Поначалу Мария была шокирована не меньше своего министра, главным образом ее не устраивало низкое происхождение Дадли и его скандальная репутация. Однако по здравому размышлению Мария решила, что Лондон может стоить такого брака. А может быть, даже не считая этот союз возможным, она, как и Елизавета, продолжала лишь делать ответные ходы, чтобы не прерывать игры. Так или иначе, переговоры начались, затянувшись почти на год.
Это был удивительнейший брачный прожект, в успехе которого ни «сваха», ни потенциальные партнеры не были заинтересованы. Елизавету было трудно заподозрить в том, что она искренне и всерьез собиралась уступить своего Робина сопернице. Хотя она и доказала, что политическую целесообразность ставит выше эмоций, и теоретически могла пожертвовать Дадли, как поднадоевшей игрушкой, не в ее характере было терять тех, над кем она хотела безраздельно властвовать. К чему было дарить ему корону руками шотландской королевы, когда она сама могла наградить его ею? Если она вела открытую игру, это явно противоречило всей логике ее поведения. Скорее всего, королева ожидала, что Мария откажется от столь невыгодного предложения, даст повод упрекать себя в неблагодарности и вновь отсрочить переговоры о престолонаследии. Потенциальный жених также не выказывал никакого энтузиазма и неоднократно заявлял, что вынужден подчиниться воле своей госпожи, но сам не собирается искать руки Марии Стюарт. Шотландка же выжидала и прикидывала иные возможные варианты. Втайне от Елизаветы, платя «сестре» взаимной неискренностью, она начала переговоры об испанском браке. Тем не менее осенью 1564 года в Лондон прибыл ее посол Джеймс Мелвил, чтобы обсудить условия сделки с Дадли. На его глазах в День святого Михаила тот был возведен в графское достоинство. Теперь королева Мария не могла пожаловаться на его невысокий общественный статус.
Мелвил провел в английской столице несколько дней и был очень милостиво принят при дворе. Он оставил любопытнейшие мемуары об этом визите и своих беседах с Елизаветой. Королева явилась ему в ипостаси чуть кокетливой, тщеславной дамы, не чуждой женской ревности и несложных ухищрений. Сначала королева поговорила с ним на всех известных ей языках, в знании которых она явно превосходила Марию, потом стала расспрашивать о его госпоже и потребовала сравнить внешность шотландской королевы и ее самой. Какого роста Мария Стюарт? Чуть выше, чем Елизавета? Значит, она слишком высока, заключила англичанка, ибо она сама — не слишком мала, не чрезмерно высока. Кто красивей, кто белее? Эти коварные дамские вопросы обрушились на несчастного дипломата, как град. Шотландец с честью вышел из положения: «Вы, Ваше Величество, красивее всех в Англии, а королева Мария — в Шотландии». Когда же в ответ на вопрос, хорошо ли играет Мария на каком-нибудь музыкальном инструменте, Елизавета услышала: «Сравнительно хорошо для королевы», она устроила настоящее представление для Мелвила, чтобы показать, что английская королева музицирует блестяще. Все случилось как бы ненароком: «Милорд Хансдон провел меня в тихую галерею, откуда я мог слышать, как королева играла на клавесине… Я внимал ей некоторое время, а потом отодвинул ковер, который висел на двери в покой, и, увидав, что она сидит ко мне спиной, тихонько вошел в комнату и слушал, как превосходно она играла; но как только она обернулась и увидела меня, то сразу же перестала играть и направилась ко мне, как будто намереваясь ударить меня левой рукой… она заявила, что обычно не играет для других, но только когда она одна, чтобы развеять меланхолию». Тщеславие Елизаветы было удовлетворено, но Мелвил утвердился во мнении, что она слишком склонна к игре, притворству и ей не следует доверять.
