– И сколько возьмешь за ремонт?

– Триста «зеленых». Дай… закурить.

Поскольку по наискромнейшим подсчетам цена ремонта определялась суммой всемеро большей, Ракитин с привычным разочарованием понял, что промотался в гараж напрасно.

Юра же, вдохновленный прожектами содействия, чайкой метался от Ракитина к Рыбьему Глазу, без умолку треща о своем бескорыстии, чуткости и прочих достоинствах, включавших аналитический ум, стальную волю и способность на дыхании выпить литр спирта.

Рыбий Глаз тактично намекал об авансе, способном заинтересовать ответственных за автоген, стапель и остальную гипотетическую технику.

Вернулись домой. Входя в квартиру, Юра попросил:

– Сосед, пусти на балкон…

– Это еще в честь чего? – удивился Ракитин.

– Свежий воздух. Балкон. Обед. Почувствовать себя человеком… – произнес Юра без логической взаимосвязи. – У тебя там столик, сядем, я угощаю…

Подобной блажи соседа-именинника Ракитин потакать не желал, но взгляд Юры лучился такой невинной просьбой, а Рыбий Глаз настолько внушительно и яро подался вперед корпусом, что Ракитин невольно уступил:

– Давайте. Но быстро. Спешу я.

Стульев на балконе не было, и потому расположились как на официальном приеме – стоя, разместив закуску и прочее на старом кухонном столе, ровно задернутом черной угольной пылью, в обилии летевшей сюда с железной дороги.

– Ну-с, – Юра поднял стакан, – за наши безнадежные дела…

– И как в тебя влезает-то? – покачал головой Ракитин. – Ведь каждый день… Или страдаешь от избытка хорошего самочувствия?

– Кхм, – презрительно отозвался на такое замечание Рыбий Глаз. От водки и другое его око остекленело, стало недвижно, и, чтобы разгадать, какое искусственное, а какое нет, требовались теперь известный труд и наблюдательность. – Ты спортом занимаешься? – внезапно спросил он. – Б-бегом?

– Ну нет, – ответил Ракитин раздраженно.

– О-о! – кивнул Рыбий Глаз. – В чем и дело. Застой крови, мышц… Плохо! А стакан – все равно как четыреста метров. С барьерами. Понял? Вот… некоторые. Сто грамм шлепнул – и с копыт. Почему? Сердце нетренированное. А его надо тренировать… учти! – Он выпучил губы и потряс пальцем, предостерегая.

– Закуси хотя бы… – Юра, прицелившись, ткнул вилкой в кастрюлю, откуда извлек грязно-желтую куриную ногу с когтистой лапой и вареным колечком лука. Услужливо протянул Ракитину.

Тот замотал головой.

– Это ж не гусь, лебедь! – убеждал Юра. – Я вот в армии, помню, служил… – Он бросил ногу обратно, выплеснув на бесстрастного Рыбьего Глаза фонтанчик мутного бульона. – У нас там озеро рядом… И лебеди. Ну возьмешь автомат… Однажды пошел, глянь – сидит! Я – очередь. Сидит! Что такое? Э?.. Замерз во льду! Ну я ползком… на животе…

– По-п-ластунски! – вставил Рыбий Глаз деловито и, нахохлившись, икнул.

– Ну да. Наст тонкий… Хвать его за шею – и домой. Двадцать семь… килограмм веса! Отдал матери, сам на печку… Ох, время было… – Тут Юра запнулся, устремив встревоженный взор на карниз дома, откуда с легким шорохом оборвалась наледь, и сверкающая перевитая сосулька колом полетела к земле.

Ракитин, следуя Юриному взгляду, также посмотрел сначала вверх, а после вниз и поневоле охнул: по тротуару, навстречу летящей сосульке, с беспечной неторопливостью шагал участковый милиционер.

Внезапно Ракитину показалось, что, сделай тот еще один шаг, и…

Очевидно, то же самое показалось и Юре, поскольку, набрав полную грудь воздуха, он истошно завопил:

– Стой! Сто…

Участковый замер. Поднял недоуменно голову.

В этот момент сосулька с мистической точностью угодила ему в темя – хорошо, защищенное шапкой.

Участковый зашатался, поводил руками в пространстве, как бы сохраняя равновесие, затем, узрев перепуганное лицо Юры в вышине, погрозил кулаком, исторг хриплое проклятие и, держась за голову, решительно направился к подъезду.

– Ну-у вот, е мое, – протянул Юра с тоской. – Попали!

