Ночью сзади сарая что-то поскреблось, словно собака или волк рыли нору. Кто не спал, насторожились.

— Что такое? — всполошился горшечник Платон.

Скребки затихли и раздался приглушённый голос:

— Дядька Степан, а дядька Степан.

— Степан, вроде тебя кличут.

Степан прошёл на голос. Прислонил ухо к нижнему венцу.

— Эй, кто там?!

— Мне дядьку Степана.

Плотнику показалось, что голос ему знаком.

— Я Степан, что надо? — также вполголоса произнёс плотник.

— Это я, Никитка.

— Никитка. Что ты тут делаешь?

— Что делаю. Вас кличу.

— Здесь же стража.

— Эва, стража. Они давно храпят.

— Как храпят?

— А так. Они игуменскую погребушку разорили, вино нашли. Вот этим стражникам по кувшинчику и перепало. Так что спят. Я ворота открою. А вы потихоньку выползайте.

Стараясь не шуршать сильно сеном, разбросанным в сарае, пленённые подошли к воротам.

Никитка, обойдя сарай, отнял от ворот слеги, которыми они были припёрты, и тихонько отодвинул створку в сторону. Мужики один за другим выбрались из сарая и растворились в темноте. Никитка поймал руку Степана, вложил в неё что-то круглое.

— Пожуй, дядька Степан.

— Что это?

— Репа. Как ляхи нагрянули, я побывал в сестринских огородах, нарвал репы. А что — ляхи вс равно пограбят…

— Спаси тебя Бог. С утра во рту маковой росинки не было.

Из темноты показалась фигура человека. Степан резко развернулся и сжал кулаки, готовый защитить себя и Никиту.

— Не пужайтесь, — сказал голос. — Это я Малой.

Степан шумно выдохнул:

— А я уж приготовился… думал ляхи подходят. Ты теперь куда? — спросил он Малого.

— Куда? Обратно в лес. Ляхи завтра опять всех на площадь выволокут, будут опять допытываться, где ход в Троицу.

— Да нет никакого хода, — сказал Степан. — Если бы был, доподлинно бы знали.

— На то он и тайный, чтоб не знать.

— Ход есть, — сказал замолчавший Никита. — Я сам видал.

— Ты — видал? — спросил Малой.

— Видал. Я по нему несколько раз ходил.

— Зачем? — спросил Степан, почёсывая подбородок. О ходе баяли многие, но никто его не видел, а вот Никитка…

— Корысть одна — любопытство.

— И куда он ведёт — в Троицу.

— До Троицы не знаю. Там погреба разные старые. То туда идут, то — туда. А выходит он в Комякинский овраг.

— И всё?

— Может, и дальше ведёт, но я не знаю.

— Ляхи хотят по нему до Троицы добраться, — сказал Малой. — Войти незаметно в обитель, а так силы нет у них взять её. Осаду чинят, а бестолку.

— А Фролка стало быть лазутчик их?

— Казну посулили, он и рад служить….

Подошли к Паже за Водяными воротами. Остановились. В монастыре было спокойно. С востока горели смоляные факелы — там на лужайке были привязаны польские кони. Кто-то покрикивал тихо, а что нельзя было понять.

Малой отвел Степана и Никитку ближе к Паже. Здесь она мелела, и её струи, перекатываясь по камням, журчали. Мужики о чём-то долго совещались. Потом разошлись в разные стороны: Малой пошёл на юго-запад, а Степан с Никитой в Бобыльскую слободу.

5.

Фролка привёл Никиту к пану полковнику Яну Пшемульскому — долговязому человеку с больным желудком, который вчера выступал на ступеньках игуменской кельи. Он занял игуменские покои, а настоятельницу попросил покинуть это тёплое здание и отправиться к кому-нибудь из сестёр.

Молоденький казачок из украинских крепостных пана, открыв дверцу, подкладывал в топившуюся изразцовую печку новую порцию дров. Полковник сидел в кресле у стола с инкрустациями и попивал тёмное красное вино из серебряного кубка. В помещении было тепло, и он наслаждался этим теплом, согревая себя ещё изнутри. На широкой лавке был разостлан персидский ковер, поверх которого лежала одежда полковника — с позументами кунтуш, шапка, отороченная лисьями хвостами и сабля с осыпанной драгоценностями рукояткой.

Ординарец открыл низкую дверь и спросил пана, примет ли он Фролку Кривого.

