В этой ситуации я не имел другого выхода из положения, как лечь под забором, который со стороны Шведов зарос кустами, а со стороны других соседей — большими лопухами и красной смородиной. Там я спрятался и долго лежал недвижимый. Через некоторое время послышалась украинская речь: "Видишь, где он сидит". Подумал, что меня заметили и пришел конец. Но в этом момент меня осенила другая мысль: "Пока не увижу над собой ствола винтовки, не раскрою себя". В это время послышался плач мальчика Шведа Феликса, 10 лет, лежавшего между рядами на картофельной грядке. Один из украинцев предложил застрелить его, а другой приказал ему идти в школу. Мальчик с плачем ушел в направлении школы.
Лежа в укрытии под забором, я пережил еще две угрозы. Первая, когда перепуганная корова бежала прямо на меня и могла растоптать. Я пошевелился, и она остановилась, а затем побежала в сторону. Во второй раз был напуган мчавшимся на коне бандеровцем. Его внимание отвлекли входившие в село немецкие солдаты. Услышав их голоса, я вышел из укрытия. Здесь же я увидел своего отца и еще нескольких односельчан. Среди них был мой школьный товарищ Юлиан Трусюк, 18 лет, который немного говорил по-немецки. Он обратился к немцам, прося их спасти женщин и детей, которых бандеровцы погнали по дороге. Немцы отказались. Тогда Трусюк попросил их дать оружие, дабы силами поляков освободить от расправы обреченных односельчан. В ответ немцы рассмеялись и оттолкнули от себя Юлиана. Но и после этого Юлиан Трусюк пытался как-то спасти женщин и детей, среди которых находились моя 50-летняя мать, сестра Оля и брат Генрих. Позже нам стало известно, что в колодце возле дома Трусюков, во дворе которого расстреливали мужчин, находятся тела моего 98-летнего прадеда Владислава Кувалка и трупы многих детей. Через некоторое время детей, брошенных в колодец, вытянули, но опознать их уже было невозможно.
Юлиан Трусюк позже стал воином 27-й Волынской пехотной дивизии Армии Краевой. Он погиб в апреле 1944 года.
…Хочу возвратиться к эпизоду, когда бандеровцы сгоняли поляков в шкоду, чтобы показать их коварство. Они разговаривали с нами притворно вежливо, даже "по-приятельски". Дескать, проведем собрание и по-хорошему разойдемся. Но потом, когда люди были согнаны, бандеровцы показали свое настоящее лицо. Один из моих товарищей, переживших расстрел, рассказал, как все это происходило. Людей клали на землю рядами, лицом вниз, а затем расстреливали их. Укладывая в очередной раз людей для расстрела, бандеровец выстрелил в 3–4летнего мальчика. Пуля снесла верхнюю часть его черепа. Ребенок поднялся, начал кричать и бегать то в одну, то в другую сторону с открытым пульсирующим мозгом. Бандеровец продолжал стрелять, а ребенок бегал, пока очередная пуля не успокоила его…
Ева Швед: В воскресенье 29 августа 1943 года я пошла в костел, а затем к подруге Марцельке Музыке, чтобы узнать, вернулась ли она из больницы и что слышно вокруг, потому что в селе Островки идет какая-то суета. Девушки в селе готовят бинты из старых простыней и рубашек. Люди о чем-то перешептываются, творится непонятная суматоха. Когда я пришла к Марцельке, то она предложила переночевать у нее с тем, чтобы утром мы вместе пошли в костел…
Утром на нас напала националистическая свора. Люди начали убегать в поле. Я направилась домой, но группа бандеровцев, укрывшихся за кладбищем, повернула меня обратно. Некоторые поляки начали убегать на повозках. Я побежала в направлении костела. Навстречу мне двигались люди, вооруженные чем попало, винтовками, топорами, косами, вилами..
Я спряталась в хлебной копне. Здесь же пряталась односельчанка Гелена с дочерью. Нас обнаружили и погнали в костел, где уже было много народа, а отсюда повели к школе. Мужчин отделили и повели во двор Ильи. Там их всех и побили, предварительно вырыв ямы, а нас, женщин, вновь загнали в костел. В колодце, что во дворе Ильи, утопили священника Станислава Добрянского, человека ангельской доброты. Живыми бросили в колодец еще несколько человек. Побитых закопали во рвах. Один из таких рвов находился во дворе Ильи, а другой — у Марцинка. Хотя сегодня не узнать тех мест, но я попыталась бы их найти.
