– Я, право, и не знаю, Иван Авдеевич, могу ли я… Чувствительно вам благодарен, – слегка смутился Игнатьев.

А на лице надворного советника было написано величайшее блаженство и умиротворенность. Иван Авдеевич любил преподносить окружающим неожиданные и приятные сюрпризы. Для него было сущим наслаждением созерцать, как в радостных вспышках человеческих глаз рождается короткое, мимолетное и, к сожалению, быстро проходящее счастье. В такие мгновения ему казалось, что оно вполне осязаемо и представляет собой простую материальную субстанцию – очень похожую на робкий утренний луч, нечаянно забежавший в еще не проснувшуюся комнату.

В столовую внесли жаркое, и настала первая перемена блюд, а значит, пришло время главной здравицы.

– Господа, разрешите предоставить нашему гостю почетное право объявить первый тост, – обратился к присутствующим хозяин дома.

Самоваров встал с наполненным бокалом в руке и, дождавшись, пока поднимется вся мужская половина, громко произнес:

– За государя императора, самодержца российского!

Гости дружно опустошили фужеры и заняли прежние места.

– Скажите, Иван Авдеевич, а какое сейчас в столице самое модное кушанье? – полюбопытствовала хозяйка.

– Макароны, – просто ответил надворный советник и добавил: – Это такое итальянское блюдо, его изобрели в Венеции, изготовленные из муки трубочки. Их некоторое время варят, потом посыпают итальянским твердым сыром «пармезан» и едят. Тут лучше недоварить, чем переварить, однако некоторые гурманы добавляют в воду столовую ложку оливкового масла.

– Наверное, очень вкусно? – заглядывая собеседнику в глаза, поинтересовалась Агриппина.

– Моей жене нравится, а я, признаться, с большим удовольствием променял бы это иностранное диво на наш расстегайчик с вязигой и налимьей печенкой, – усмехнулся Иван Авдеевич.

– А вот что я вам скажу, господа, – накладывая в тарелку кусок фаршированного груздями гуся, начал повествование полковник Игнатьев. – Недавно из Тифлиса мне привезли тамошние газеты, и в «Кавказских ведомостях» я прочел доселе неизвестный факт: один французский лекарь доказал, что питательная и вкусная пища препятствует появлению на лице морщин. Она придает глазам больше блеска, а коже – более свежести и в то же время укрепляет мускулы, потому как морщины суть главные враги красоты, и появляются они единственно по причине сокращения мускулов. После многочисленных опытов он открыл, что при одинаковых обстоятельствах те, кои умеют хорошо и аппетитно есть, выглядят десятью годами моложе других, чуждых этой привычке.

– Я слышала, Иван Авдеевич, что в столице уже давно врачуют без докторов и лекарств. Сказывают, сейчас в моде лечение по методу грефенбергского доктора Присницы: больному пациенту после ужина дают выпить четыре-пять графинов родниковой воды и велят пройти пешком пять верст. Вернувшись домой, надобно незамедлительно опустошить еще два графина и лечь спать около нагретой печи. Наутро страдающий недугом человек самостоятельно излечивается от любой болезни. Это правда? – подняв глаза на Самоварова, супруга обер-комиссара с непроницаемо серьезным лицом ожидала ответа.

Надворный советник положил приборы, промокнул салфеткой рот и уже собирался было ответить, как в разговор вмешался доктор Краузе:

– Правда, Мария Антоновна, истинная правда! Да только при одном условии: то была «живая вода» из волшебного источника! Ну разве можно в наш просвещенный век монгольфьеров, электрической дуги и паровых машин верить всякого рода архиплутам! Лет пятьдесят назад считалось, что лечение магнитами по способу австрийского доктора Месмера – сущая панацея! Да ведь к нему монархи на прием записывались! И что? Оказалось чистое шарлатанство! Крепкая семья, умеренность в кушаньях и питие – вот залог человеческого долголетия!

– Что ж получается, Отто Карлович, вы отрицаете любые новшества? А как же тогда ваш метод лечения с использованием алебастра? – вступился за супругу Латыгин.

