Совершилось то, что еще накануне считалось немыслимым. Незадолго до этого Сенявину еще писали из морского министерства, инструктируя его о русской политике: "Берлинский кабинет, который находится ныне под управлением графа Гаугвица, министра, совершенно преданного Франции, не подает ни малейшей надежды, чтобы в настоящих обстоятельствах можно было обратить решимость оного на всеобщую Европы пользу. Почему и остается нам только тщательнейше наблюдать за поведением Пруссии, дабы она по связям своим с Францией не обнаружила со временем излишнюю на внушения сей державы податливость, которая могла бы для России соделаться вредною". Казалось бы, ясно, почему "его величество готов объясниться о средствах восстановить всеобщий мир, если Франция с своей стороны обнаружит приличную к тому податливость". Но тут же было прибавлено нечто такое, что давало Сенявину надежду, хотя еще очень неясную и смутную: "На случай, однако же, если Бонапарте под каким бы то ни было предлогом восхотел обратить оружие свое противу Пруссии, то государь император, движим будучи единственно желанием спасти Европу от неизбежной уже гибели, не откажется поспешить ей на помощь всеми силами, в его распоряжении находящимися".

В пересланной Сенявину для сведения, руководства и исполнения выписке из документа, подписанного 8 июля 1806 г. русским уполномоченным Убри и французским генералом Кларком, значилось, что русские должны отдать Наполеону Боко-ди-Каттаро так же, как области Рагузу, Черногорию и Далмацию, причем Наполеон обещает республике Рагузинской "независимость ее, дабы она пользовалась оною, как и прежде под поручительством Порты Оттоманской". При этом Наполеон обещает, что французы эвакуируют "турецкую область Черногорию, если по обстоятельствам войны они туда вступили" 1. А они туда вовсе не вступали!

Сенявин получил этот документ лишь в августе, когда обстоятельства сложились так, что адмирал мог его не исполнить.

Но еще до того, как он получил эту выписку из трактата Убри — Кларка, Сенявину пришлось выдержать большой натиск со стороны австрийцев, которым вовсе не нужно было ждать подписания договора Убри, чтобы, опираясь на прямое приказание Александра, потребовать от Сенявина ухода из Боко-ди-Каттаро. Но Сенявин медлил и вел свою линию. Ведь он и сражение 5 июня начал, уже зная, что царь велел ему передать Боко-ди-Каттаро австрийцам, то есть фактически череа австрийцев — французам. Мы знаем из документов, что уже 4 июня, значит накануне боя, статский советник Санковский известил адмирала о решении царя. Получив его извещение от Санковского, Сенявин решил скрыть его от населения и продолжал военные действия."… до того времени, пока можно было сие обстоятельство содержать в тайне, войска черногорские и приморские весьма дружно и храбро содействовали с нашими регулярными противу французов, что весьма многе способствовало и одержанной над неприятелем июня 5-го славной победе", — доносил впоследствии Сенявян. Но долго нельзя было, конечно, делать политику, решительно несогласную с волею царя: "…когда господин Санковский начал приготовлять народ к принятию с повиновением решения вашего императорского величества, то оное уже тогда не могло быть тайной, и с тех пор войска черногорские и приморские, пребывая в совершенном унынии, не оказали уже толикой храбрости. Воображение, что они принуждены сделаться австрийскими подданными, а потом к вящему своему несчастью порабощены будут и французами, крайне угнетало их дух, и они от сего потеряли всю свою бодрость против французов", — доносил впоследствии Сенявин царю².

