Видя, что дело идет не так, как предполагалось, Перовский решил дать отряду продолжительный отдых и приказал сформировать отдельную колонну из тех, у кого было побольше сил. Задачу колонне поставили дойти до Чушка-куля, встать в тамошнем укреплении лагерем и выслать рекогносцировочную группу на плато Усть-Урт. По сути, приказ о формировании этой колонны отдал Никифоров, поскольку сам Перовский в это время, поняв, что ввязался в жуткую авантюру, и не предвидя ничего хорошего, впал в депрессию. Командующий сидел в своей кибитке, и допуска к нему никому не было, кроме Никифорова, который распоряжался от его имени. Начальники колонн, состоявшие в генеральских чинах, вынуждены были подчиняться приказам штабс-капитана, получая составленные Никифоровым и подписанные Перовским директивы.

В дополнение к тяготам пути по зимней степи прибавились постоянные наскоки хивинских всадников. Крупного сражения предводители этого степного войска не желали, слишком заметна была разница в вооружении между хивинцами и регулярными частями русских — артиллерия отряда разметала бы их в пух и прах. Они избрали свою излюбленную, опробованную на караванных путях тактику, сводившуюся к внезапным, преимущественно ночным налетам. Основной целью таких наскоков был захват вьючных животных. Расчет был верным — если русские потеряют значительную часть лошадей и верблюдов, то, конечно, на себе они грузы не потащат и будут вынуждены, бросив припасы, вернуться в Оренбург. Тогда их можно будет преследовать, подбирая при этом немалые трофеи.

Так хивинцы напали ночью на расположившуюся лагерем колонну поручика Ерофеева. По приказу Ерофеева лагерь был укреплен по периметру неким подобием баррикад из тюков с припасами, фуражом и прочими грузами. Внутри укрепления были поставлены кибитки и повозки. Примерно треть отряда была больна, но хивинцы русских врасплох не застали; барабанщик отряда, цыган по национальности, заметил приближение врага и ударил тревогу. Лошади хивинцев испугались внезапного барабанного боя и стали сбрасывать седоков. В рядах хивинцев возникла паника, и они скрылись в степи. Но прежде они успели ухватить арканом одного из солдат и уволокли его за собой. Из ночной мглы еще долго слышались ужасные крики несчастного.

Хивинцы, потеряв человек тридцать, отступили, но вскоре вернулись пешими, решив, что причина их неудачи кроется в пугливости коней. В новую атаку они пошли толпой по глубокому снегу. Поручик Ерофеев приказал солдатам не стрелять и, лишь подпустив противника поближе, скомандовал стрельбу залпами. Убийственный огонь всем фронтом, производимый сменными шеренгами стрелков, стрелявшими почти непрерывно, произвел чудовищные опустошения в рядах хивинцев, и они побежали прочь. Итог этого боя был таков: отряд потерял пятерых убитыми, пятнадцать ранеными и один попал в плен. Впрочем, он тоже вскоре перешел в разряд убитых: утром разведчики неподалеку от лагеря наткнулись на его изуродованный труп. Солдат был обезглавлен, у него обрубили по локти руки и по колени ноги. Разведчики доложили, что, судя по оставшимся следам, в налете участвовало до тысячи человек.

Барабанщик-цыган, первым поднявший тревогу, получил Георгиевский крест. Поручик Ерофеев был произведен в штабс-капитаны, а потом в капитаны, представлен к ордену Св. Владимира с мечами и бантом. По возвращении из похода он был командирован в образцовый учебный полк сроком на год и оттуда вернулся уже майором, приняв под свою команду 3-й линейный оренбургский батальон. Впоследствии Ерофеев стал командиром оренбургского укрепления и за отличия по службе был произведен в подполковники. Но после этого с ним случилась старая русская беда — он стал сильно пить и в конце концов был уволен из армии. Правда, позже, по ходатайству Перовского, Ерофеев был снова принят на службу и зачислен младшим штаб-офицером в Самарский гарнизонный батальон; в этой должности он оставался до самой своей смерти.

