А эти усилия прекратятся, едва лишь произойдет нечто такое, что поможет предотвратить истощение источников энергии. Человечество только и делало, что растрачивало ресурсы, пока угроза не оказалась буквально у порога. Если могучая вулканическая энергия отодвинет эту угрозу, то давление обстоятельств пойдет на убыль. И, оставляя в стороне несомненный обвал морали, который за этим последует, работы по термоядерному синтезу прекратятся. Они, может быть, и будут, продолжаться номинально, но работа остановится. Люди слишком небрежны; лучшие операторы энергетических комплексов начинают оставлять свет в помещении, когда выходят, только по тем соображениям, что это все-таки завод и энергии тут навалом.

Надо учитывать и то, что Совету иногда приходится предпринимать, чтобы бороться с таким отношением. Мне не следует рассчитывать на то, что мне позволят вернуться наверх, если я сейчас останусь здесь, а также на то, что мне позволят вернуться сюда, если я сейчас отправлюсь на поверхность. Мое нынешнее решение, каким бы оно ни было, безопаснее рассматривать как необратимое.

Но осознание этого факта ничуть не облегчило мою проблему, даже если отбросить в сторону политическую философию и мораль.

Существует ли какая-либо вероятность того, что Совет станет настаивать на включении станции в общую структуру и подключении ее к планетарной энергетической сети?

Никакой. Сам процесс подключения и так уже достаточно непрактичен. Если учесть ту небольшую долю энергии, которая затрачивается здесь на фотосинтез, и даже если местное население согласится на уровень рационирования энергии, принятый на поверхности, то пройдут еще десятилетия, пока окупятся энергетические затраты на подключение их к сети. Если они вообще окупятся.

Все это означало, что транспондеры, которые я с такими трудами разместил здесь, представляют собой усилие, затраченное впустую.

Итак — оставаться мне или нет? Хотелось ли мне жить здесь или все же при свете солнца? Я все еще не знал.

Я ощущал большой соблазн положиться полностью на решение Мари, но Мари не обнародовала свое решение.

Берта можно было не принимать в расчет — а что касается Мари, она никогда его и не принимала. Можно было подумать, что к этому времени она уже поняла, что Джои для нее — пустой номер.

Но почему бы ей не намекнуть мне об этом?

И она намекнула. Ей надоело ждать, пока я приду к какому-нибудь решению, и заговорила снова. Поначалу мне показалось, что она сменила тему разговора.

— Как вы думаете, что теперь будет делать Берт? Останется здесь или вернется? — спросила она.

Я был рад отложить на время вопросы, на которые не было ответов.

«Он уже пробыл здесь целый год, пока не начались все наши дела, — напомнил я, — Я не думаю, что в последние несколько минут у него возникнет непреодолимое желание изменить свое решение. Я так понимаю, что теперь у него еще меньше причин возвращаться».

Одновременно я вопросительно поднял брови, обращаясь к Джои. Он прочитал записку, как всегда, пожал плечами, затем кивнул. Комментарий Мари явился для нас откровением.

— Я бы так не сказала, — заметила она. — Кто-нибудь из вас должен сказать ему, что я его понимаю. Мне бы не хотелось, чтобы он слишком огорчался из-за всех этих недоразумений.

Я взглянул на Джои. Он посмотрел на меня и поднял одну бровь с той стороны лица, что была повернута в сторону от субмарины. Ни один из нас никогда раньше и не думал, что прощение может зависеть не от того, что человек сделал, а от того, почему он это сделал.

Я снова обратился к блокноту и написал:

«Если ты действительно так считаешь, то я ему скажу. Я остаюсь, чтобы помогать Джои, так что достаточно часто буду встречаться и с Бертом. Я лингвист не хуже него и, может быть, смогу как-то распутать эту отвратительную замену нормальной системы коммуникации».

Я предпочел не добавлять никаких комментариев насчет интересных для меня преподавательниц языка. Если Мари снова переменит свои намерения, хотя бы просто из ревности, то я никогда уже не смогу принимать какие-либо решения. И после кошмарного периода неизвестности, который этому предшествовал, было бы жалко упускать нынешнюю возможность.