В костеле люди плакали, причитали, дети обещали, если останутся живыми, пешком отправиться на молебен в Ченстохов. Бандеровцы открыли костел и засучив рукава начали вытаскивать людей на улицу. Нас погнали под наше село Сокол. Было нас около 550 человек из сел Островки и Воля Островецкая. Из Воли Островецкой женщины с детьми съехались в воскресенье в Островки на молебен. Здесь находилась наша парафия. Мужчин замучили до нас. В костеле все начали готовиться к смерти: крестились, молились, исповедовались. Когда начали открывать дверь и выгонять людей на улицу, я подумала, что будут поджигать костел. Я легла на гроб Иисуса Христа возле алтаря со словами:
"Господи, ты в гробу, а я возле гроба".
И все же добрались и до меня. Когда нас выгнали на улицу, никто не плакал. Брали по десять человек и клали на землю лицом вниз. Стреляли разрывными пулями. Рядом со мной лежала Михайлина Ваврикова со своим сыном. Я стала молиться, и в этот момент палач выстрелил в меня. Чувствую, что ранена. Поднимаю голову и говорю палачу: "Пусть спадет пелена с ваших глаз. За границей проживает много поляков. Придет время, и вам отомстят". А он мне отвечает: "Ты их видеть не будешь". А я к нему. "Убей меня, только хорошенько, чтобы не мучилась". Выстрел пришелся мне в бок и палец на руке.
Кто-то подошел ко мне и, дав несколько пинков, сказал, что я убита. Долгое время я лежала совсем неподвижно, пока не ушли бандеровцы.
Очнувшись, я подняла голову. Светит солнце, прекрасный мир…
И вдруг вижу вокруг себя трупы близких мне людей. Дочери Марцельки, Музыки Луция и Ядзя держат под руки маленького братика. У Марцельки была размозжена голова. Луция лежала с простреленной головой. Ядзя и братик оказались живы. Они поднялись, взялись за руки и пошли в г. Любомль. Я же пошла в Ягодин. Воля Островецкая вся горела. Здесь на железнодорожной станции сделали мне перевязку. Доехала до г. Дорогуска (Хелмское воеводство). Доктор Вядовский взял меня к себе и вылечил. Говорить об этом очень тяжело: открывается душевная рана.
Тадеуш Которский: До 1939 года я проживал в Ковельском районе на Волыни. Ходил в семилетнюю школу, которая находилась в польской колонии Ружин, что в 15 км от Ковеля. В период немецкой оккупации работал в автомастерских в Ковеле. До конца 1942 года мы жили с украинцами добрососедски. Даже не испытывали обиды, когда в период немецкой оккупации нас в местных учреждениях заставляли говорить исключительно по-украински, поскольку всегда воспитывались в атмосфере уважения к украинской культуре и православной вере. Учили, что необходимо отвечать по-украински, когда спрашивающий не знал польского языка или не хотел им пользоваться. Большинство поляков владело украинским языком, а украинцы, особенно молодежь, знали польский.
Уничтожение поляков бандами УПА началось летом 1943 года, а под осень того же года трагедия достигла своей вершины. Первое действие трагедии имело место 10 июля 1943 г., когда польская делегация в составе Зигмунда Румля, Кристофера Мазуркевича и Витольда Добровольского отправилась на повторные мирные переговоры с представителями УПА с целью выяснения претензий со стороны оуновцев к польскому населению Ковельского округа. Польские парламентарии с переговоров не вернулись. Как выяснилось позже, они были зверски убиты.
Вторая трагедия произошла 27 августа 1943 г. В этот день на глазах жителей колонии и села Ружин были коварно схвачены и связаны колючей проволокой восемь беззащитных молодых поляков. Молодая учительница, обучавшая украинцев и поляков, Александра Магер молила палачей пощадить этих людей. Ее дерзко отбросили от одной из повозок, на которой приехали бандеровцы, и прикладами винтовок затолкали в придорожную канаву. Несмотря на это, учительница не успокоилась и на повозке одного односельчанина поехала вслед за удалявшимися бандеровцами, которые ехали в сторону леса Свинючинский. Тем временем отец трех схваченных бандеровцами юношей Магер Петр действовал по-своему. Он подкупил соседа Митьку Юхимчука, являвшегося старостой и пропагандистом ОУН. Тот сел на мой велосипед и поехал к своему родственнику Ляховскому (или Лясковскому), проживающему в селе Ставок близ г. Турийска и занимавшему важное положение в УПА, с целью спасти жизнь сыновей Магера и их товарищей. Юхимчук Митька возвратился только через неделю. Он рассказал, что был задержан оуновцами и обвинен в пособничестве полякам.
