— Моя вина в том, что я убедил Энтони Бабингтона стать участником этого заговора. Пролейте мою кровь, если желаете, но освободите его.

Это было благородно, но не произвело никакого эффекта на суд. Все были приговорены к страшной смерти.

И вот час настал. Узников вывели из камер, подвесили на колья и провезли с холма Тауэра через город к Сен Жиль Филдс, где был возведен эшафот. Толпы ждали, чтобы увидеть, как эти люди умрут, возможно, самой ужасной смертью, какую мог придумать человек.

Боллард, оставшийся храбрым до конца, должен был умереть первым. Те, кому было суждено умереть минутами позже, наблюдали, как их собратьев-заговорщиков вешали, затем обрезали веревку до того, как человек умрет, и четвертовали еще живого.

Настал черед Бабингтона. Твердо решивший не дрогнуть в последний час, он повернулся к толпе и заявил, что присоединился к заговору не ради личной выгоды, а потому что верил, что делает дело справедливое и достойное похвал. Палач схватил его. Он был еще жив, когда перерезали веревку, сдавившую ему шею. Он увидел занесенный нож палача; затем почувствовал, как острая сталь вонзилась в его тело.

Прощайте все мечты о величии земном.

— Прости меня, Господи Иисусе, — воззвал он. И с этими словами умер.

На улицах люди судачили об этой сцене возмутительной жестокости. У Джона Сэведжа оборвалась веревка, на которой он был повешен. Какие ужасные муки он испытывал, пока оставался жив!

Когда Елизавете доложили об этой экзекуции, она велела правдиво рассказать о том, как вели себя зрители, и, услышав, что они наблюдали молча, отдала приказ, чтобы такое не повторилось на следующий день, когда будут казнить остальных заговорщиков.

Тем, кто должен был быть казнен на следующий день, повезло больше, чем тем, кто принял смерть до них. Королева приказала, чтобы их просто повесили.

Елизавета размышляла.

Берли заверял ее, что настало время предпринимать действия против королевы Скоттов. Уолсингем был полностью согласен с ним.

В руке Елизавета держала письмо от Лестера, который сейчас находился в Голландии. Он сверх меры был поражен, что эта глупая шотландка замышляла покушение на жизнь его возлюбленной королевы. Самым простым способом предотвратить подобные случаи в будущем было подсыпать немного яда. Лестер настаивал, что при сложившихся обстоятельствах это было бы вполне законным и освободило бы его дорогую госпожу от беспокойства, которое, как он понимал, она будет испытывать, если ей придется подписать смертный приговор той, которая, как и она сама, была королевой.

«Нет, Роберт, — подумала Елизавета. — Мои католические подданные не обвинят меня в ее убийстве».

Но что же делать?

— Переведите ее в Тауэр, — предложил Уолсингем.

Королева отрицательно покачала головой. Она не забывала, что в Лондоне имелась сильная группировка католиков. Елизавету глубоко потрясло, когда она узнала, что среди ее подданных оказались люди, готовые покуситься на ее жизнь.

— Я не стану переводить ее в Лондон, — заявила Елизавета. — Она должна поехать в замок Фотерингей, где ее допросят. Если ее признают виновной, то пусть она примет свою участь там.

Перед отъездом из Чартли Марию заставили расстаться со многими ее друзьями, в том числе с Барбарой Керль, которая горько плакала при расставании; но Элизабет Керль, которую Мария очень любила, получила разрешение сопровождать королеву в Фотерингей. С ней также ехали Джейн Кеннеди и Эндрю Мелвил, ее мажордом.

Замок представлял собой мрачную крепость, стоящую на северном берегу реки Нен в графстве Нортхемптоншир. Мария уже не думала о побеге, как это бывало с ней, когда она входила в свои прочие тюрьмы, так как ее охватило предчувствие неизбежной гибели, и она уверовала, что никогда живой не покинет это место.

Войдя в большой холл, Мария задержалась на несколько мгновений, осматривая его. Паулет резко сказал, что он должен препроводить ее в апартаменты.

Они прошли мимо капеллы к комнатам, отведенным для королевы. Апартаменты оказались большими; их стены были украшены картинами.