– Этот способ далеко не нов, и моя заслуга лишь в том, что я усовершенствовал его. Еще во время кавказских экспедиций генерала Ермолова я обратил внимание, как горцы лечат переломы. Поврежденную конечность они обертывали шкурой, снятой с только что освежеванного барана. Несколько недель эту своеобразную повязку не снимали; шкура, засыхая, образовывала твердую, неподвижную коробку, и кость постепенно срасталась. Даже их метод был много лучше, нежели построение медленно застывающей и ломкой крахмальной шины. Спасибо поручику Рахманову, выдавшему на лазарет несколько мешков строительного алебастра.

– Рахманов? Это тот самый бесследно пропавший офицер? – как бы невзначай уточнил Самоваров.

– Да-да, только он никуда не исчез, он здесь! Я знаю, я слышала его голос! Корней звал меня, умолял помочь, а я не пришла. Ну почему мне никто не верит? – Агриппина закрыла лицо руками и неожиданно зашлась в судорожных и продолжительных рыданиях.

Игнатьев подбежал, обнял жену за плечи и, успокаивая, вывел в другую комнату. Затем он вернулся и пригласил доктора, который поспешно скрылся за дверью спальной комнаты.

– Вы уж помилуйте великодушно, господа, что так получилось. Я ведь и представить не мог… – сокрушался гость.

– Полноте, Иван Авдеевич, вы уж тут ни при чем, – ядовито улыбаясь, едва слышно пропела жена полкового командира, – во всем виноват этот француз.

– Кто, простите? – опешил надворный советник.

– Француз по фамилии Адюльтер, – прошептала Вера Ефимовна и, довольная собственной остротой, захихикала.

– Слезы на именинах дурная примета, – грустно проронила Марта Генриховна. – У Родиона Спиридоновича сегодня день ангела, и после второй перемены следует объявить в его честь тост. Надеюсь, мы еще успеем это сделать.

– Ну вот, стало быть, мой подарок пришелся весьма кстати.

В отсутствие хозяев гости почувствовали неловкость и замолчали. Тишину нарушила очаровательная супруга Безлюдского. С изрядной долей кокетства она поинтересовалась:

– Иван Авдеевич, но право же, расскажите что-нибудь о знаменитостях! Вы, случаем, с Пушкиным лично не знакомы?

– Нет, знаете, не приходилось, а вот стихи-то его некоторые почитывал… – сказал и тут же осекся Самоваров, понимая, что это стихотворение декламировать никак нельзя. Еще в январе прошлого года по Петербургу разошлось переписанное от руки послание, обращенное к мятежникам 14 декабря. Позже сотрудниками III отделения было установлено, что автором его являлся упомянутый господин Пушкин. Иван Авдеевич хорошо запомнил первые строки:

– Ну же? Мы ждем чего-нибудь новенького! – не унималась слегка экзальтированная Анастасия Филипповна.

– Минуточку… – напрягал мыслительный процесс Самоваров, но ничего другого, к сожалению, вспомнить не мог. И тут, слава богу, на выручку пришел Безлюдский:

– А с Каратыгиным не встречались?

– Нет-с, не довелось, но сказывают про него один весьма смешной эпизод, – облегченно выдохнул надворный советник.

– Ну так расскажите же поскорее! – тоном капризного ребенка потребовала неугомонная Анастасия Филипповна.

– А дело было так. Государь, находясь в Александринском театре, во время антракта прошел за кулисы, с тем чтобы лично поблагодарить актеров за прекрасную игру. Прибывая в шутливом настроении, он обратился к Василию Андреевичу: «А правда, говорят, Каратыгин, что ты можешь ловко превратиться в кого угодно?» – «Совершеннейшая правда, ваше величество» – ответил артист. «А меня, к примеру, можешь, изобразить?» – недоверчиво спросил самодержец. «Могу, ваше величество». – «А ну-ка попробуй!» – с тенью легкого сомнения предложил государь. Актер тут же встал в наиболее характерную для Николая Павловича позу и, обращаясь к директору императорских театров Гедеонову, голосом царя громко распорядился: «Послушай-ка, Гедеонов! А выдай-ка незамедлительно артисту Каратыгину двойное жалованье за этот месяц». Государь рассмеялся и, глядя на Гедеонова, добавил: «Извольте исполнить монаршую милость». И Василий Андреевич тотчас же был вознагражден.