— Да, да, противная этакая! Против класса идет! — послышался чей-то нерешительный голос.

— А? Что такое? Кто посмел это сказать? Фея идет против класса! Фея! Да как вы осмелились произнести такое слово!

И Аннибал со сверкающими глазами прыгнула на высокий табурет.

— Не сметь клеветать на Дину! Не сметь врать на Колынцеву! Ни одного слова дурного не дам сказать про Феечку мою! Или… Или все разнесу в дребезги! Вы ведь знаете меня, — кричала она неистово оттуда, исступленно тряся своей курчавой головой и размахивая неуклюжими смуглыми руками.

— Молчите, душки, смиритесь и трепещите от благоговения, — насмешливо протянула Незабудка, — или вы не знаете, что Колынцева царица души Аннибал!

— Да, и царица и была и будет царицей! — продолжала тем исступленным голосом кричать Африканка, — а ты не царица, ты мокрая курица, вот ты кто! — совсем неожиданно присовокупила она под дружный веселый хохот подруг и спрыгнула с шумом со своего табурета.

— Тише! Madame Роже идет! Тише! Расходитесь скорее, а то опять нам влетит… — засуетилась рыженькая Наташа и первая порхнула в дортуар. За ней бросились и остальные. Умывальная опустела разом. Я и Фея остались в ней одни. Смущенно подошла я к моей заступнице и тихо, робко проговорила:

— Благодарю вас, что постояли за меня. Вы не можете себе представить, как я глубоко признательна вам за это!

Фея вскинула на меня изумленным взглядом. Ее холодные спокойные глаза слабо блестели при свете газа. Не глядя на меня и продолжая заплетать в косу роскошные пряди своих пепельных волос, она проговорила своим ровным голосом, чуждым всякой насмешки и неприязни:

— Не стоит благодарности. Каждая точно так же поступила бы на моем месте. Я не могу сочувствовать этой глупой и пошлой привычке «травить» новеньких, достойной одних разве малышей, седьмушек. Но это еще не значит, что я сочувствую вам или вас жалею. Ваш утренний поступок мне также точно глубоко несимпатичен как и другим, — и равнодушно взглянув мне в глаза теми же спокойными глазами, она, не дав мне произнести в мое оправдание ни одного слова, исчезла из комнаты красивая и легкая, как мечта…

— Спокоиной ночи.

— Bonne nuit, enfants! Dormez bien! [23]— прозвучал в тишине дортуара голос madame Роже, успевшей сменить свое синее форменное платье на просторный капот из мягкой персидской материи и на удобные ночные туфли.

Она скользила по широким промежуткам дортуара между кроватями воспитанниц и торопила их укладываться спать. Потухли вскоре газовые рожки и дортуар погрузился в приятную для глаз полутьму. Только электрические фонари с улиц, да небольшие лампочки-ночники, горевшие всю ночь в коридоре проникали сюда слабым мерцающим светом: одни, через спущенные шторы, другие, через матовые стекла окон, выходящие в коридор.

Девочки лежали в своих кроватях, в широких кофтах, с безобразно-длинными рукавами, с остроконечными полотняными чепчиками, на головах. На прощальное приветствие классной дамы они ответили дружным хором: Bonne nuit, madame! [24]После чего абсолютная тишина воцарилась в огромной спальне.

Я лежала на узкой и жесткой настоящей «казенной» постели, под нанковым одеялом, которое едва ли могло хоть сколько-нибудь придать теплоты и пробегала в памяти только что прошедший для меня день, такой богатый событиями и такой для меня тяжелый и печальный! Около меня лежала незнакомая девочка, лицо которой я не могла разглядеть в темноте. Через несколько постелей, кто-то возился с подушками, ворча себе под нос:

— Камни… Голову продавить можно… Противная казенщина… Хоть бы тетерьковым пером набили подушки, если пуху жалко, а то вот попробовать подпороть наволочку — песок посыплется и камни. Как Бог свят!

— Аннибал, несносная! Дай спать пожалуйста, — послышался чей-то недовольный возглас в то время, как кто-то фыркнул на дальнем конце дортуара, всей душой сочувствуя воркотне.

— Спи, пожалуйста! Разве я тебе мешаю, — невозмутимым голосом отозвалась Африканка, продолжая глухую возню с подушками.

