Она была единственной надеждой для отчаявшихся и гонимых протестантов. Многие из них никогда не видели ее, но лелеяли светлый образ девы в белых одеждах, страдающей вместе с ними, и верили, что придет час и она избавит их от тирании той, которую они прозвали Кровавой.
Реальная Елизавета не была сделана из того теста, из которого получаются святые и мученики. Не была она и фанатиком. В двадцать один год она была политиком — причем политиком искусным. Это помогло ей найти общий язык с Филиппом, который, хотя и был ревностным католиком, все же мыслил такими категориями, как компромисс и политическая целесообразность. При дворе даже поговаривали, что Елизавете удалось пробудить в нем особую симпатию — если этот Габсбург с вяло текущей кровью вообще был способен кем-то увлечься. Так или иначе, но увещевания Филиппа и угрозы Марии подействовали, и Елизавета объявила, что готова всерьез поразмыслить над переходом в католичество. Ей принесли гору книг, тексты Священного Писания, и, проведя над ними в уединении несколько дней, она вышла якобы просветленная и заявила, что искренне готова принять ту веру, которую теперь считает истинной. Она боролась за свою жизнь, и лицемерие было эффективным оружием. Спустя некоторое время Елизавета вместе с Марией присутствовала на католической мессе. Мрачно подозрительная королева не верила в истинное раскаяние и обращение своей сестры, как не верили в это и ее ближайшие советники. Что бы ни делала Елизавета, жаловалась ли на болезни, возносила ли католические молитвы, писала ли «доброй сестре» верноподданнические письма с изъявлениями любви и преданности — все казалось королеве коварной игрой. Интуиция, по-видимому, ее не обманывала. Раздраженная, она приказала сестре покинуть двор. Несмотря на жалобы на нездоровье, слабость и неспособность подняться с постели, той пришлось отправиться в путь. Но напоследок Елизавета решила еще раз продемонстрировать, какой праведной католичкой она сделалась, и с середины пути послала назад слугу, чтобы он привез четки, молитвенники и другую утварь, необходимую для католической службы. Финальный акцент тем не менее не удался: Мария лишь пришла в раздражение от столь лицемерной игры.
В ноябре 1554 года тридцативосьмилетняя королева неожиданно объявила, что ждет ребенка, на что уже никто не надеялся. Появление наследника от англо-испанского брака могло бы изменить весь ход не только английской, но и европейской истории, безусловно закрепив успех Контрреформации. Одни ждали родов с тревогой, другие — с надеждой. Для принцессы Елизаветы появление ребенка означало бы конец ее надеждам когда-либо взойти на престол, и вся ее дальнейшая жизнь виделась в этом случае лишь жалким прозябанием с каждодневным притворством, религиозным лицемерием, заискиванием перед сестрой и ее потомством и страхом, вечным страхом за свою жизнь. Она тем не менее принялась собственноручно вышивать подарок будущим племяннику или племяннице — детский набор с чепчиком из белого атласа, шелка и кружев (он и по сей день хранится в замке Хивер). Одному Богу известно, какие мысли теснились у нее в голове, когда она склонялась с иголкой над шитьем. Или дьяволу?..
Ребенок между тем так и не появился на свет, беременность оказалась истерической фантазией Марии. Многие вздохнули с облегчением.
Будущее Елизаветы снова прояснилось, как горизонт после миновавшей грозы. Она по-прежнему считалась потенциальной наследницей престола, более того, ее положение упрочилось после того, как стало ясно, что у королевской четы не будет наследников. Ее кандидатуру поддерживал Филипп, сильный союзник, хотя его жена предпочла бы видеть своей преемницей на троне не сестру, а шотландку Марию Стюарт — правнучку Генриха VII, внучку Маргарет Тюдор, старшей сестры Генриха VIII, и шотландского короля Якова IV. Филипп, однако, отмел эту кандидатуру, так как Мария Стюарт была замужем за дофином, и впоследствии — королем Франции Франциском II, а испанец вовсе не собирался преподносить Англию в подарок своим заклятым врагам и собственными руками создавать франко-шотландско-английскую унию.
