— Но вам плохо…
— Да, в данную минуту из-за вас. Вернитесь на свое место, или, если вы обязательно хотите остаться у меня и возле меня, я велю вам отправиться в угол, где полно паутины. — Не дожидаясь конца этой угрозы, она улеглась на свою циновку, тихонько всхлипывая.
Ночь подходила к концу, и усталость взяла свое — я ненадолго забылся сном. Когда я проснулся, было уже светло. Легко догадаться, куда я устремил взгляд: я искал глазами своего пажа.
Он сидел на низенькой скамеечке, совсем одетый, если не считать камзола; распущенные волосы ниспадали до земли, покрывая мягкими, естественно вьющимися локонами спину, плечи и даже лицо.
За неимением гребня, он расчесывал их пальцами. Никогда еще гребень более ослепительной белизны не погружался в такую густую чащу пепельно-белокурых волос; тонкость их не уступала прочим совершенствам. Заметив по легкому движению, что я проснулся, она раздвинула руками кудри, скрывавшие лицо. Вообразите весеннюю зарю, появляющуюся из утреннего тумана, с ее росой, свежестью и благоуханиями.
— Возьмите гребень, Бьондетта, — сказал я, — он лежит в ящике стола. — Она повиновалась. Вскоре волосы ее были изящно и искусно убраны и связаны лентой. Она взяла камзол и, закончив свой туалет, вновь уселась на скамеечку с встревоженным и смущенным видом, невольно вызывавшим живое сочувствие.
«Если мне придется в течение дня видеть тысячу картин, одна соблазнительнее другой, — подумал я, — мне не устоять. Попытаемся по возможности ускорить развязку».
— Утро наступило, Бьондетта, — обратился я к ней. — Приличия соблюдены. Вы можете выйти отсюда, не опасаясь насмешек…
— Теперь я выше подобных страхов, — отвечала она, — но ваши и мои интересы внушают мне гораздо более серьезные опасения. Они не позволяют мне расстаться с вами.
— Угодно вам будет объясниться? — воскликнул я.
— Сейчас, Альвар. Ваша молодость и неосторожность заставляют вас закрывать глаза на опасности, которые нависли над нами по нашей собственной вине. Едва увидев вас под сводами пещеры, увидев ваше мужество и присутствие духа перед лицом ужасного призрака, я почувствовала к вам влечение. Я сказала себе: «Если для того, чтобы достигнуть счастья, нужно соединиться со смертным, я готова принять телесную оболочку. Час настал — вот герой, достойный меня. Пусть негодуют презренные соперники, которыми я пожертвую ради него. Пусть я навлеку на себя их ненависть и месть. Что за беда? Если Альвар меня полюбит, если я соединюсь с ним, нам будут подвластны и они, и вся природа». Остальное вы видели сами. Но вот каковы последствия: зависть, ревность, досада, бешенство готовят мне самую жестокую кару, какая только может угрожать такого рода существу, падшему вследствие своего выбора; вы один можете защитить меня от этого. Едва забрезжит день, как доносчики поспешат сообщить хорошо известному вам судилищу о том, что вы некромант.{14} Не пройдет и часа…
— Постой, — воскликнул я, закрыв лицо руками, — ты самый ловкий, самый бесстыдный из обманщиков. Ты говоришь о любви, ты являешь собой ее живое воплощение и вместе с тем отравляешь самую мысль о ней… Я запрещаю тебе произнести хотя бы одно слово о любви. Дай мне успокоиться, если возможно, чтобы принять какое-нибудь решение. Если мне суждено попасть в руки инквизиции, в данную минуту я не колеблюсь в выборе между нею и тобой. Но если ты поможешь мне выпутаться из этого положения, к чему это меня обяжет? Смогу ли я расстаться с тобой, когда захочу? Я требую от тебя ясного и точного ответа…
— Чтобы расстаться со мной, Альвар, достаточно будет одного лишь усилия вашей воли: я даже сожалею, что моя покорность будет вынужденной. Если вы и впредь не захотите признать моего усердия, это с вашей стороны будет безрассудством и неблагодарностью…
— Я не верю ничему, я знаю лишь одно — мне нужно уехать. Сейчас я разбужу моего слугу, пусть он раздобудет мне денег, сходит на почтовую станцию. Я отправлюсь в Венецию, к Бентинелли, банкиру моей матери.
— Вам нужны деньги? К счастью, я предвидела это и запаслась ими. Они к вашим услугам…
— Оставь их у себя. Будь ты женщиной, я поступил бы подло, приняв их.
