— Если ты в самом деле способен излечить Имаэро, тебе следует сделать это немедленно! — произнес Хурманчак голосом, не терпящим возражений.

— Пока я слышал только о том, что должен, и ни слова о награде за труды, — холодно заметил Эврих, поражаясь собственной наглости.

— Мерзавец! Тебе выпала честь услужить Хозяину Степи и ты еще выкобениваешься?! — прошипел кто-то из «вечно бодрствующих».

— Раб! Наглый раб заговорил о награде! Сломать ему хребет! — поддержал чиновника кто-то из наев.

«Не хотят, ох не хотят они видеть Имаэро живым и здоровым!» — подумал Эврих, выжидательно поглядывая на кучку лекарей, стоящих чуть в стороне от богато разодетых придворных. Лекари, слава Создателю, помалкивали, а их-то в данный момент следовало опасаться больше всего.

— Кто ты такой, чтобы ставить условия? — спросил Хурманчак, не повышая голоса. Он знал, что никто не посмеет говорить одновременно с ним и вопрос его прозвучит в подобающей тишине. — Твоя жизнь принадлежит мне — стоит ли торговаться?

— Жизнь каждого в Вечной Степи принадлежит Энеруги Хурманчаку. Но далеко не каждый ее обитатель может принести Хозяину Степи такую же пользу, как я.

— Ой-е! Какой наглец! — восхищенно воскликнул молчавший до сей поры Барикэ. — И ведь искренне верит, что умелые руки спасут бойкий язык!

— До сих пор они успешно спасали не только мой язык, но и чужие жизни. Я не ставлю условий, а спрашиваю лишь о вознаграждении за работу. За мой нелегкий труд, от которого я могу на время ослепнуть или попросту умереть.

— Ты и так умрешь. Я не торгуюсь с рабами. Отведите его на Кровавое поле и убейте, — величественно изрек Хозяин Степи, и Эврих ощутил, как лопнуло что-то у него в груди, словно туго натяиутая струна оборвалась. Ну вот и все. Доигрался. Пора на свидание со Всеблагим Отцом Созидателем.

— Если Хозяин Степи не считает возможным торговаться с рабом, то, быть может, это будет позволено сделать мне? — выступил вперед плечистый степняк с усмешливым лицом и холодно поблескивающими глазами. — Ради жизни друга я готов торговаться хоть с Кутихорьгом, не говоря уже о лекаре из Аррантиады, рассказами о котором полнится степь.

«Слава Создателю, хоть один разумный человек в стаде идиотов нашелся!» — мысленно возликовал Эврих, видя, как переглядываются придворные и ходят желваки на щеках сиятельного Хурманчака.

— Торгуйся! — бросил Хозяин Степи, устремляя взор в высокое сводчатое окно и давая тем самым понять, как омерзительно ему не то что участвовать, а даже присутствовать при разговоре доблестного ная с каким-то рабом-чужеземцем.

— Энкай, Энкай… — зашептались придворные, и по тому, как произносили они имя усмешливого — кто с ненавистью и отвращением, кто с уважением и надеждой, — аррант понял: дело наконец-то пошло на лад. Этот изображать из себя оскорбленную добродетель не станет.

— Уважаемому арранту известно: если Имаэро умрет — его ждет смерть, — неторопливо начал Энкай. — Если он откажется лечить Имаэро, произойдет то же самое. Но я слышал, удивительный лекарь-улигэрчи не берет платы с бедных кочевников. Зачем же ему торговаться сейчас? Почему он отказывается спасти советника Хозяина Степи? Собственная жизнь — самое большое вознаграждение, которое он может потребовать за свой труд, — не так ли?

— Не так. Ценность человеческой жизни зависит от того, в каком положении он в тот или иной момент находится. Иначе хамбасы не пытались бы прорваться к Вратам и Фукукан не задумываясь поцеловал стремя Хурманчака, — сказал Эврих, отдавая дань уважения погибшему на его глазах нангу, который, вопреки рассказам Тайтэки, оказался в высшей степени достойным человеком. — Не так, иначе бы уважаемый Энкай не рисковал вызвать гнев Хозяина Степи, торгуясь с рабом за жизнь Имаэро!

— Ой-е! Ты правильно ставишь вопрос, говоря не о себе, а о том, чего стоит жизнь Имаэро, — согласился Энкай, и аррант мельком подумал, что ежели Хурманчак еще не усвоил преподанный ему усмешливым наем урок, то он либо непроходимо туп, либо обладает истинно женским упрямством.

