Корр.: Правильно ли я поняла, что дети с признаками отчуждения и опустошённости более подвержены отрицательному влиянию?

А. Ш.: В сказке Снежной королеве не составило большого труда «пленить» самонадеянного Кая. А хорошие сказки – это одновременно и отражение жизни, и предостережение на будущее.

Корр.: Вы перечислили, как мне кажется, грубые формы дезориентированности. А есть ли более стёртые, менее асоциальные?

А. Ш.: Их можно назвать культами, например культ достатка и стяжательство, вещизм. Подросток может переживать как личную драму то, что его «мобильный телефон» не престижной модели, его одежда «не актуальна», Или, скажем, что он не справляет свой день рождения в модном клубе.

Корр.: Но можно ли говорить о такой ценностной дезориентированности как об индивидуальном психологическом отклонении? Ведь любой нормальный ребёнок, особенно подросткового возраста, хочет выглядеть «не хуже людей», хочет соответствовать неким социальным стандартам. И когда в качестве эталона ему проповедуют тот же культ престижных вещей, он подчиняется этому именно как нормальный человек. Парадокс! Патологическое проявление как следствие нормальной адаптивности.

А. Ш.: Не парадокс, а одно из свидетельств того, что жизнь неумолимо усложняется и подбрасывает нам извечные проблемы в новом, ещё более изощрённом виде. Тем более мы должны понимать, что подобные установки и убеждения деформируют личность, препятствуют развитию качественных, дружелюбных, уважительных отношений между людьми. В этом ряду культ комфорта и гедонизм (тяга к наслаждениям, стремление к «красивой» и безмятежной жизни), культ успеха и карьеризм, культ силы и конкурентность, культ рацио и циничный прагматизм. На этой почве пополняются и клинические группы от уже известных одержимых работой «трудоголиков», до весьма экзотичных «шопинг»-зависимых (другое название – «магазинный невроз» – страсть к бессмысленным и фактически ненужным покупкам по принципу «я покупаю – значит я существую»).

Интересно, что должностная инструкция предписывает педагогам-психологам заниматься «профилактикой возникновения социальной дезадаптации детей и подростков». По моему же мнению, есть основания говорить о психологическом здоровье детей не благодаря, а вопреки тенденциям современной общественной и культурной жизни в нашей стране. В новых условиях понятие «контролируемой неадаптивности» приобретает новый, позитивный смысл, например, как устойчивость к воздействиям средств массовой информации, рекламы, PR-технологий, как проявление личной позиции.

Что касается проблемы нормы или нормальности, то это, прежде всего, вопрос о том, что делает человека человеком, а что препятствует этому. Попрание духовных ценностей в погоне за моложавостью, славой, богатством и властью в народных преданиях всегда расценивалось как тягчайшее падение человека, его сделка с «нечистой силой».

Корр.: Но тогда не обрекаем ли мы ребёнка на положение «белой вороны» и тем самым на психологический травматизм. Как с этим быть?

Д. Ш.: Ребёнок, который в своей семье не чувствует себя одиноким, уже защищён от «комплекса белой вороны». К слову, скрытая природа вещизма – это компенсация ущербных отношений с близкими. Воспитание в любви и достоинстве – условие психологического благополучия современных детей. Конечно, взрослым необходимо определяться с ценностными приоритетами в воспитании. Если хотя бы в семье они внятны и неразрывны с образом жизни, ребёнок будет более устойчив к искушениям.

Корр.: Но в подростково-юношеском возрасте семья уходит на второй план, а на первый выходит общение со сверстниками, отношения с противоположным полом. И что тогда?

