Больная Муза О Муза бедная! Скажи мне, что с тобой? Твои глаза полны полуночных видений, И на твоих щеках проходят чередой, В тупом безмолвии, испуг и исступленье. Ночные призраки и муж нездешний твой Струили ль вновь из урн и жуть и упоенье? Тяжелый сон тебя коварною рукой Увлек ли в тонкие, смертельные селенья? О, если бы всегда, здоровием дыша, Твоя была полна дум радостных душа, И кровь крещеная текла б легко и плавно, Как звуки гордые античного пэана, В которых царствует родитель песен, Феб, И вседержавный Пан, дарующий нам хлеб! Продажная Муза О Муза жалкая, любовница дворцов, Когда Январь нашлет на нас Борей холодный, Найдешь ли, вечером тоскуя безысходно, Для посиневших ног немного угольков; Иль плечи оживишь под лаской мимолетной Полуночных лучей, проникнувших под кров? Сберешь ли золото лазурных вечеров, Когда карман твой пуст и день грозит голодный? Ты век должна, чтоб хлеб насущный получить, При чуждых алтарях кадилами кадить, Молебны петь богам, непризнанным тобою, Или на площадях, показывая грудь И запретив слезам сквозь дикий смех блеснуть, Кривляться и плясать пред грубою толпою. Дурной монах В былых монастырях со стен глядела живо Святая Истина, в их росписи цветной, И вид тот согревал мечтой благочестивой Сердца и облегчал им подвиг их земной. В те дни, когда цвела еще Христова нива, Иной святой монах, для нас уже чужой, Так возвеличил Смерть рукою нестроптивой, Избравши кладбище своею мастерской. Душа моя, ты склеп, и я в тебе от века В тупом бездействии живу, как инок некий. Ничто не красит стен обители моей. Сумею ль превратить – монах, забывший Бога — Живое зрелище судьбы моей убогой В работу рук моих и свет моих очей? Враг Вся молодость была жестокою грозою, Лишь изредка живым пронизанной лучом. Так много сгублено и громом и водою, Что нет почти плодов златых в саду моем. На мыслях уж лежат туманы листопада, И мне не обойтись без граблей и лопат, Чтоб вновь создать дождем разрушенные гряды, Где вырыла вода могил глубоких ряд. Найдут ли поздние цветы моих мечтаний Вновь пищу, нужную для их произрастанья, В саду том, где давно ничто уж не цветет? О горе горькое! Жизнь нашу время гложет, И враг неведомый, что сердце нам грызет, Пьет кровь и нашею утратой силы множит. Неудача
Нет, ноша слишком уж тяжка! Поднять ее Сизиф лишь может. Хоть сердце в труд художник вложит — Искусство долго, Жизнь кратка. Могил надменных избегая, Уходит сердце в час скорбей На кладбище погибших дней, Марш похоронный отбивая. – Алмазов много спит во мгле, На дне пучины иль в земле, От лотов и лопат далеко. И не один цветок цветет И мед, как тайна сладкий, льет Среди безлюдности глубокой! Прежняя жизнь В тени я портиков высоких жил годами. Был отблеск солнц морских на камнях их зажжен, И стройные ряды торжественных колонн, Как грот базальтовый, чернели вечерами. Валы, качавшие на лоне небосклон, Неслись, и голос их, всесильными громами Звуча, был сказочно с закатными цветами, Горевшими в глазах моих, соединен. Так прожил долго там я в неге безмятежной Среди лазури, волн и тканей дорогих, И благовонных тел невольников нагих, Что освежали лоб мне пальмами прилежно И только к одному стремились – угадать, Зачем мне суждено так горько изнывать. Цыгане в пути Пророческий народ с горящими зрачками Вчера пустился в путь, и матери детей Несут или к сосцам искусанных грудей Дают им припадать голодными губами. Мужчины вслед идут за крытыми возами, Где семьи спрятаны от зноя и лучей, На небо устремив тяжелый взор очей, Уже покинутых неверными мечтами. Таясь среди песка, глядит на них сверчок, И песня звонкая слышна им вдоль дорог; Цибела ради них свои сгущает сени, И в расцветающей пустыне бьет родник Для этих странников, чей жгучий взор проник В знакомую страну глухих грядущих теней. Человек и море Свободный человек, любить во все века Ты будешь зеркало свое – родное море. Ты душу узнаешь в его глухом просторе, И бездна дум твоих не менее горька. Ты погружаешься в свое изображенье, И руки и глаза насытив, и твой дух, Средь гула гроз своих, порою клонит слух, Внимая бешеной, неукротимой пене. Вы оба с ним равно угрюмы и темны; Никто, о человек, твоей не мерил бездны, О море, никому до дна ты не известно, И не раскроете вы тайной глубины. И все же, вот уж ряд веков неисчислимый, Как вы сражаетесь, раскаянье забыв И жалость, вняв резни и гибели призыв, О братья и враги в борьбе непримиримой! |