Перед выступлением к Чушка-кулю отдельной колонны взбунтовались проводники-киргизы, отказавшиеся идти дальше. Некоторые из них даже пытались бежать, но их поймали, привели к Перовскому, которому, будучи спрошены, киргизы твердили свое: дальше не пойдем, везде лежат снега, пройти невозможно, а половина верблюдов уже пала, и остальные тоже вот-вот передохнут, а заплатят ли за них, как было обещано, еще не известно. Не привыкший терпеть дерзости от азиатов, Перовский обещал заплатить за каждого падшего верблюда по возвращении в Оренбург, но степняки только упрямо мотали головами: разговор о плате за верблюдов был лишь предлогом, для того чтобы вернуться. Поняв это, командующий пригрозил киргизам расстрелом, но те, думая, что он их просто пугает, продолжали упорствовать. Тогда, по приказу Перовского, выхватили из их толпы несколько человек и тут же расстреляли. Поняв, что «белый начальник» не шутит, киргизы закричали, что согласны идти…

Колонна выступила и под обжигающими ветрами, теряя людей десятками, дошла до укрепления у Чушка-куля. В пути терпели невероятные лишения. Даже на коротких ночевках люди не могли согреться. Невозможно было разуться, высушить обувь и портянки, а потому начались массовые обморожения ног. «Обезножевших» и выбившихся из сил помещали в лазаретные повозки, там они очень быстро умирали от холода. Спасался тот, кто мог идти, и тот, кто имел возможность согреться. Отряд из последних сил добрался до лагеря, но и там не нашли теплого жилья; да к тому же вода в округе оказалась непригодной для питья, и четверть пришедших тут же заболела дизентерией; что же до гарнизона укрепления, то он уже давно лежал вповалку.

Ситуация усугубилась тем, что в «джибуге» завелись вши, которые заедали людей. Ни прокалить одежду, ни провести дезинфекцию, да что там — просто вымыться было негде, и солдаты стали бросать завшивленные вещи. В Оренбург не возвратилось ни одного комплекта обмундирования, в котором выступили в поход. А мороз только усиливался, ледяные ветры зимней степи убивали быстрее, чем сабли хивинцев. Солдаты замерзали насмерть на постах. Один караульный офицер, проверяя посты, несколько раз окликнул часового, но тот не отвечал. Подойдя вплотную, он ударил солдата в спину, и тот беззвучно повалился в сугроб — опираясь на ружье, на часах стоял покойник.

Верблюды и лошади пали практически все. Те грузы, что они тащили, большей частью пошли на топливо. Хивинцы почти не тревожили вымирающий лагерь, кружа неподалеку от него, словно стая степных шакалов, и дожидаясь, когда противник окончательно обессилеет. Но, выполняя приказ, в разведку на Усть-Урт выслали отряд казаков в 150 человек. Через восемь дней они вернулись, найдя подъем на плато, по ущелью Кык-каус, но толку от этого было мало — на плато лежал снег еще больший, чем на равнине. Зима становилась все суровее, ни о каком дальнейшем продвижении речи уже быть не могло.

Получив известие о непроходимости снегов на Усть-Урте, Перовский 1 февраля 1840 года собрал военный совет и объявил о возвращении. Приказ по отряду гласил: «Товарищи! Скоро три месяца, как мы выступили по повелению Государя Императора в поход, с упованием в Бога и с твердой решимостью исполнить царскую волю. Почти три месяца боролись мы с неимоверными трудностями, одолевая препятствия, которые встретили в эту необычайно жестокую зиму от буранов и непроходимых, прежде невиданных в этих краях, снегов, заваливших нам путь и корма. Нам не было даже отрады встретить неприятеля, если не упоминать о стычках, показавших все его ничтожество. Невзирая на все наши труды, люди свежи, бодры, лошади сыты, запасы наши обильны (эта строка самая странная в приказе, непонятно, кого хотел обмануть Перовский: себя, людей вокруг себя? — В. Я.). Одно нам изменило: значительная часть верблюдов погибла, оставшиеся обессилели, и мы лишены возможности пополнить в пути запасы продовольствия. Как ни больно отказаться нам от победы, но мы должны возвращаться в сей раз к своим пределам. Там будем ждать повелений Императора. В другой раз будем счастливее. Мне утешительно благодарить вас всех за неутомимое усердие, готовность и добрую волю каждого при всех перенесенных трудностях. Всемилостивейший Государь наш и отец узнает обо всем».