— Ваша правда, она была великолепна! Мисс Эдвин о’Херти, леди Элеонора Лилли, миссис Джейн Странгфорд, княгиня Вера Федоровна Барятинская прямо-таки зеленели от досады, — восхищенно проговорил коммодор.

— А разве теперь вы не видите, что красота ее приобрела некую томность, черты лица болезненно заострились, вены на руках вздулись и посинели, голос предательски дрожит, словно разладившаяся гармоника, а его чарующие звуки становятся прерывистыми? Исчезает земное начало, остается лишь ангельская сущность. Мисс Алисия превращается в совершенное эфирное создание, а я, рискуя показаться вам излишне приверженным к материализму, признаюсь, что не люблю в наших земных девушках небесного совершенства.

Слова графа были столь созвучны тайным тревогам сэра Джошуа Варда, что на несколько минут он погрузился в глубокую задумчивость.

— Все это правда; даже когда мне удается обмануть себя, я не могу полностью отделаться от этого впечатления.

— Я еще не закончил, — сказал граф. — Вызывало ли здоровье мисс Алисии какое-либо беспокойство до прибытия в Англию господина д’Аспремона?

— Никогда; это был самый резвый и веселый ребенок во всем Соединенном королевстве.

— Вы сами видите, что присутствие господина д’Аспремона совпадает с приступами болезни, подрывающей драгоценное здоровье мисс Вард. Я не прошу вас, человека, прибывшего из северных краев, поверить в предрассудок, суеверие или как вам будет угодно назвать этот феномен, распространенный у нас на юге, но хотя бы признайте, что эти странные совпадения заслуживают вашего внимания…

— А не может ли болезнь Алисии иметь… естественные причины? — произнес коммодор, потрясенный софизмами Альтавилы; некое чувство, похожее на стыд, удерживало англичанина от признания справедливым простонародного неаполитанского поверья.

— Мисс Вард не больна; она, если можно так сказать, отравлена взглядом; даже если господин д’Аспремон и не етаторе, взор его от этого не становится менее гибельным.

— Что я могу сделать? Она любит Поля, смеется над етатурой и утверждает, что не видит причин, по которым честный человек мог бы забрать назад свое слово.

— Я не имею права заботиться о вашей племяннице; я ей не брат, не родственник, не жених; однако, имея вашу поддержку, я, быть может, попытался бы избавить ее от этого рокового влияния. О, не бойтесь, я не стану делать глупостей; хотя я и молод, я знаю, что не следует поднимать шум вокруг доброго имени девушки; тем не менее позвольте мне сохранить мой план в тайне. Поверьте, намерения мои чисты, и то, что я намереваюсь сделать, достойно честного и порядочного человека.

— Так вы в самом деле любите мою племянницу? — спросил коммодор.

— Да, потому что чувство мое безответно; итак, даете вы мне разрешение действовать?

— Вы ужасный человек, граф Альтавила; хорошо, согласен! Попытайтесь спасти Алисию вашим способом, я не вижу в этом ничего плохого, скажу больше, я нахожу, что это просто замечательно.

Граф встал, откланялся, сел в свой экипаж и приказал кучеру ехать в гостиницу «Рим».

++

Водрузив локти на стол, Поль обхватил голову руками и погрузился в печальные размышления: заметив две или три красные капельки на носовом платке Алисии, он, все еще во власти навязчивой идеи, упрекал себя за свою губительную любовь; он ругал себя за то, что согласился принять преданность этой чудесной девушки, решившейся умереть ради него, и спрашивал, какой величайшей жертвой он мог бы оплатить ее беспримерную самоотверженность.

Падди, грум-жокей, прервал его размышления, протянув ему карточку графа Альтавилы.

— Граф Альтавила! Чего ему от меня нужно? — изумленно воскликнул Поль. — Пригласите его.

Когда неаполитанец появился на пороге, выражение удивления на лице д’Аспремона уже сменилось маской ледяного безразличия, служащей светским людям для сокрытия их истинных чувств.

С холодной вежливостью он указал графу на кресло, сел сам и, не говоря ни слова, стал ждать, устремив взгляд на посетителя.