— Что ему надо? — спросил полковник и поморщился, то ли от боли, то ли от известия о просящем аудиенции лазутчике.

— Говорит, что по важному делу. С ним какой-то мальчишка, видать, из местных.

Пшемульский с минуту раздумывал, глядя как густое вино отсвечивает на стенках кубка.

— Пусть войдёт, — сделал движение головой пан полковник, и рука с большим перстнем на безымянном пальце потянулась к кубку.

Вошёл Фролка. В нём не сразу можно было признать нищего, несколько лет отиравшегося в монастыре. Лицо было умыто, волосы расчёсаны и помазаны маслом, из-под овчиного кафтана виднелась домотканная рубаха. Он хотел подойти ближе, но пан полковник осадил его мановением руки — как лазутчик не был помыт и одет в новые одежды — от него на расстояние нескольких шагов разило нечистоплотным духом. Пан полковник даже поморщил нос.

— Что тебе? Говори! Да скорей.

Фролка низко поклонился и, откашлявшись, спросил:

— Дозволь слово молвить, пан полковник?

— Я тебе разрешил.

Фролка потоптался на кривых ногах.

— Тут со мной малец из Бобыльской слободы, Никиткой зовут. Так он говорит, что знает про подземный ход монастырский.

Пан полковник вскинул бровь. Рука, державшая кубок, дрогнула.

— Откуда он знает?

— Мальчишка!? Он все закоулки здесь облазил.

— Может врёт?

— Не должен. Какая ему корысть врать. Чтоб батогов получить? Я с ним уже побывал в подземелье. Проверял.

— И что же?

— Есть там ход, с полверсты мы прошли. Дальше духу не хватило…

Пшемульский взглягнул на серое лицо Фролки, которое тот побрил по примеру польских господ, оставив усы и куцую бородёнку на подбородке.

— Солдат надо бы отрядить… посмотреть. — Фролка подобострастно взглянул на пана.

— Без тебя знаю. — Полковник достал надушенный платок, поднёс к лицу, чтобы отбить неприятный запах, шедший от бывшего нищего.

— Доставь его сюда.

— Он в сенях. Я его привел с собой. Дозвольте?

Пан полковник небрежно кивнул, приказывая привести мальчишку.

Фролка открыл дверь в сени и крикнул:

— Где ты там? Иди к пану полковнику.

В комнату вошёл Никитка, встал у порога, снял шапку с головы, внимательно глядя на восседающего за столом длинного чужестранца.

— Так ты говоришь, что знаешь, где здесь подземный ход? — спросил как можно мягче полковник, разглядывая паренька.

— Знаю.

— А куда он ведёт, знаешь?

— Под стены Троицы.

Полковник усмехнулся.

— Ты ходил туда?

— Под стены Троицы? Нет.

— А почему так уверен?

— Люди говорили.

— Он длинный?

— Я не дошёл до конца.

— Проведёшь моих солдат по нему?

— Отчего не провести.

— А почему ты вызвался помочь нам? — глаза пана полковника упёрлись в лицо Никиты.

— Я не задаром. Вы должны меня наградить.

Пшемульский улыбнулся тонкогубым ртом, показывая большие широкие зубы:

— Я тебя награжу, если ты не обманешь. Ежели обманешь — посажу на кол.

— Я не обману, — ответил Никита, глядя прямо в глаза полковнику.

— Убирайтесь, — брезгливо махнул рукой пан полковник. — Провоняли тут…

Оставшись один, Пшемульский подумал, что малец, возможно, говорит неправду, но это ничего не значит. Если есть какой-то подземный ход, как подтвержает Фролка, он должен куда-то вести. Вот это и надо проверить. Собрать отряд и проверить.

Полковник внезапно почувствовал, как телу стало тепло — вино подействовало, и он опять потянулся к кубку.

6.

Малой при тусклом свете свечи, вставленной в широкую бадью, рассыпал остатки зелья у крайнего бочонка, вытащил затычку и вставил туда смоляную паклю.

— Теперь кажись, всё, — сказал он, смахивая со лба капли пота.

— Как же это вы у ляхов зелье уволокли? — спросил напарника Степан, указывая на бочонок с порохом.

— Как, как? Уволокли за милую душу. Не надо им рты разевать. Бог подмогнул. Обоз ехал через Воздвиженскую топь, там болотину большущую Талица заливает. Застряли ляхи. Телегу с поклажей оставили, сами побежали за подкреплением. Ну мы телегу-то и уволокли…