— Жизнь Имаэро стоит в моих глазах многого. — Назови же свою цену.

— Свободу всем захваченным хамбасам — это раз. Свободный проход к Вратам для всех, кто пожелает уйти в Верхний мир, — это два.

Нанги, чиновники, лекари и стражники завопили в один голос, и аррант вынужден был признать, что перегнул-таки палку и сейчас его, очень может статься, разорвут на части. Собравшиеся в зале орали, брызжа слюной, и жестикулировали так, словно он потребовал себе в наложницы их жен и дочерей. Хурманчак покраснел и кусал губы, как девица, получившая непристойное предложение, и лишь Энкай держался молодцом — торговцу не пристало меняться в лице, какую бы глупость ни сморозил собеседник. Его дело не визжать от возмущения, а разъяснить, почему высказанное желание не может быть удовлетворено. И, попросив тишины, Энкай разъяснил.

Впрочем, слушал его Эврих не слишком внимательно, ибо знал, что цену за жизнь Имаэро заломил немыслимую. Ладно, не важно, чего-нибудь да он у этих негодяев выторгует, главное, ему удалось вызвать к себе сильное чувство, заинтересовать их, и это, в свое время, принесет ожидаемые плоды. В том случае, конечно, если ему удастся оттащить от края могилы советника Хур-манчака.

— …Не в моей власти исполнить это желание, — закончил свою речь Энкай, и Эврих покладисто кивнул.

— Признаю, я переоценил жизнь Имаэро. Твои доводы кажутся мне столь убедительными, что я готов снизить цену. Обещай вернуть свободу мне, моему помощнику и трем женщинам, с которыми мы путешествовали по Вечной Степи. Если они еще живы, отыскать их будет не трудно среди захваченных «стражами Врат» хамбасов. Надеюсь, пять человек могут беспрепятственно отправиться в Верхний мир, не подорвав тем самым устои Великой Империи?

Пропустив насмешку мимо ушей, Энкай некоторое время с нескрываемым интересом разглядывал арранта, дивясь тому, как резко сократились его аппетиты, а потом промолвил:

— Если ты хорошо выполнишь свою работу, я выхлопочу у Хозяина Степи пайзу, с которой ты и твои подружки доберутся до Врат. Я дам вам коней и наполню седельные сумки серебром. Ты проявил здравомыслие, и цена представляется мне вполне приемлемой.

— Но даст ли тебе Хозяин Степи пайзу? — Сознавая, что совершает непозволительную дерзость, Эврих в упор уставился на Хурманчака — сколь бы ни был разумен и красноречив Энкай, торгуется он в конечном счете от имени Хозяина Степи, и если тот надумает взбрыкнуть…

Лицо Энеруги вновь покрылось красными пятнами. Зеленовато-серые глаза сияли от гнева, брови сошлись в прямую линию, сжатые губы под какими-то ненастоящими, совсем не шедшими ему усиками побелели.

— Энкай получит от меня столь необходимую ему пайзу, — проскрипел наконец Хозяин Степи. — Но если Имаэро умрет… Я хочу, чтобы этот раб мучился долго-долго…

— Ты удовлетворен? Тогда приступай к работе, — сухо велел Энкай арранту и обернулся к оживленно переговаривавшимся придворным: — Не будем мешать высокочтимому лекарю. Я обещал сообщить вам о причинах, побудивших меня вернуться с саккаремской границы, и момент для этого самый благоприятный.

— Прошу всех пожаловать в Бронзовый зал! — провозгласил узколицый красавец в желто-красном халате, и придворные расступились, пропуская Хурманчака к высоким, потемневшим от времени дверям, привезенным сюда вместе с прочим убранством дворца из какого-то приморского города.

Дождавшись, когда последовавшие за Энеруги наи и чиновники покинут зал, стража выпроводила вон недовольно ропщущих лекарей, желавших хотя бы одним глазком посмотреть на работу своего дерзкого собрата, и аррант приготовился исполнить обещанное. Раскрыл сумку, скинул халат и, памятуя о том, что дюжина «бдительных» смотрит за ним во все глаза, забормотал нечто похожее на молитву. Написанный Рубом Целеусом Растем «Гимн попутному ветру», впервые услышанный им от Хриса, будоражил кровь и способен был вселить надежду в сердце самого отчаявшегося из смертных.