Мужичок снял шапку, зажал её в руке и поклонился толпе:
— Ляхи числом более сотни идут сюда, — горячо сказал он. — В Сатькове остановились на отдых, а вскоре прибудут сюда. Казаки с литовцами бесчинствуют, отымают припасы, одёжу, скот, кто не увёл в лес…
— К нам по Инобожской дороге пойдут, — сказал кто-то в толпе.
— Прячьтесь люди добрые, — сказал мужичок. — Таите добро своё.
— Что таить? Что было уж разграбили. Иное в лес отправили. Скотину жалко. Как без скотины жить-то…
— Что скотина! Сами хоронитесь. Вороги лютуют…
— За какие грехи Господь наказывает нас…
— А вы сестры? — спросил мужичок игуменью, когда люди стали расходиться. — Как вы то?..
— А мы будем Богу молиться. Куда нам податься?
3.
Ляхи с казаками нахлынули внезапно. Не прошло и часу, как мужичонко с Подушкина сообщил тревожную весть, а они тут, как тут. И не один десяток. Монастырская улица наполнилась запахом конского пота и кожаной сбруи. Иные из слуг монастыря и скарба малого, с чем бечь в лес, не успели собрать.
Конные стали рыскать по монастырю, с десяток поскакали в Бобыльскую слободу.
Степана схватили в его избе, скрутили руки назад, выволокли на улицу, связали верёвкой и так за верёвку, как скотину, привели в монастырь на площадь. Там уже были мужики, согнанные с окрестных мест, кто не успел податься в лес. Степана толкнули в толпу пригнанных, не развязывая рук. Рядом с собой он увидел краснолицего коренастого мужичка в полукафтанье с надорванным рукавом, в кожаной рыжей шапке, отороченной овечьим мехом. Степан узнал его: это был Филипп Малой, родом из опустевшей деревеньки Сукольниково, промышлявший тележным ремеслом при монастыре, с месяц или два назад подавшийся в леса от первого наезда шлехетской своры.
— Филька, — воскликнул плотник. — Бодай тебя комар! Ты ж…
Мужик подмигнул ему:
— Тише! Словили меня. Подался я сегодня утречком сюда навестить сударушку, да попался ляхам на завтрак. Вишь, привели на лобное место. — Он криво усмехнулся.
Степан хотел ещё о чём-то расспросить Фильку, но на крыльце раздался шум.
С игуменских покоев, по лестнице спустился высокий человек с измождённым от болезни или от аскетического образа жизни серым лицом, с прямыми светлыми волосами почти до самых плеч, в дорогой бархатной одежде с позолоченными пуговицами и вышитыми по синему полю шёлковыми затейливыми цветами. На поясе болталась длинная шпага. Рядом с ним шествовал, иного слова нельзя было подобрать, круглый человечек с гладко выбритой головой и длинными чёрными усами, спускающимися к подбородку, в зелёном жупане и кривой саблей на боку. Атласные шаровары были заправлены в мягкие козловые сапоги.
Длинный испитой человек остановился перед толпой на предпоследней ступеньке крыльца и заговорил. Голос был скрипучий, как песок, попавший в жернова:
— Ну что, пёсье отродье, — сказал он, поводя светлыми глазами по толпе и держа левую руку в перчатке на эфесе шпаги. — Желаете служить польскому королю Сигизмунду?
Толпа безмолвствовала.
— Не хотите говорить, чума на вашу голову! Не образумились ещё? Не пришло время? — Он сделал длинную паузу, мрачно посмотрел на разношёрстную толпу, понуро стоявшую у крыльца, и рукой подозвал поближе толстого человечка: — Прикажи привести того… нищего.
Толстяк, гремя саблей, бросился исполнять приказание.
— Сказывают, — продолжал пан, — будто от вашего монастыря к Троицкому ведёт подземный ход. Только никто якобы не знает где. Мы бы попытали сидельцев троицких, да они носа не кажут из-за стен. Вот мы и навестили вас. У вас нет стен таких дуже мощных… — он захохотал.
Захохотали и несколько человек, пришедших с ним.
В дверях игуменских покоев показался толстяк, а за ним Фролка Кривой. Его сразу нельзя было и узнать. Непокрытая голова была расчёсана, на плечи был наброшен ярко жёлтый кунтуш, в сапоги с подковками были заправлены бархатные штаны.
