После того как во время гражданской войны в Таджикистане боевики Размона по прозвищу «Гитлер» (он был из немецкого поселка, которых несколько устроили при советской власти в Таджикистане, – бывшие поволжские немцы работали на самой лучшей земле и снимали невиданные урожаи) обстреляли из гранатометов альплагерь, распугав всех иностранцев, лагерь запустел. Алтан-бий тогда поклялся найти Размона и разодрать на части лошадьми. Лагерь стал его талисманом, символом удачи, последним сокровенным достоянием, которое нельзя терять ни в коем случае. Даже в самое тяжелое для себя время усобиц Алтан, жертвуя всем остальным, цеплялся за лагерь. Сделанного Размоном Алтан не забыл и не простил. Ждать своего часа ему пришлось почти пять лет, но в конце концов, когда ставшего неугодным душанбинской власти Размона загнали в Ромитское ущелье и он, теряя остатки людей, пробивался в Высокогорную Матчу, прознавший про это Алтан заплатил двадцать тысяч долларов людям Джумы Намангани. Джума решил, что давно превратившийся в пугало «Гитлер» стоит двадцати тысяч долларов, и того, бережно передавая из рук в руки, привезли в тот самый лагерь, который Размон обстреливал, показали отремонтированные, благоустроенные домики, столовую, сауну, дизель-генераторы, радиостанцию, джипы и вездеходы. Потом его, благо сезон уже кончился и в Ачик-Таше оставались только свои, привязали к четырем жеребцам и разодрали на части. Разодрали не сразу. Алтан до того никого прадедовским способом не казнил и не рассчитал усилия. Минут двадцать Размон истошно вопил, после натяжение ослабили и, по совету стариков, надрезали кожу и связки в коленях и локтях. Снова стали нахлестывать лошадей, и на этот раз сразу отодрали руку и ногу. Лошади, почувствовав облегчение, понесли и разбили прицепленный к ним обрывок Размона о валун.
Алтан-бию приходилось воевать больше других, разделивших с ним Алайскую долину. Он претендовал на большее, его род был чужим, пришедшим с Чуйской долины в советское время, и свое право он мог доказать только силой. Род же Сапара два столетия жил на Алае. Алтан пытался выкроить себе кусок территории и за Алаем, на Ферганских склонах, и в Матче, и в Ягнобе. Почти все его средства уходили на войну за пределами Алая, и он нажил много могущественных врагов. Впрочем, без врагов он жизни не мыслил. В советском прошлом он был безвестным, полунищим киргизом, выучившимся в Оше на учителя русского языка, работавшим в школе в Сары-Таше и быстро спивавшимся. Днем он заставлял детей каллиграфически выводить буквы чужого языка и бил делавших помарки по пальцам сыромятным ремешком. А вечерами пил дешевое, отдающее дрожжами гранатовое пойло и смотрел на горы. Захмелев, начинал петь и кружиться, махая руками, жена звала соседей, его уводили в дом и укладывали спать, а он обещал, что всем покажет. В 89-м он взял в руки автомат, перестал пить, сомневаться и задавать себе бессмысленные вопросы. Зато стал коротко и просто отвечать на вопросы всех приходящих к нему, и ответы эти нравились. Карьера его была головокружительной. Во время гражданской в Таджикистане он командовал полком, прятался в горах, преследуемый по пятам собственными озлобленными людьми, был советником правительства, снова удирал, огрызаясь. Наконец вернулся в долину с двумя сотнями ветеранов и в междоусобице, скалясь на всех и вся, выкроил себе кусок земли – и альплагерь на ней, ставший его любимым детищем, игрушкой, ключом ко всему остальному, далекому миру, к России, далекой и почти нереальной Европе, Америке, откуда приезжали непонятные, нелепые, глуповатые люди в безумно дорогой одежде, готовые платить тысячи долларов за возможность взобраться на кусок припорошенного снегом камня. Своим сарыташским соседям Алтан и в самом деле показал. Году в 98-м, вспомнив про обещание, он, уже привыкший никогда не бросать слов на ветер, собрал всех соседей на площади и, по очереди называя всех, кого смог вспомнить поименно, приказывал вывести перед строем, уложить наземь и выпороть камчой. Потом, впрочем, каждому пострадавшему уделил по откормленному барану и вечером закатил пир, насильно напоив всех высеченных допьяна. Его хвалили, – так поступали в старину, это было хорошо и правильно, сильный не должен терпеть неуважительных слов от простолюдинов.