– Обед на балконе! – сказал Ракитин злобно.

– Меня… в другую комнату… срочно… – откликнулся Рыбий Глаз, предусмотрительно присевший в углу за решеткой.

Однако ни бутылку, ни Рыбьего Глаза спрятать не удалось: дверь в квартиру, оставшаяся незапертой, широко распахнулась, и в темноте прихожей засияли пуговицы милицейской шинели и показалось бледное, гневно перекошенное лицо.

– Так, Шмакин, – на трагическом выдохе заявил милиционер. – Собирайся… Достукался.

Последовали торопливые, на плаксивой ноте заверения Юры в невиновности, непричастности, в лучших чувствах ко всем, а уж к милиции – в особенности.

Рыбий Глаз гудел нечто невнятное о «природной катаклизме».

Ракитин тоже убеждал насупившегося лейтенанта в отсутствии состава преступления, и наконец, остро покосившись на остатки трапезы, участковый повернулся к двери.

– В последний раз! – предупредил он, озабоченно ощупывая голову. После строго обратился к Ракитину: – Ну собутыльников ваших я знаю. А вы кто будете? Где работаете?

– Да нигде… – ответил Александр, растерявшись. – Вчера уволился. Почему… собутыльников?! – оскорбился, спохватившись.

– А кто они вам, родственники? – с издевкой во просил милиционер.

– А вам что за дело? – произнес Ракитин грубо. – Кто бы ни были!

– Значит, – рассудил участковый, вызывающую его интонацию игнорируя, – надо, чувствую, и вас взять на заметочку…

– Берите-берите, – отмахнулся Ракитин брезгливо.

– Все в полном поряде, базара нет!!! – Юра, учуяв новый неблагополучный поворот в ситуации, отодвинул вспыльчивого соседа и умоляюще уставился на лейтенанта, выражая методом пантомимы извинение и преданность за все, пожалуй, человечество, благодарное аппарату внутренних дел. – У человека жена того… умерла, – пояснил он в дополнение. – Ну вот он и… Отмечаем, в общем…

– Ну-ну, – прищурился недобро участковый. – Друзья… – И, скрипя сапогами, пошел к двери, тоже, по-видимому, не желая отягощать конфликт.

– …надо допить, – еле слышно высказался Юра при всеобщем удрученном молчании.

Ракитин взорвался:

– Ты! Песня без слов! Забирай своих лебедей, водяру… Все забирай! И чтоб больше… – Он сплюнул в сердцах, чувствуя себя униженным, одураченным и… опустившимся.

– Спокойно! Даем полный реверс! – Юра, выставив ладони и пятясь как рак, скрылся.

Вслед за ним, протяжно кряхтя, удалился и Рыбий Глаз.

Ракитин возбужденно заходил по комнате, взбешенный. Потом утихомирился, присел на стул. И неожиданно рассмеялся: хрипло, с паузами…

Давно он не смеялся, давно…

Устало потер лоб рукой.

– Какое-то болото, – посетовал жалобно. – Топи и хляби.

Затем тряхнул челкой, закусив дрогнувшую в потерянной усмешке губу.

– Я схожу с ума! – констатировал проникновенно.

Телефона Ракитин стал опасаться. И не без оснований, поскольку за требовательным дребезжанием звонка крылось то, что радости не приносило.

Трубку все же снимал, однако с таким чувством, с каким идет на обследование человек, подозревающий у себя серьезную хворь.

Но как в том, так и в другом случае – неизбежного не избежать, и потому, стиснув зубы, к аппарату он шел, благо беспокоили его немногие, и нередко – по пустякам. Самыми счастливыми звонками считались те, когда абонент ошибался номером.

В этот раз позвонил тесть, сказал без предисловий, с заметной одышкой в голосе:

– Саша, замки у гаража распилили, с машины сняли два колеса, приемник, панель с приборами…

Ракитин хмыкнул. Ни досады, ни злости не было. Привычное, глубокое равнодушие.

– Ну что же, – сказал. – Кто-то нуждался.

– Я вызвал милицию, – неуверенно сообщил тесть.

– Так что протокол составят, – откликнулся Ракитин. – Как Володя? Я… могу приехать?

– Попозже… Позвоню… Да, о машине… Мне тут предлагали за две с половиной тысячи…

– Очень хорошо.

– То есть продавать?

– Конечно. – Он вздохнул едва ли не с облегчением. Хоть одна проблема решена. Прощай, проклятая колымага! Просто везение…