А. Ш.: К этому возрасту мировоззренческий фундамент, как правило, уже заложен. Приближается время самостоятельного выбора, определения собственных предпочтений. Если в семье прочные отношения и доброжелательная атмосфера, если старшие сумели своевременно перестроиться и, сохранив контакт с младшим, стать для него интересным собеседником и доверенным лицом, это уже немало. Подростки вполне самостоятельны в своих взглядах и оценках. Если они были приобщены к верному и доброму, если существует устойчивая духовная связь с родителями, – это самый сильный фактор, оберегающий подростка от пагубы. Именно об этом Ф. М. Достоевский писал в «Братьях Карамазовых»: ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее воспоминание, вынесенное ещё из детства, из родительского дома: если набрать таких (добрых) воспоминаний с собой в жизнь, то спасён человек на всю жизнь, но и одно только хорошее воспоминание, оставшись при нас, может послужить нам во спасение.

Корр.: Подведём итоги этой части нашей беседы. Итак, Вы обозначили, если не ошибаюсь, три аномальные тенденции личностного развития современных детей: комплекс безродности, комплекс опустошённости и ценностно-смысловая дезориентированность.

А. Ш.: Всё правильно. Думаю, что эти феномены сегодня недооцениваются взрослыми.

Корр.: А почему? Как Вы это объясняете?

А. Ш.: Наверное, потому, что они не очевидны в своих проявлениях, а их последствия чаще бывают отсрочены во времени – как в отношении самого взрослеющего человека, так и в отношении окружающих его людей.

Корр.: Не могли бы Вы вкратце рассказать об этих последствиях?

А. Ш.: Начну с опустошённости. Она рано или поздно приводит к падению жизнеспособности: сначала это – меланхолия, потом – депрессия, общее снижение тонуса и интереса к жизни вплоть до суицидального поведения. И всё потому, что нет того, ради чего стоило бы жить, нет того, чему хотелось бы отдавать свои силы, нет того, чему стоило бы служить.

Корр.: А каковы последствия «комплекса безродности»?

А. Ш.: Пожалуй, это чувство одиночества. Причём, не ситуационного одиночества, которое может посетить каждого, а постоянно сопровождающее человека, становящееся доминантой его мироощущения и не дающее ему возможности почувствовать себя счастливым, то есть причастным к жизни других людей – как ближних, так и дальних. Ведь «счастье» по-старославянски – это соучастие, встреча… Такие люди пытаются заглушить свою внутреннюю одинокость алкоголем, наркотиками, стяжанием, азартными играми, блудом и тем самым медленно уничтожают себя и физически, и духовно.

Корр.: И, наконец, чем грозит в будущем ценностная дезориентированность?

А. Ш.: В этом случае человек занимает разрушительную позицию уже не только и не столько по отношению к собственной жизни, сколько по отношению к жизни вообще, становится «агентом», проводником антикультуры, живёт и действует по принципу «ничего святого» – за счёт других, в ущерб другим, против других. Он становится… можно сказать по-церковнославянски?

Корр.: Пожалуйста!

А. Ш.: …окаянным, то есть каиноподобным, подобным первому человекоубийце.

Корр.: Александр Владимирович, а можно задать Вам более частный, но волнующий многих вопрос? Какие изменения Вы, практический психолог, наблюдаете у детей, увлекающихся компьютерными играми? Ведь сегодня для многих ребят это значительная часть досуга.

А. Ш.: К сожалению, для всё большего числа детей и подростков компьютерные игры становятся фактором, искажающим их развитие. Впервые мы, – я и мои сотрудники, – лет десять назад отметили почти одержимое увлечение детей игровыми телевизионными приставками. (Тогда ещё компьютеры были менее доступны.) В последние годы появились весомые основания говорить об этом как о новой форме патологической зависимости.

Корр.: А почему, собственно, увлечение компьютерными играми надо называть зависимостью? Ведь когда дети играют, скажем, в шахматы, в лото или в футбол, никому и в голову не приходит говорить о зависимости. В чём принципиальная разница?

А. Ш.: Во-первых, в том, что и шахматы, и лото, и футбол – это социальные формы досуга, они предполагают партнёра или партнёров, то есть живое общение с другим человеком. Во-вторых, увлечённость компьютерными играми проявляется, как минимум, в виде пагубной привычки, которая при попустительстве родителей быстро перерастает в болезненное психическое состояние.