Когда Трайкер увидел, отсветы огней на большой раскидистой сосне, у корней которой он лежал, он понял, что теперь придется быть предельно осторожным. Конечно, он сталкивался с живыми существами, когда в темноте спускался по лесистому склону горы, но это были маленькие безвредные животные, которые испуганно разбегались, заслышав его шаги или почувствовав инопланетный запах. Однако искусственный свет, который они с Тес увидели еще с вершины горы, и к источнику которого он сейчас приближался, означал присутствие разума, а разум – это та еще штучка.

Он чувствовал всю комичность своего положения. Ему, члену общества, включавшего в себя тысячи различных наций и культур, казалось нелепым скрывать от разумных существ не только свои намерения, но и само свое присутствие. У инопланетянина то и дело возникало непреодолимое желание встать и открыто пойти по главной дороге прямо к небольшому поселению в долине, но путеводитель строго-настрого запрещал подобные демарши. Трайкер продолжал спускаться с горы ползком, пока не добрался до дерева. Крепко обхватив ствол, он выпрямил все восемь ног своего змеинообразного тела, достал коммуникатор, чтобы связаться с Тес и стал внимательно изучать местность.

Это был небольшой город. Трайкер не был хорошо знаком с человеческой нацией и не мог определить число людей по количеству зданий в городе. Однако он понимал, что не все дома в городе жилые. Одним из таких зданий был железнодорожный вокзал, о предназначении которого инопланетянин догадался, как только ярко освещенный поезд отошел от платформы и покинул город, направляясь на север. Большинство фонарей города было сконцентрировано вокруг этого здания, и Трайкер видел снующие на вокзале фигуры человеческих существ. Кроме нескольких освещенных окон да редких уличных фонарей, ничто не выдавало размеров поселения.

В городе был еще один центр активности. Чувствительные органы слуха Трайкера уловили странный пульсирующий звук. Похоже, он исходил из прилегающей почти вплотную к подножию горы части города. Выглянув из-за дерева, Трайкер ничего не увидел, но непонятный шум еще четче зазвучал в его голове.

Всего в нескольких метрах ниже места, на котором стоял инопланетянин, склон горы прерывался обрывом. Заметив, что подлесок, покрывавший склон, доходит до самого края обрыва, путешественник снова лег, дополз до края и заглянул вниз. Он добился немногого: его глаза не могли прорваться сквозь кромешную тьму, однако заинтересовавший era шум стал отчетливей. Теперь было ясно, что звук шел справа из-под горы, и, немного поколебавшись, Трайкер решил спуститься вдоль края в том направлении. Кусты здесь были плотнее и немного затрудняли его движение – мешали два огромных треугольных плавника, выдававшиеся на два фута с каждой стороны его гибкого тела.

Он не продвинулся и на сотню метров, когда заметил, что край скалы извивается, выдается вперед и уходит вниз, словно выступ над какой-то вертикальной шахтой, выдолбленной в горе. Затем край повернул влево, увел Трайкера прочь от заинтересовавшего его звука, и в конце концов инопланетянин оказался на самой нижней точке, прямо под тем местом, откуда он впервые посмотрел вниз. Дело приобретало интересный оборот.

Слева от Трайкера, из глубины шахты, доносился шум капающей воды. Здесь кустарник заканчивался, а местность стала значительно ровнее, и Трайкер понял, что это нечто иное, как плохая дорога. Через пару футов он наткнулся на расщелину в скальном массиве, по дну которой текла река. Провал был так глубок, что казалось рассекал самое сердце земли. Поблизости Трайкер обнаружил нечто, похожее на искусственное углубление, также заполненное водой. С возрастающим интересом Трайкер прикинул, что ущелье тянется на полтораста метров параллельно склону горы и, пожалуй, будет около семидесяти метров в ширину. Только бы река оказалась достаточно глубокой… инопланетянин уже начал спускаться, чтобы проверить это, но тут вспомнил, что пообещал Тес не снимать коммуникатор. Если он нырнет в воду, то может повредить прибор. Справившись с нетерпением, он вернулся к дороге, откуда раздавался любопытный шум.