— Фролка! — прошелестело в толпе. — Ой! Смотри, народ, обнову справил! Вот и нищ!
— Наряди козла в епанчу, всё равно козлом останется, — сплюнул на землю Филька Малой. — Он лазутчик ляхский. — Глаза слобожанина блеснули из-под шапки.
— Это ваш человек, — ткнул пальцем в Фролку шляхтич. — Вы его знаете. Он говорит, что есть подземный ход из вашего монастыря в Троицкий.
Толпа безмолвствовала.
— Так есть или нет? — грозно повторил пан. Брови его сдвинулись к переносице.
— Откуда нам знать, — произнёс из толпы горшечник Платон. — Есть или нет. Это, чай, не дорога, по которой кажинный день ездишь. Нам это неведомо.
— Если Фролка сказывает, что есть такой ход, его и пытайте. А с нас что взять, — сказал Степан. — Откуда нам знать.
— Кто это голос подаёт? — поднял кверху бровь пан.
Степана вытащили из толпы и хотели бросить под ноги пану, но Степан, откинув в стороны поляков, набычился, глядя на долговязого шляхтича.
— Привяжите его к столбу, — распорядился пан, указав на плотника.
К Степану подбежало несколько солдат, схватили за верёвки и поволокли, опутав руки и ноги, к столбу, врытому посреди площади. Содрали сермягу, оставив в одной домотканной рубахе, и привязали к столбу.
— Сказывай, где здесь подземный ход? — обратился к нему пан.
— Не ведаю ни про какой ход, — ответил Степан.
— Не верю. Должен знать.
Степан молчал.
— Всыпьте ему батогов. — Пан повёл глазами в сторону, где обочь крыльца стоял десяток вооруженных кирасиров.
Двое рослых ляхов с палками в руках встали по сторонам столба.
Долговязый шляхтич махнул рукой. Удары батогов посыпались на спину Степану.
После десяти или больше ударов, пан спросил:
— Ну так вспомнил, где есть ход.
— Я не слыхал о таком, — ответил Степан.
— Привяжите столбу вон того, — сказал пан, указав на Платона горшечника.
Тот был ростом ниже Степана, худой, как тростинка. Шляхтич, видимо, подумал, что у такого мозглявого человечка легче выбить признания.
Платону тоже всыпали батогов.
Он ругался во весь голос, когда его били, но тоже сказал, что не знает, где ход.
Отведали батогов ещё трое крестьян, но с тем же результатом, и долговязый прекратил экзекуцию.
— На сегодня хватит, — сказал он. — Завтра будет время.
— Добже. Продержим в темнице, поголодают, сразу языки развяжутся, — сплюнул себе под ноги круглый человечек с усами.
— Запереть в сарае, — распорядился длинный шляхтич, указав на толпу мужиков. — Еды и воды не давать.
Мужиков увели на западную сторону монастыря, где была сооружена небольшая баня, а за нею на широком лугу сенной сарай. Ворота сарая закрыли и подпёрли крепкими осиновыми слегами.
4.
Степан полулежал на колком сене в углу у венцов сарая и молча слушал рассказ Фильки Малого.
— Житьё в лесу — мало сладкого, — говорил тот. — Летом, сам знаешь, каждый кустик ночевать пустит, да и зимой бывало зимовали. А осенью хуже некуда. То дождь, то снег, землянку заливает, грязь, всё мозгнет — нет, не житьё. Одна отрада — пощипать какой польский обоз.
— А что бывало? — спросил Степан.
Филька усмехнулся:
— Бывало? Ещё как. Не кажный день ляхи по дороге ездят, но случается. А мы тут как тут.
— А что в обозах-то?
— Разное. Зелье пороховое, ратные доспехи, оружие, пропитание везут, деньги. Но когда казна, обоз сопровождает много служилых людей, дозор и впереди и сзади. Это не по нашим силам. Мы так — кто отбился, кто заблудился… Всяко с ними в дороге случается: то телегу в канаву завалят, то лошадь оступится…
Фильке скоро наскучило, как он выразился «языком ворочать», и он, положив шапку под щёку, захрапел, уставший от всех передряг. А Степану не спалось. Он ворочался с боку на бок, решая, что придумает завтра польский начальник. Ишь чего выдумал: скажи про тайный подземный лаз. Если и есть такой, на то он и тайный, чтоб смерду не знать.
Он привстал, поворошил рядом сено, чтобы было помягче и лёг на спину.