— Молчи и ложись, Аннибал! — снова крикнул из своего угла задорный голос Незабудки.

— Не могу я ложиться! По мне блоха прыгает! Ложись сама, если хочешь! — откликается Римма. — Как Бог свят, блоха!

— Ха, ха, ха! — закатилась смехом рыженькая Наташа. — Аннибал хочет укусить блоху!

Кто-то рядом с ней фыркнул снова. Кто-то прыснул в подушку. Дверь соседней комнаты отворилась и madame Роже с папильотками на седых кудрях предстала на пороге.

— Mesdames! спать! Сейчас же спать или я буду записывать за разговоры! — рассерженным голосом проговорила она на своем родном языке.

— Я сплю! — крикнула Аннибал, мгновенно проваливаясь куда-то кудлатой, курчавой головой.

— Аннибал! Вы записаны первой! — прозвучала гневная французская фраза.

— Апчхи! — умышленно громко чихнула Аннибал и выдержав минутную паузу проговорила как ни в чем не бывало:

— Будьте здоровы, Римма! Сто тысяч на мелкие расходы, желаю вам от души.

Дружный взрыв хохота приветствовал эту неожиданную выходку шалуньи.

— Но вы с ума сошли, Аннибал! Вставайте тотчас же и становитесь к печке! Вы будете наказаны до одиннадцати часов, — гневно сыпались из уст madame Роже французские фразы.

И быстрыми шагами она приблизилась к постели провинившейся девочки.

На этой постели в самой спокойной позе, подложив руку под голову Римма лежала с плотно сомкнутыми глазами. Изо рта девочки вылетал сладкий храп. Аннибал притворялась так искусно, что невольно привела в заблуждение и саму madame Роже. Классная дама постояла с минуту над ровно и мерно похрапывающей шалуньей, потом пожала в глубоком недоумении плечами и еще раз, приказав шепотом девочкам не шалить и не болтать, снова скрылась в свою комнату, где ее ждал обычный скромный «собственный» ужин. Теперь наступила полная тишина, Аннибал надоело потешать публику и она вскоре, уснула самым благонамеренным образом. Постепенно и все остальные воспитанницы последовали ее примеру. Мне же упорно не спалось в этот вечер. Легкий шелест привлек мое внимание и заставил меня повернуть голову на соседнюю кровать. Девочки, спавшей со мной рядом, на постели не было. Она стояла в промежутке между двух кроватей на голом полу, босая, в одной сорочке и отбивала земные поклоны один за другим. Свет коридорного ночника слабо освещал ее лицо длинное худое и некрасивое с парой темных глаз показавшимися мне такими большими и печальными в полутьме.

Девочка молилась. Ее губы шептали что-то…

Это худое длинное лицо и жиденькая косичка, болтавшаяся за спиной с выдающимися острыми лопатками напомнили мне что-то милое, близкое, родное…

— Валя Мурина! — сорвалось из моих губ помимо воли, и я окончательно узнала кроткую Мурку в моей неожиданной соседке. Она повернула ко мне голову, чуть-чуть кивнула мне и тотчас же снова в земном поклоне склонилась на пол. Не желая мешать ей молиться, я повернулась на другой бок и всеми силами пыталась уснуть. Но увы! Сон бежал моих глаз сегодня. Мое сердце еще билось не будучи в состоянии затихнуть после нанесенной обиды.

Ну пусть эта Аннибал по своей наивности и дикости обижает меня, пускай шалунья Грибова, хохотушка Строева и насмешница Незабудка, ну, а Фея?.. Эта гордая симпатичная девочка, с таким благо родным лицом зачем же она так презрительно обращалась со мной в умывальной. Ее жесткая фраза: «Ваш глубоко несимпатичный поступок» еще до сих пор звучит в моих ушах. И Боже мой! сколько презрения и холодности было в ней! За что? За что?

Я зарылась горячим лицом в подушку, я пыталась прогнать навязчивые болезненные воспоминания, но от этого они делались точно нарочно, в двое мучительнее и острее…

— Лизочка! Ты опять плачешь? — услышала я прерывистый шепот у моего уха, и подняла голову. Вся собравшись в комочек, босая, в одной сорочке, сидела на краю моей постели Мурка. Ее худенькие руки гладили мои плечи и спину, её сияющие и в темноте лучившиеся глаза тревожно и ласково впивались мне в лицо мягким любящим взглядом.