Сигарета обожгла мне пальцы, и я потушил ее в пепельнице.
– Брайан, вот ты где. – Агата появилась бесшумно. – Пообещай мне, что ты завтра же возьмешь отпуск. Ты плохо выглядишь.
Джо с завидным упорством перебирал провода.
– Доброе утро, – сказал он тем же будничным тоном.
– Доброе утро, Джозеф. Мне только кажется, или я правда не видела тебя с тех пор, как вы вернулись из Иерусалима? Брайан сказал мне, что все прошло отлично.
Пресс-конференция была наискучнейшей. Я улетел из Израиля в гадком настроении, и на докладе у Агаты был таким уставшим, что лаконично похвалил мероприятие. И был доволен, что не пришлось вдаваться в подробности.
Агата села в свое кресло и открыла папку, которую принесла с собой.
– На пресс-конференции был довольно-таки известный в наших кругах человек, доктор Зоар Альхадиф, – сказала она. – Вы имели честь познакомиться с этим джентльменом?
– Да, нас представили друг другу, – ответил я. – Он произвел на меня впечатление.
– Доброе утро всем!
Я первым посмотрел в сторону двери и увидел там того, о ком точно не думал в это ужасное утро – Саймона.
– Доброе утро, – ответила ему Агата. – Как поживает доклад о последствиях второй ливанской войны?
– Помилуй! У меня куча срочной работы!
– У всех есть срочная работа, но это не означает, что следует плевать на все остальное. Бери пример с Джо. Или с Брайана. Я не раз тебе это говорила.
Я поднял голову и бросил на Агату испепеляющий взгляд, но было поздно.
Саймон повернулся ко мне.
– О, я не заметил вас, господин Талантливый Арабист, – переключил свое внимание на меня Саймон. – Если честно, то я думал, что вы останетесь в Иерусалиме подольше… вы понимаете. Чтобы мы успели соскучиться.
– Не начинайте, – пригрозила Агата и оглядела зал. – Брайан, Джозеф, помогите мне настроить компьютер. И, будьте так добры, опустите экран.
Я сел за компьютер и начал искать в документах необходимый файл с презентацией. Джо тем временем пытался опустить убранный под потолок экран.
– Кольцо внутри, – разочарованно сказал он. – Ну, помоги мне, – обратился он ко мне. – Ты ведь у нас высокий молодой человек.
Я нащупал кольцо, которое было мастерски запрятано внутрь, и опустил экран.
– Слава Аллаху, – сказал Саймон, занимая свое кресло. – Джентльмены, вы заслужили Нобелевскую премию.
– А не пойти бы тебе… – начал я и сделал паузу, потому что почувствовал легкое головокружение. – Пошел бы ты подальше со своей премией.
Агата бросила на меня тревожный взгляд.
– Все в порядке? – спросила она.
– Да, конечно. Просто голова кружится. Я выпью воды.
Джо заботливо налил мне стакан воды, но выпить его я не успел. Я прислонился к стене, чувствуя неизвестно откуда взявшуюся слабость. Взволнованные лица сидевших в зале исказились и поплыли у меня перед глазами. Последним, что я услышал, были слова Агаты:
– Ну, что вы смотрите? Врача!
…Я стоял среди деревьев. Невысоких, но зелень их была такой яркой, что хотелось зажмуриться от внезапно нахлынувшего ощущения счастья. Передо мной была тропинка, едва заметная в густой пушистой траве. Это дом родителей, решил я. Если пойти по тропинке, то можно выйти к веранде, к черному входу, а потом войти в дом и попасть на кухню.
На веранде царил беспорядок. Газеты, сломанные вещи. У ступеней стоял мой велосипед. Лампа, висевшая под потолком на хлипком шнуре, качалась от ветра, тихо поскрипывая.
Дверь приоткрылась, и на пороге появилась мама. Она была в фартуке, рукава рубашки закатаны, туфли надеты на босу ногу. Мама выглядела точно так же, как раньше. Такая непохожая на нас с отцом, светловолосая, с мягкими чертами лица, спокойными серо-голубыми глазами и детской улыбкой.
Впрочем, помнил я ее и другой. Похудевшей, с тяжелой грустью в глазах и той самой печатью боли на лице, которая появляется у людей в процессе борьбы с неизлечимой болезнью. Борьбы, изначально обреченной на поражение. Мне было двенадцать, когда маме поставили страшный диагноз – рак костного мозга.
– Я хочу, чтобы вы знали, – сказала она нам. – Мне будет еще больнее, если я буду молчать.
Я плохо помню свою реакцию на эту новость. Но выражение глаз отца я запомнил хорошо. Он был шокирован услышанным, и в тот момент образ его обычный образ настоящего мужчины на секунду сменился совершенно иным образом. Верность маме он не хранил, женщин у него было много, но она была для него дороже всех тех женщин. Она была для него дороже жизни.
Три дня отец не прикасался к еде и не выходил из своего кабинета. На четвертые сутки он сказал мне:
– Идем прокатимся, Брайан.
Мы сели в его джип – в тот самый, за рулем которого пьяный отец разбился через много лет после смерти мамы – выехали на скоростное шоссе и катались до двух ночи. Мы стали проводить много времени вместе. Мама улыбалась, глядя на нас, и я верил, что наши с ним отношения налаживаются. Но что-то сломалось после того кошмарного звонка из больницы. Отца не было дома, и трубку взял я.
– Я сожалею, – сказал врач. Два коротких слова, в которых обычно сосредотачивается весь страх и вся боль, которые только может испытать человек. У меня перед глазами промелькнуло лицо мамы, и я подумал: вот она, эта черта, за которой остается детство.
Следующий месяц я помнил смутно. Скорбная мозаика: слезы, успокоительное, долгие часы без сна и болтовня психоаналитика. Я не мог сказать, что мы с отцом отдалились друг от друга, но появление Лизы изменило все за считанные недели. Тогда я понял, что существует пропасть между тем отцом, который у меня есть, и тем отцом, о котором я мечтал.
Мама огляделась и заметила меня.
– Вот ты где, милый! Мы уже хватились тебя, где ты гуляешь? Обед на столе. Папа, разумеется, за книгами, в кабинете. Я позову его. А ты иди за стол. И не забудь помыть руки.
Ноги больше не держали меня, и я опустился на землю.
– Мама, – прошептал я, – мамочка… подожди, я столько должен тебе сказать…
…На лоб мне легло что-то влажное и прохладное, и я с трудом приоткрыл глаза. Я находился в маленькой уютной комнате с небольшим окном, прикрытым пестрой занавеской. На стенах висели картины неизвестных мне художников. В углу стоял столик со стопкой журналов.
Мне было жарко и душно. Простыни казались пересыпанными песком.
Чья-то невидимая рука снова прикоснулась к моему лицу чем-то влажным.
– Лиза, – тихо проговорил я. – Любимая, я знал, что ты меня услышишь…
– Не волнуйтесь, все хорошо, – прошелестел у меня над ухом чей-то голос.
