Переход от холода и сырости к теплой уютной комнате разломал, расслабил Андрюшу. Приятная теплота разлилась по его телу. Легкая дремота закружила голову. И, сам не замечая как, Андрюша очутился лежащим на мягком диване и сладко забылся… Он спал недолго. Громкий разговор в соседней горнице разбудил его. Андрюша быстро вскочил, протер глаза, не понимая, где он… Темная уютная комната… Мягкие диваны… Тяжелая портьера над дверью, а за дверью голоса, возгласы, смех…

Юный паж был далек от мысли подслушивать, что говорилось за дверью, но разговаривавшие не стеснялись, и их голоса звучали так весело и громко, что не слышать их нельзя было.

— Ну, вот, ты должна быть вполне счастлива, Анна, — говорила своим сочным здоровым и громким голосом Юлиана. — Теперь все улыбается тебе… И если бы не цесаревна Елизавета…

— О, я не боюсь Лизы! Не говори ты мне о ней! — прозвучал детски-нежный голосок правительницы. — Я не боюсь Лизы, — повторила она, — не боюсь, по крайней мере, с тех пор, как принц Антон нарядил следить за нею десяток своих сыщиков… Признаться, мне далеко не по вкусу то, что сделал принц, но… войска целиком на стороне цесаревны, и не принять своих мер было бы рискованно… Мне не нужно власти и звания регентши, но Иванушка должен иметь защиту…

— Она далеко не прочная, эта защита! — прозвучал мужской голос, в котором Андрюша сразу узнал голос саксонского посланника Динара.

— Как? — вскричали обе женщины сразу.

— До тех пор, пока, Ваше Высочество, вы только регентша, положение крошки-императора внушает опасения… — произнес твердым голосом Линар. — Вы подумайте только: гвардия спит и видит возвести на престол дочь Петрову… Народ любит ее… Ведь только слепой не заметит счастливых улыбок солдат и народа, провожающих Елизавету, когда она совершает свою прогулку в санях… А дружба гвардейцев с цесаревною во дни царствования покойной императрицы, не думаете ли вы, принцесса, что она иссякла теперь?

— Но что же делать? Что делать, Линар? — услышал Андрюша трепещущий голос правительницы.

— Возложить на свою голову императорскую корону! Объявить себя самодержавной государыней, а принцессу Елизавету или выдать за принца Людвига Вольфенбютельского, брата Его Высочества принца Антона, или заточить ее в монастырь! — произнес Линар.

Андрюша тихо вскрикнул. Разговор сразу умолк. На одну минуту воцарилась тишина.

— Что это? Я слышала чей-то голос! — произнесла после непродолжительного молчания Анна Леопольдовна. — Как будто кто-то подслушивает нас…

— Я посмотрю сейчас, — проговорила Юлиана, и едва только Андрюша успел отскочить в угол и припасть за большое кресло, стоявшее в углу, как дверь скрипнула, портьера раздвинулась и черненькая голова фрейлины просунулась в дверь.

— Никого нет! — произнесла она, быстрым взором окидывая комнату, и снова юркнула обратно.

— Ну, что же, Анна, решайся! Линар прав. Враги окружают тебя. Одна только императорская корона может дать хорошее, спокойное положение тебе и твоим детям, — произнесла она, очутившись опять в соседней горнице.

С затаенным волнением, с сильно бьющимся сердцем Андрюша ждал в своем уголку ответа на слова фрейлины.

И вот он услышал взволнованный голос правительницы:

— Да, вы правы!.. И вы, Линар, и вы, Юлиана… Я последую вашим советам… Скоро, скоро я объявлю себя русской императрицей, а Лизу, если она будет упорствовать с замужеством, отдам в монастырь…

Андрюша весь вздрогнул, встрепенулся. Дыхание захватило у мальчика. Спазма стиснула горло.

«Скорее к ней, к цесаревне, — вихрем пронеслось в его мыслях. — Надо сказать ей скорее, сказать все без утайки, какая ужасная опасность грозит ей!»

И забыв всякую предосторожность, мальчик выскользнул из своего угла, выбежал из комнаты и, помчавшись стрелою мимо изумленных стражей, кинулся по пустым и темным улицам домой. Не помня себя, домчался он до дворца цесаревны, вбежал в сени и, ворвавшись в комнату Мавры Егоровны, без церемонии растолкал спящую фрейлину.