От Адама Чарторыйского и возглавляемого им министерства иностранных дел Сенявин в эти критические июньские дни 1806 г. отделался уже испытанным им простым способом: царь велел ему запрашивать обо всем, в чем он будет иметь необходимость, министерство иностранных дел через русского посла в Вене Разумовского, а Сенявин ни к Разумовскому, ни к его начальнику Адаму Чарторыйскому ни за какими инструкциями не обращался. И когда пришла 8 июня привезенная поручиком Феншем бумага от Чарторыйского, то Сенявин вместо какой-либо просьбы об инструкциях известил Чарторыйского в самой почтительной и ласковой форме, что он не совсем понимает, чего, собственно, князь Адам Адамович от него хочет. "Благоволите, милостивый государь, также принять нелицеприятную мою благодарность за лестный ваш обо мне отзыв и доброжелательство и при сем же случае позвольте мне испросить вашего наставления, в каких именно случаях и по каким предметам имею относиться к вашему сиятельству, ибо, находясь в недоумении касательно нового распоряжения (подчеркнуто Сенявиным — Е. Т.), о коем вы изводите упоминать в депеше вашей, я опасаюсь, с одной стороны, сделать какое упущение или же, с другой, утруждать ваше сиятельство неуместными донесениями и письмами"³. Этот вопрос о недоумении по поводу запросов месяца на 2 1/2-3 избавлял Сенявина от забот и докуки со стороны Адама Адамовича и министерства иностранных дел. Но что было делать со статским советником Санковским, бывшим тут же, в Боко-ди-Каттаро? Он определенно желал приступить к выполнению царского приказа. Смятение в Боко-ди-Каттаро воцарилось неописуемое. Сенявин на своем флагманском "Селафаиле" пошел в Боко-ди-Каттаро.

Едва 25 июня "Селафаил" стал на якорь в Кастельнуово, как к нему явилась депутация от восьми коммунитатов город" и бокезской области и вручила следующее, напечатанное Владимиром Броневским в русском переводе прошение:

"Ваше высокопревосходительство!

Наш препочтенный начальник и покровитель!

Услыша, что государю императору угодно область нашу отдать французам, мы именем всего народа объявляем: не желая противиться воле монарха нашего, единодушно согласились, предав все огню, оставить отечество и следовать повсюду за твоим флотом. Пусть одна пустыня, покрытая пеплом, насытит жадность Бонапарте, пусть он узнает, что храброму славянину легче не иметь отечества и скитаться по свету, нежели быть его рабом. Тебе вестна любовь и преданность наша к монарху нашему, ты видел, что мы не щадили ни жизни, ни имущества для славы России; к тебе же, благодушный великий амирант наш (так обыкновенно называли адмирала), именем старцев, жен и чад наших прибегаем и просим, предстательствуй у престола монарха милосердого и сердобольного, склони его к молениям нашим, да не отринет он народа, ему верного, народа, жертвующего достоянием и отечеством, любезным каждому гражданину, для малого уголка земли в обширной его империи. Там под его державою в мирном и безопасном убежище уверены, что святотатственная рука грабителей Европы не коснется праха костей наших, и там, посвятив себя службе нового, но родного нам отечества, мы утешимся, позабудем потери наши и вовеки благословлять будем имя его. Если же, противно ожиданию и надежде, мы должны повиноваться злейшим нашим врагам, врагам веры и человечества, если ты не можешь позволить нам следовать за тобою, то останься спокойным зрителем нашей погибели. Мы решились с оружием в руках защищать свою независимость и готовы все до единого положить головы свои за отечество. Обороняя его, пусть кровь наша течет рекою, пусть могильные кресты свидетельствуют позднейшему потомству, что мы славную смерть предпочли постыдному рабству и не хотели другого подданства, кроме российского"⁴.

Сенявин, выслушав все это, принял решение: несмотря на повеление царя, Боко-ди-Каттаро австрийцам не отдавать и военных действий против Рагузы не прекращать. Статский советник Санковский отступил перед этой решимостью. Славянское население сразу же воспрянуло духом после смелого решения Сенявина.

"Все дороги впереди наших постов заняли отборные отряды приморцев и черногорцев, партии их снова появились под стенами Рагузы. Благодарность и усердие бокезцев были беспримерны: вся область представляла военный лагерь и везде раздавалось: да здравствует Сенявин! Где бы он ни показался, многочисленные толпы с почтением сопровождали его.