В полной мере это можно было отнести и к его госпоже. Помимо официальной миссии у Мелвила были и секретные инструкции: вступить в тайные переговоры с графиней Леннокс и ее сыном лордом Дарили — еще одним потенциальным претендентом на английский престол. Дородная, с властным бульдожьим лицом, графиня Леннокс была дочерью Маргарет Тюдор, сестры короля Генриха VIII, от ее второго брака. Лорд Дарили, таким образом, приходился кузеном Марии Стюарт. Ленноксы являлись подданными английской короны, но происходили из Шотландии. Когда-то их изгнали оттуда за государственную измену, секвестрировав поместья и лишив титулов. Подыскивая кандидата в мужья, Мария обратила свой взор и на Дарили, у которого было много преимуществ. Во-первых, он был англичанином, что могло потрафить и Елизавете, и ее советникам в случае, если ему будет суждено взойти на английский трон; во-вторых, в его жилах текла истинно королевская кровь; в-третьих, Ленноксы остались католиками, что было несомненным достоинством в глазах Марии. Переговоры о возможном браке начались под невинным предлогом: Ленноксы обратились к ней с просьбой восстановить их в правах на шотландские земли. Кто-то из представителей семьи должен был приехать в Шотландию, чтобы уладить дела. Разумеется, выбор пал на молодого Дарили.
Джеймс Мелвил и должен был испросить санкции королевы Елизаветы на поездку ее подданного в сопредельное государство. Англичанку было трудно провести, она сразу поняла, куда клонят шотландцы, и дала Мелвилу понять это. Во время приема она еще раз указала послу на Лейстера, своего кандидата; учтивый шотландец стал превозносить достоинства графа. «Да, — с укором промолвила королева, — но вам больше нравится вон тот другой высокий парень (lad)». Сравнение, безусловно, выигрывал Лейстер: Дарили был хрупким, изнеженным безбородым юнцом, и Мелвил вполне искренне ответил Елизавете, что «ни одна женщина с характером не выбрала бы мужчину, который скорее похож на женщину, чем на мужчину». Кто мог предположить, что именно таким окажется вкус его госпожи.
Лишь только Мария Стюарт увидела Дарили, она буквально заболела им. Выбор был сделан: она желала выйти за него замуж как можно скорее. Политик заговорил в ней последний раз, когда она снова написала Елизавете, попросив назвать себя наследницей престола. Та ответила, что в случае брака Марии с Лейстером она назначит ее своей преемницей, но не обнародует этого решения, пока не решит окончательно, выходить ей самой замуж или нет. В первом случае, при появлении у нее законного потомства, корону получили бы, разумеется, ее собственные дети. Мария пришла в бешенство, заявив, что ее водят за нос. Она, безусловно, была недалека от истины.
Гнев и любовная лихорадка противопоказаны в политике. Если бы Мария сохранила самообладание и поторговалась с Елизаветой из-за Дарили, та, возможно, и одобрила бы этот брак. В конце концов, он был англичанином. Стало уже ясно, что Елизавета не намеревается провозглашать Марию своей преемницей, но, если бы брак, которому она не могла помешать, состоялся с ее формального согласия, между королевами сохранился бы мир и нормальные, пусть даже и прохладные, отношения.
Мария предпочла хлопнуть дверью и показать англичанке нос. Дарили больше не вернулся в Англию, а в Шотландии ему даровали титул графа Росс. Принять его без согласия Елизаветы означало нарушить вассальную присягу верности английской короне и совершить государственную измену. Королева приказала ему немедленно возвратиться, а графиню Леннокс в качестве заложницы заключила в Тауэр, но было поздно. В конце июля 1565 года Дарили и Мария Стюарт сочетались браком.
Марии казалось, что она наконец избавилась от унизительной необходимости заискивать перед Елизаветой и ее позиции упрочились: их общие с мужем права на английский престол выглядели весомее, чем когда бы то ни было, католики в Англии были на их стороне, и пришло время английской кузине вновь с опаской смотреть в сторону шотландских соседей. Как, однако, далека была она от истины!
Ее обожаемый мальчик-муж немедленно нарушил хрупкое политическое равновесие в стране, которого она с таким трудом достигла в первые годы своего правления. Его возненавидели все: протестанты — за то, что он был католиком, придворные — за заносчивость и глупость, аристократы — за угрозу, которую несло их кланам восстановление прав Ленноксов, Мюррей — за публичные намеки короля, что он скоро отстранит его от власти. Медовый месяц королевской четы оказался омрачен восстанием протестантских лордов, и, хотя его удалось подавить, а его лидер Мюррей бежал в Англию, это было плохое начало семейной жизни. Продолжение было еще неудачнее, ибо вскоре Мария уже разделяла всеобщую неприязнь подданных к своему мужу. Этот высокий, прелестно сложенный юноша с детским лицом оказался не только глуп, но и капризен, порочен и к тому же постоянно пьян. Королева блуждала по дворцу в слезах и, стеная, призывала смерть.