Те, кто улавливал политическую конъюнктуру, понимали, что шансы Елизаветы растут. Ее двор в Хэтфилдхаусе, где она провела два последних года царствования Марии, стал весьма притягательным местом, и хотя у Елизаветы не было денег, чтобы вознаградить слуг и придворных, как заметил итальянский посол, молодые дворяне буквально рвались к ней на службу. Чтобы помочь принцессе с финансами, друг ее детства Роберт Дадли (тот самый, что был узником Тауэра одновременно с ней) продал кое-какие из собственных земель, за что потом получил сторицей. Сама атмосфера жизни в Хэтфилде изменилась, приобретя налет светского шика: во дворце устраивали медвежьи бои, приглашали актеров и ставили любительские пьесы, много музицировали, при этом сама Елизавета аккомпанировала на клавикордах Максимилиану Пойнсу — в будущем известному певцу и музыканту, а тогда еще мальчику, обладавшему удивительным сопрано. Возмущенная королева Мария в одном из своих писем распорядилась прекратить это фривольное времяпрепровождение. Но она уже не могла остановить тех, кого манила новая восходящая звезда. Среди них был итальянский посол Джованни Микеле, оставивший описание принцессы в 1557 году: «Миледи Елизавета — дама весьма утонченная и наружностью и умом. У нее красивые глаза и превыше всего — прекрасные руки, которые она любит демонстрировать… Она очень гордится своим отцом, и все говорят, что она больше напоминает его, чем королева».
В начале ноября 1557 года королева почувствовала себя плохо. Совет стал настаивать на том, чтобы она назначила наследницей сестру. Мария сопротивлялась из последних сил, она даже намеревалась созвать парламент и провести через него закон об исключении Елизаветы из линии наследования, но была вынуждена уступить давлению мужа и советников. Страна вздохнула с облегчением.
Трагичнее самой смерти может быть лишь смерть, которую ждут с нетерпением. Кончину Марии ожидали с затаенной радостью и среду накануне ее ухода окрестили «средой надежды». 17 ноября 1558 года Мария Тюдор, навсегда оставшаяся в людской памяти Кровавой, умерла.
Гонец с этой вестью примчался в Хэтфилд. Согласно преданию, в тот день ничего не подозревавшая Елизавета долго бродила с книгой по мокрым дорожкам парка и наконец присела под большим дубом. Когда придворные сообщили ей, что она — королева, Елизавета лишь сказала: «Господь так решил. Чудны дела его в наших глазах».
Если эта сцена в действительности и имела место, она была хорошо срежиссирована. И отрешенность наследницы престола, и ее неведение о том, что творится во дворце, были напускными. В последние месяцы жизни Марии она неустанно вербовала себе сторонников среди дворян в ближних и дальних графствах, писала письма, заручаясь их поддержкой, обещала не забыть их заслуги перед ней или ее отцом; по дороге в Хэтфилд сновали гонцы с новостями, придворные и послы иностранных держав приезжали совершить заблаговременный оммаж, да и большая часть членов королевского совета совершила паломничество к будущей королеве еще до того, как их прежняя госпожа испустила последний вздох.
Спустя три дня после смерти Марии в большом зале Хэтфилдского дворца под высоким сводом, поддерживаемым массивными дубовыми балками, собрался первый совет королевы Елизаветы I. Своим государственным секретарем она назначила Уильяма Сесила, старого друга, спасшего ей жизнь во время аферы Нортумберленда. Она обратилась к нему со словами, достойными Цезаря: «Я поручаю Вам быть членом моего Тайного совета и потрудиться во имя меня и моего королевства. Я сужу о Вас как о человеке, которого нельзя подкупить никакими подарками… и думаю, что, не угождая моим собственным желаниям, Вы будете давать мне советы, которые сочтете верными». Со своей стороны она пообещала своему новому министру, что ей будут чужды женское легкомыслие и болтливость: «И если Вы будете знать что-то такое, что будет необходимо сообщить втайне только мне одной, будьте уверены, я смогу хранить молчание».