Мария следовала за Паулетом, держа на руках своего маленького скайтерьера, и вдруг почувствовала, как сердце маленького создания бешено забилось.

— Спокойнее, малыш, — прошептала она. — По крайней мере, они не разлучили нас… и никогда этого не сделают… пока я жива.

В конце большего зала Фотерингея находилось возвышение, украшенное гербом Англии. На нем стояло кресло, обитое красным бархатом.

В этом зале собрались лорды Англии, приехавшие допрашивать Марию о ее участии в заговоре с целью покушения на жизнь их королевы. Среди них были лорд Берли и сэр Фрэнсис Уолсингем. Елизавету представляли министр юстиции, генеральный прокурор и королевский адвокат. Мария должна была сама защищать себя.

Она радовалась, что в такое опасное время сэру Эндрю Мелвилу предоставили право сопровождать ее. Она очень полагалась на его любовь и преданность, хотя и понимала, что от него будет мало пользы, поскольку все эти люди, приехавшие из Лондона в Фотерингей, твердо решили признать ее виновной.

Королевский адвокат Томас Годи, выглядевший красочно в голубой мантии с красным капюшоном, встал и открыл заседание суда. Он доложил о сведениях, полученных от Бабингтона и его друзей-заговорщиков, из которых шестеро собирались убить королеву Елизавету, и сказал, что есть письма, доказывающие виновность королевы Марии в участии в этом заговоре.

Далее Томас Годи заявил, что получены показания под присягой от ее секретарей Жака Hay и Гильберта Керля, подтверждающие обвинения, выдвинутые против нее. Мария невидящими глазами смотрела перед собой, думая, каким пыткам подверглись эти двое, прежде чем из них вырвали признания. Она не знала, что на самом деле они отказались предать ее и что Жак написал королеве Елизавете, заверяя ее в невиновности Марии. Жак и Гильберт все еще находились в тюрьме за свою упорную преданность их госпоже.

Мария мысленно возвращалась к тому дню, когда прибыло письмо Бабингтона, стараясь припомнить точно, о чем конкретно он писал. Она потребовала, чтобы предъявили письма, и с победоносным видом указала, что они написаны почерком того, кто расшифровывал их. А не мог ли он написать то, что хотел? Как они могут доказать, что это письма, написанные ею, когда в них не ее почерк.

Она чуть не совершила глупость, отрицая, что знала Бабингтона, но вовремя добавила:

— Это правда, что я слышала о нем.

Ей напомнили, что Бабингтон признался, что между ними была переписка и что покушение на Елизавету было частью заговора Бабингтона.

— Джентльмены! — воскликнула Мария. — Вы должны понять, что я больше не стремлюсь к власти. Я не хочу ничего, кроме как спокойно дожить жизнь. Теперь я слишком стара, слишком немощна, чтобы желать править.

— Вы постоянно выдвигали притязания на трон Англии, — обвинил ее Берли.

— Я никогда не отказывалась от восстановления моих прав, — двусмысленно ответила Мария, и Берли пришел в замешательство, поскольку многие сомневались в законнорожденности Елизаветы и, возможно, даже здесь присутствовал кто-то из этих сомневающихся.

Она набросилась на Уолсингема, назвав его врагом, который умышленно подстроил все, чтобы поймать ее в ловушку.

— Я никогда не думала причинять вред королеве Англии, — кричала она. — Я бы предпочла сто раз умереть, чем видеть так много католиков, страдающих ради меня.

— Ни один верноподданный королевы никогда не был приговорен к смерти из-за религиозных убеждений, — отпарировал Уолсингем, — хотя некоторые умерли за измену и за то, что они поддерживали буллу об отлучении от церкви нашей королевы и признавали власть папы римского.

— Я слышала, что все наоборот, — ответила Мария.

Уолсингем почувствовал неловкость.

— У меня в душе нет злобы, — заявил он суду. — Бог мне свидетель, что я сам, как частное лицо, не сделал ничего предосудительного для честного человека. Я никому не желаю зла. Я не стремился ни к чьей смерти, но я верный слуга моей госпожи и признаюсь, что всегда был бдителен во всем, что касалось безопасности моей королевы и страны. Поэтому я слежу за всеми заговорщиками.