— Сударь, — начал граф, играя брелоками своих часов, — то, что я имею вам сказать, так необычно, невероятно и непривычно, что вы имеете право вышвырнуть меня в окно. Но избавьте себя от этих грубых действий, ибо, как человек воспитанный, я готов дать вам удовлетворение.

— Я слушаю вас, сударь, и, если ваши речи покажутся мне неуместными, возможно, я воспользуюсь вашим предложением, — ответил Поль; ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Вы етаторе!

При этом слове лицо д’Аспремона покрылось зеленоватой бледностью, под глазами пролегли красные круги, брови нахмурились, на лбу пролегла морщина, а зрачки засверкали фосфорическими огнями; он приподнялся, продолжая сжимать сведенными пальцами ручки кресла из древесины акации. Вид д’Аспремона был столь грозен, что, хотя Альтавилу никак нельзя было назвать трусом, он схватил маленькую разветвленную коралловую веточку, висящую среди прочих амулетов на его часовой цепочке, и инстинктивно направил ее острия на своего собеседника.

Величайшим усилием воли д’Аспремон взял себя в руки и произнес:

— Вы правы, сударь, подобное оскорбление действительно влечет за собой расплату, но я терпелив и стану ждать, когда мы сумеем свести наши счеты.

— Как вы догадываетесь, — продолжал граф, — у меня были веские причины нанести вам оскорбление, которое джентльмен может смыть только кровью. Я люблю мисс Алисию Вард.

— А что мне за дело до этого?

— Действительно, вам до этого нет никакого дела, ибо вас любят; но я, дон Фелипе Альтавила, запрещаю вам видеться с мисс Алисией Вард.

— Я не собираюсь исполнять ваши приказы.

— Я это знаю, — ответил неаполитанский граф, — и не надеялся, что вы послушаетесь меня.

— Так почему же тогда вы так поступили? — спросил Поль.

— Я убежден, что fascino, которым вы, к несчастью, обладаете, роковым образом влияет на мисс Алисию Вард. Эта нелепая идея, предрассудок в духе средневековья, наверняка покажется вам смешной; не стану спорить с вами об этом. Ваш взор устремляется на мисс Вард и против вашей воли посылает ей губительные флюиды, постепенно убивающие ее. У меня нет иного способа помешать этому смертоносному воздействию, кроме как затеять с вами ссору из-за какого-нибудь пустяка. В шестнадцатом веке я бы приказал одному из моих крестьян, живущих в горах, убить вас; но сегодня нравы изменились. Я долго думал над этим вопросом; я хотел просить вас вернуться во Францию, но такая просьба показалась бы слишком наивной; вы бы просто посмеялись над соперником, заклинающим вас уехать, потому что вы, по его мнению, — етаторе, и, таким образом, оставить его подле вашей невесты.

Пока граф Альтавила говорил, Поль д’Аспремон чувствовал, как тайный ужас охватывает все его существо; так, значит, он, христианин, находится во власти адских сил и ангел зла взирает на мир его глазами! Он сеет горе, его любовь несет смерть! На мгновение разум его помутился, мысли закружились в дикой пляске, и, словно огромная птица в клетке, в его черепной коробке забилось безумие.

— Граф, скажите честно, вы верите в то, что говорите? — спросил д’Аспремон после тягостного молчания; неаполитанец терпеливо ждал, пока соперник выйдет из состояния задумчивости.

— Клянусь честью, верю.

— О! Так, значит, это правда! — вполголоса воскликнул Поль. — Значит, я убийца, демон, вампир! Я убиваю небесное создание, повергаю в отчаяние почтенного старца!

Он уже готов был пообещать графу не видеть Алисию, но страх перед людскими пересудами и пробудившаяся в его сердце ревность удержали слова, уже готовые сорваться с его губ.

— Граф, не стану скрывать: я немедленно отправляюсь к мисс Вард.

— Я не стану хватать вас за шиворот, чтобы помешать вам: вы только что снизошли ко мне и не выпроводили отсюда так, как я того заслуживаю, — примите мою признательность; но я буду рад увидеть вас завтра в шесть утра среди развалин Помпеи, например, возле бань; там нам будет очень удобно. Какое оружие вы предпочитаете? Вы оскорбленная сторона, и выбор за вами: шпага, сабля или пистолет?