Алтана считали знатоком Чингисовой Ясы, по которой он судил и награждал своих людей и вообще всех попадавших в его руки. Сборник дошедших до наших дней обрывков Ясы он прочел еще студентом в Оше. Прочитал на русском языке и сам попытался перевести на киргизский. И заполнить пробелы. Со временем он и сам поверил, что составленное им, – если не по букве, так по духу, – доподлинно Яса, древний закон, управлявший восемьсот лет назад жизнью монголов. Не раз его люди бросали в канавы подле стойбищ умирающих с переломанных хребтом, – Алтан по-древнемонгольски казнил предателей и дважды солгавших ему. Еще он всегда, чего бы это ему ни стоило, уничтожал села, где убивали его парламентеров. За ним числилось два десятка сожженных дотла кишлаков с поголовно вырезанным населением и райцентр в Таджикистане, сжечь который помешали только вовремя явившиеся русские войска. Он же первым в долине запретил под угрозой лишения всего имущества и изгнания наркотики крепче анаши, которую позволялось употреблять только не носящим оружие. Уличенного в нарушении первый раз лишали половины достояния, уличенного второй раз – изгоняли с земли Алтана. Подростков и женщин, уличенных в пристрастии к дурману, безжалостно пороли камчой. Если муж либо отец не позволял – с ним поступали так, будто виновен он, а не его домочадцы. На это роптали, но боеспособность Алтановых людей была самой высокой в долине, и он мог поднять за полчаса три полностью вооруженных конных сотни. Только его люди умели стрелять из гранатометов на скаку, поражая воображение наблюдающих. У Алтана же, единственного из всех в долине, была своя броня. Когда летом 96-го с таджикской стороны полковник Худойбердыев погнал на Карамык танки, границу удержал Алтан. Остальные бросились врассыпную, даже те, кто успел повоевать в Афганистане и посмотреть на танковые атаки. Полковник умел воевать. Его танки и БМП шли, вздымая столбы пыли, плюясь огнем, – как роммелевские «лисы пустыни» в сорок первом. Останавливать их было нечем, они с ходу смяли блокпост и застряли лишь в Карамыке, пробираясь по улицам. За Карамыком защищаться уже негде, голая степь, остановить их можно было только в городе. Они утюжили дома, проламываясь сквозь город. Уже за окраиной, на мосту через Кызыл-Суу, Алтан сжег из гранатомета головной танк и расстрелял выбравшихся из него танкистов. Это и решило дело, поубавив полковничью прыть. Второй танк сожгли в городе, закидали с чердака бутылками с бензином, решившейся сунуться следом БМП из гранатомета разворотили корму, и в дыру забросили для верности пару гранат. Обкуренные, накачанные дурью до бровей солдаты полковника шли напролом. Один Алтан не устоял бы, но когда стало ясно, что танки застряли и мост прочно перекрыт коптящей стальной глыбой, люди биев вернулись. К вечеру солдат полковника выбили из города и погнали вниз по долине. Взяли исправную БМП и дюжину пленных, в том числе самого полковника, не успевшего вовремя выбраться из застрявшей в проломленном сарае машины. Алтан знал полковника. Когда-то они воевали вместе, дрались с кулябами. Но дальновидный полковник решил уйти к победителям. Теперь он, глядя в лицо Алтан-бию, похоронившему восьмерых своих ветеранов, попросил разрешения уколоться последний раз и застрелиться из своего пистолета. Шприц у него был с собой. Выжившие – продымленные, грязные, усталые люди стояли и сидели вокруг, глядя на полковника и на Алтана. Полковник перехлестнул руку резиновой лентой, затянул ее зубами. Уколол, нажал на поршень. Глубоко вдохнул, – начало доходить, – выдернул, бросил в пыль. Алтан наступил на шприц ногой, в повисшей над полураздавленным городом тишине все услышали, как хрустнуло стекло. Полковник медленно расстегнул кобуру. На него тут же наставили автоматы. Нет, – Алтан предостерегающе поднял руку. Полковник, улыбаясь, как лунатик, приставил дуло к виску, нажал. Пуля прошла через его голову наискось и вышла наружу сквозь левый глаз. Полковник качнулся, согнул ноги в коленях, повернулся. Упал, распрямившись в предсмертной судороге. Полковничий комбинезон, после инъекции встопорщившийся внизу живота, вдруг потемнел, и по ткани расползлось темное пятно. Потом к трупу полковника по одному подводили пленных, и Алтан сам стрелял из полковничьего пистолета им в лоб.
