длинный девятнадцатый век.

Но это будет потом. Да и сейчас это меня не особо волновало: все происходящее было так далеко, будто всего этого и не существовало. И порой мне казалось, что я живу не на Земле, а в параллельном мире. Тут есть только я, картины, скрипка, горы, озеро… и

Дана

, которая уже не должна была быть частью меня, но до сих пор ею являлась.

Здесь действительно не было людей – я наталкивался разве что на рыбаков, да и то в те периоды, когда во время прогулки уходил слишком далеко от дома. А гулял я много. Собственно, почти все время проводил на свежем воздухе: рисовал, играл или просто смотрел на восход или на закат. Иногда думал о том, что следовало бы вернуться: слишком тяжкой ношей ложилось на плечи Магистра отсутствие одного из старших карателей. Но эти мысли рано или поздно проглатывала

пустота

. Чем бы я ни занимался, она росла и увеличивалась, в какой-то момент стала такой большой, что поглотила меня, а потом – ту маленькую Вселенную, в которой я существовал. И теперь я жил в пустоте. Не было черно-белых очков, не было цветных очков. Была только пустота, иногда отзывавшаяся болью…

от того, что она обо мне вспоминала.

Сложно передать эту боль словами. Представьте себе, что вы много веков любили какое-то существо. И вот эта любовь стала взаимной. Вы не просто счастливы: вы – одно целое, у вас одни мысли, одни желания, одни чувства. Абсолютный физический и духовный союз…

нерушимый

. До тех пор, пока одному из вас не предоставляют выбор: счастье или то, о чем мечтает каждый каратель –

свобода от клятв

. Неправильный, иррациональный выбор, и все знают, каким будет решение. Но все же предлагают выбрать, потому что это дань традициям.

Тот, кто снимает с себя все клятвы – включая клятву быть с вами до тех пор, пока Великая Тьма не распорядится иначе – уходит, но забывает какую-то часть себя у вас внутри. И эту часть никогда не убрать оттуда, как ни старайся. Когда существо, которое вы любили (и до сих пор любите) вспоминает о вас, эта часть отзывается, и вы чувствуете… будто у вас вырвали сердце. Будто вы

умерли

. Но потом сердце возвращают на место, вас воскрешают, и так – до бесконечности.

Что бы ты выбрала, Дана, если бы тебе пришлось выбирать еще раз? Глупый вопрос, ты бы снова выбрала свободу, и я не могу тебя осуждать. Чуть больше тридцати лет прошло с тех пор, как мы получили свои подарки: ты – желанную свободу, я – целый сонм демонов, которые разгрызают и без того разрастающуюся пустоту внутри меня. Но мне кажется, что это было вчера.

Засомневалась

ли ты хотя бы на секунду? Не уверен, что мне будет легче от этого знания, да и вряд ли его когда-нибудь получу, а поэтому предпочитаю тешить себя мыслью, что твой ответ был бы положительным.

Знаешь, почему смертные порой на порядок счастливее бессмертных, Дана? Они знают, что если есть начало, то будет и финал.

Для них нет бесконечности.

Они рождаются и знают, что умрут. Они понимают, что все конечно: и счастье, и страдание. Когда ты осознаешь, что скоро все изменится – ты станешь еще счастливее или начнешь страдать еще больше, сейчас точность не важна – то по-другому смотришь на жизнь. Смертные осознают, что все конечно, Дана, и в этом заключается их счастье,

недоступное нам.

Вот почему они так боятся, когда кто-то предлагает им вечную жизнь. Они боятся увидеть смерть своих близких и любимых глазами бессмертного существа – существа, для которого жизнь стала бесконечной прямой. Они не знают, что это такое –

бесконечное счастье

. И, знаешь, теперь я понимаю, что бесконечного счастья нет. Проблема только одна – я бессмертен, а, соответственно, все, что происходит в моей жизни, подчиняется другим правилам. Смертный может сказать: даже если я буду болеть всю жизнь, то умру в свои семьдесят-восемьдесят, и мои страдания закончатся. А мне страшно – и я не боюсь признаться себе в этом – думать о том,

сколько

я буду страдать. Может, век. Может, тысячелетие. Может, еще дольше. На все воля Великой Тьмы. Так, может, ты будешь милостива ко мне, Дана, и

позволишь себя забыть

?

Она пришла неожиданно, хотя я не мог отделаться от мысли, что подсознательно ждал ее визита. Конечно же, она знала, что я дома, могла войти без стука, что я приму ее, но не вошла – села на берегу и принялась ждать. Женщина, встретившая меня тогда, когда я впервые переступил порог Темной Библиотеки, существо, которому предстояла нелегкая миссия – передать мне часть темного знания. Она могла рассказать мне все, но предпочла поделиться лишь малой долей того, что знала, и дать мне ключ к двери, за которой я нашел бы все остальное. Будь на моем месте кто-то другой, она бы поступила иначе, но она

знала

, что я смогу воспользоваться этим ключом.

Авирона.

Самое непостижимое создание из тех, к кому темные существа обращаются «Великий» или «Великая», после Темного Основателя. Самое непостижимое и, наверное, самое близкое мне после… не хочу даже мысленно называть твое имя, сестра, не хочу нарушать твой покой; Великая Тьма забрала твою душу, и теперь никто не вправе тревожить тебя.

Я был нерадивым учеником. Меня интересовали вещи, о которых другие даже не думали, я задавал тысячи вопросов, ответы на которые должен был понять только со временем, я торопился, так как хотел узнать все и сейчас и, наверное, порой ей было трудно держать себя в руках. Но Авирона никогда не злилась. Она ни разу не повысила на меня голоса, ни разу не осудила.

На самом деле, я по пальцам могу пересчитать те случаи, когда мы подолгу разговаривали – почти всегда мы перебрасывались обрывочными фразами. Основную часть темного знания невозможно усвоить с помощью слов, и мы с Авироной общались мысленно. Хотя общением это можно было назвать с трудом, потому что такой процесс больше напоминал музыку, которую слушали мы оба. Так мы проводили долгие часы в Библиотеке, сидя рядом друг с другом и изучая древние книги.

Изредка Авирона поднимала на меня глаза – скорее, для того, чтобы установить более надежный контакт, хотя мне всегда казалось, что она хочет что-то спросить, но не решается это сделать. Было в ее взгляде что-то настолько близкое, что ни в одном из языков мира еще не придумали слов для описания такого родства. Тонкая серебристая нить протягивалась между нами, нить, невидимая другим, но очень крепкая. А через секунду ее синие глаза снова становились холодными и задумчивыми, и она перелистывала страницу очередного трактата.

– Здравствуй, каратель Винсент. – В другой ситуации я бы подумал, что в упоминании моего статуса есть что-то издевательское, но теперь мне и в голову не пришло, что она хочет похвалиться своей свободой… я знал, что теперь она свободна. И не менее хорошо знал – или правильнее будет сказать «чувствовал»? – что эта свобода ее тяготит. К свободе нужно привыкнуть – особенно если она сваливается тебе на голову (а так оно обычно и происходит – никто не знает, что ждет его извне). Дикие животные, проведшие всю жизнь в клетке, умирают от разрыва сердца, оказавшись на воле. Что тут можно сказать о нас? – У тебя много вопросов. Задавай, если хочешь.

– Авирона… – начал я и замолчал. Я давно не произносил этого имени. У меня действительно были вопросы, но в том, чтобы задавать их, я не видел смысла – мы редко нуждались в словах. – Я не ожидал тебя здесь увидеть.