— Разбудите цесаревну сейчас же, сию минуту, матушка Мавра Егоровна! — произнес чуть живой от волнения мальчик.

— Что тебе, непутевый! Ишь, точно с цепи сорвался, — недовольно заворчала та. — Второй Лесток точно… Тот тоже по ночам, ровно оглашенный, мечется… Батюшки, да что с тобой приключилось, молодчик? — взглянув попристальнее в бледное, взволнованное лицо Андрюши, вскричала она. И все недовольство ее мигом пропало.

— Горе опять какое, што ль?

— Горе и есть, Мавра Егоровна, буди цесаревну!

Та только заохала и бросилась исполнять желание Андрюши. Прошло несколько минут, и в горницу быстрой и легкой походкой вошла Елизавета.

— Что тебе, мальчик, какие еще злые вести принес ты с собою? — спросила она, и заметная тревога открылась на ее красивом лице.

— Цесаревна!.. Матушка!.. Солнышко!.. — И прерывающимся голосом Андрюша рассказал все, что слышал в горнице Зимнего дворца. Корона… правительница… принц Людвиг Вольфенбютельский… монастырь… — срывались с его дрожащих уст слова, непонятные кому бы то ни было другому, но вполне ясные Елизавете. Она то хмурилась, то судорожно закусывала губы во время его рассказа. То яркая краска приливала к ее нежным щекам, то прекрасное лицо ее покрывалось смертельной бледностью. Когда Андрюша кончил свой рассказ и взглянул на цесаревну, он не узнал своей кроткой, ласковой «матушки».

Лицо Елизаветы было грозно и величаво. Она вся выпрямилась, словно выросла в этот миг.

— Бог видит, — произнесла она раздумчиво и веско, — я не хочу употреблять насилия, не хочу причинять горя никому. И не опасенье заточения в монашескую келью заставит меня действовать. Нет. Но не дай Боже, слова Анны сбудутся — Россия погибнет в ее неумелых, слабых руках или новые Бироны захватят ее в свои руки. Нет! Довольно страданий и слез! Прочь личные, дружеские побуждения и чувства! Принцесса Анна погубит Россию, и цесаревна Елизавета обязана спасти родину!

— Слава Богу! Надумалась, матушка! — всплеснула руками Мавра Шепелева.

— Да, Мавруша! Решено теперь!.. — произнесла, улыбаясь и блестя глазами, цесаревна. — А теперь будите Лестока. Скажите ему, чтобы утром же ехал к Шетарди… Пусть скажет маркизу, что я принимаю его помощь. И да поможет мне Бог.

— Да поможет тебе Бог, матушка, и будущая царица! — произнесла набожно Шепелева, крестя свою любимую госпожу.

— Царица? Нет, кто знает, быть может, инокиня! — с загадочной улыбкой произнесла Елизавета, но так тихо, что ни паж ее, ни верная Мавруша не могли расслышать ее слов.

Поздним ноябрьским вечером несколько серых фигур, безотлучно дежуривших подокнами цесаревны, обратили внимание на двух маленьких солдат, которые вышли с заднего крыльца цесаревниного дома, робко оглядываясь кругом, прошмыгнули в соседнюю улицу и скрылись в темноте. «Серые кафтаны» пошли доложить об этом офицеру Чичерину. Но тот только выругался на своих, не в меру ревностных, подчиненных.

— Ну, вышли — так вышли, — сердито буркнул он, — мало что ли их с заднего крыльца к цесаревне шляется. За всеми не уследишь. Вон у нее полгвардии кумовье, у того ребят крестила, у другого… Вы лучше, чем хорьков мне вылавливать, лисицу бы приволокли. Слышно, Лесток каждый вечер в бабьем платье в французское посольство шляется. Вот если бы его накрыли, так сам бы его высочество принц Антон вас за это наградил по-царски…

Но солдаты знали, что такую «лисицу» накрыть трудно, и отошли со вздохом от раздосадованного начальника, окончательно забыв про «хорьков»… А «хорьки», спешно прошмыгнув мимо них, быстро зашагали по улице. Один из них был безусый молодой капрал в гренадерской форме; другой — совсем еще молоденький мальчик — барабанщик.

— Ух, слава Богу! Вынесла судьба! — проговорил младший из спутников. — Легко ли! Промахнули под самым носом у шпионов.

— Тс! Будь осторожнее!..

— Далеко они… не слышат…