. Хейдон с горечью спрашивал себя, зачем бог дал ему эту краткую отсрочку? Почему он продлил его мучения, позволив ощутить мимолетный вкус свободы только для того, чтобы отнять ее так безжалостно вместе с самой жизнью?

«Потому что грехи твои очень велики», — мрачно напомнил себе Хейдон. Он убил человека, защищаясь, но длинный перечень других прегрешений лишал его надежды на прощение. Самым худшим из них был отказ от дочери, Эммалайн. Он поступил с ней так, что теперь не имел ни малейшего права на милосердие.

Лучше покинуть этот дом спокойно, не устраивая сцен.

Хейдон посмотрел на замершую неподвижно Женевьеву; в ее блестящих карих глазах застыла тревога. Внезапно ему захотелось так много ей сказать — поблагодарить ее не только за убежище и нежную заботу, но и за нечто гораздо большее. Она показала ему, что на свете существуют по-настоящему добрые люди. Это явилось для Хейдона подлинным откровением. Он был рад, что узнал об этом до того, как должен будет умереть на виселице. Хейдон хотел поблагодарить Женевьеву за то, что она вызволила Джека из тюрьмы и дала ему шанс начать новую жизнь, а также за надежду, пусть недолгую, что в его израненной душе есть хоть что-то, достойное спасения.