— Я предлагаю их не в дар, а взаймы. Дайте мне вексель на имя вашего банкира. Подсчитайте, сколько вы задолжали здесь и оставьте на вашем бюро письменное распоряжение Карло расплатиться за все. Извинитесь в письме перед вашим командиром, что неотложное дело вынуждает вас уехать, не взяв отпуска. Я пойду на почтовую станцию заказать вам лошадей и карету. Но прежде чем покинуть вас, Альвар, прошу вас, успокойте мои страхи. Скажите мне: «Дух, принявший телесную оболочку ради меня, меня одного, я принимаю твое служение и обещаю тебе свое покровительство».
Произнеся эту формулу, она бросилась к моим ногам, схватила мою руку и прижала к губам, обливая ее слезами.
Я был вне себя. Не зная, на что решиться, я не отнял своей руки, которую она покрывала поцелуями, и пробормотал слова, которые казались ей столь значительными. Не успел я произнести их, как она вскочила и воскликнула в порыве восторга: «Я ваша, я смогу стать счастливейшим созданием на свете!»
В мгновенье ока она завернулась в длинный плащ, надвинула на глаза широкополую шляпу и выбежала из комнаты.
На меня словно нашло какое-то оцепенение. Я разыскал свои счета, приписал внизу распоряжение Карло расплатиться, отсчитал необходимую сумму, написал командиру и одному из своих ближайших друзей письма, которые должны были показаться им весьма странными. В это время за дверью послышался стук подъехавшей кареты и щелканье бича. Вошла Бьондетта, по-прежнему закутанная в плащ, и увела меня. Карло, разбуженный шумом, появился в одной рубашке.
— У меня на столе вы найдете все распоряжения, — сказал я, — сейчас я сажусь в карету и уезжаю.
Бьондетта села со мной и устроилась на переднем сиденье. Когда мы выехали из города, она сняла шляпу, закрывавшую лицо. Волосы ее были убраны в пурпуровую сетку, из-под которой выбивались одни лишь кончики — они казались жемчужинами среди кораллов. Никаких других украшений на ней не было, и лицо ее сияло своей собственной прелестью. Кожа была удивительно прозрачной. Нежность, кротость, наивность самым непостижимым образом сочетались с лукавым огоньком, сверкавшим в ее взгляде. Поймав себя на этих наблюдениях, я счел их небезопасными для своего спокойствия и, закрыв глаза, попытался уснуть.
Попытка моя увенчалась успехом, я погрузился в дремоту и увидел приятные сны, словно бы созданные для того, чтобы душа моя могла отдохнуть от томивших ее причудливых и пугающих мыслей. Впрочем, сон этот был весьма продолжительным, и моя мать, впоследствии размышляя над моими приключениями, утверждала, что он был неестественным. Проснулся я на берегу канала, откуда отплывают корабли в Венецию.
Уже стемнело. Я почувствовал, что кто-то тянет меня за рукав: это был носильщик, предлагавший взять мои вещи, но у меня не было с собой даже ночного колпака. Бьондетта появилась у другой дверцы и сообщила, что наш корабль сейчас отчалит. Я машинально вышел из кареты, взошел на борт и снова впал в тот же летаргический сон.
Что еще сказать? На следующее утро я проснулся в роскошных апартаментах лучшей венецианской гостиницы, на площади Святого Марка. Мне приходилось бывать здесь и раньше, и я тотчас же узнал ее. Возле моей кровати было приготовлено белье и роскошный халат. Я решил, что это предупредительность хозяина, видевшего, что я прибыл без всякого багажа.
Я встал и оглянулся, нет ли в комнате, кроме меня, еще кого-нибудь. Я искал Бьондетту.
Устыдившись этого первого движения, я мысленно возблагодарил судьбу — значит, этот дух и я не неразлучны; я избавился от него, и если за свою неосторожность я поплачусь лишь гвардейской ротой, можно считать, что мне очень повезло.
«Мужайся, Альвар, — говорил я себе, — кроме Неаполя есть и другие дворы и государи. Пусть это послужит тебе уроком, если ты вообще способен исправиться. Впредь ты будешь вести себя лучше. Если тебе дадут отставку, тебя ждут любящая мать, Эстрамадура и честное наследие отцов. Но чего же хотел этот бесенок, не покидавший тебя целые сутки? Он принял весьма соблазнительный облик. Кроме того, он дал мне денег, я хочу вернуть их ему».
