В конце 1937 года у Шоу стали обнаруживаться признаки болезни, обеспокоившие его близких. Он стал раздражительным, что обычно не было ему свойственно. Шарлотта и друзья убедили его отправиться на отдых в небольшой приморский курортный городок Сидмут в Девоншире. Однако здоровье его почти не поправилось там, и в конце концов была назначена консультация с одним из видных врачей, который сказал, что у Шоу не заметно никакого органического расстройства, но что он страдает, однако, от хронической анемии и она может быть излечена печеночными инъекциями. И конечно же, против подобных инъекций Шоу решительно возражал.
Его друг и сосед Сэн-Джон Эрвин рассказывает:
«Шарлотта все уладила сама. Если печеночные инъекции необходимы для его выздоровления, значит он будет делать их, несмотря на все свои вегетарианские убеждения. И он подчинился. Она стала бы делать уколы и насильно, если бы он вздумал сопротивляться.
Шарлотта не часто настаивала на своем, но уж когда она решалась на это, она добивалась послушания. Она вела наступление по всем правилам. И борьба эта была не на жизнь, а на смерть, если что-нибудь сердило ее, а ничто не могло рассердить ее больше, чем малейшая угроза его здоровью».
Бланш Пэтч, секретарша Шоу, пишет, что своим выздоровлением он обязан именно этим печеночным инъекциям. Она замечает, в частности:
«Он не был по-настоящему предубежден против врачей и всегда мирно выслушивал то, что они говорили ему, но потом поступал по собственному усмотрению…
Он был хороший пациент, потому что дух его всегда пребывал в мире и спокойствии. Дни его лежали перед ним рассчитанные и размеренные, и, если болезнь или несчастный случай прерывали их намеченное движение, он спокойно удалялся от всех, как делают животные, и безмятежно выжидал, пока не поправится. Эта безмятежность духа определяла, на мой взгляд, продолжительность его жизни в той же мере, в какой определяли ее диета и умеренность в еде».
Как бы там ни было, Шоу выздоровел, и к началу октября Шарлотта могла сообщить, что «он снова чувствует себя вполне хорошо. Врачи ему удивляются».
Шоу стал святым покровителем Малвернских фестивалей, на которых ежегодно ставили одну из его пьес. На этот раз была выбрана его новая историческая пьеса «В золотые дни доброго короля Карла».
Шоу уже давно собирался написать пьесу, рассказывающую о жизни Джорджа Фокса, основателя «Общества друзей», известных более под именем квакеров. Он так и не собрался сделать это, но зато ввел Фокса в качестве персонажа в пьесу о царственном повесе короле Карле II; одним из персонажей этой пьесы был также знаменитый ученый Исаак Ньютон.
В первом акте герои встречаются в доме Ньютона, куда вслед за королем одна за другой приходят любовницы короля, которые затевают ссору. Сцена, в которой разношерстное общество, собравшееся в доме, рассуждает о науке и религии, об искусстве и женщинах, показывала, что Шоу сохранил столь же острое, как и прежде, чувство комического и умение строить диалог.
Критики говорили, что старый чародей обрел свою былую силу. А Шарлотта, самый суровый его критик, писала Сэн-Джон Эрвину: «Пьеса доставила мне большое удовольствие, она мне очень понравилась».
Шоу покончил с публичными выступлениями перед аудиторией, но он стал теперь исключительно популярен среди радиослушателей, хотя и не соглашался выступать по радио особенно часто. Радио отлично передавало его обаяние и его ирландский акцент.
Он произнес даже специальную речь для фильма «Би-Би-Си — голос Великобритании». Он сказал в этой речи:
«Мне необходимо было говорить со всеми, но я никогда не мог осуществить этого, пока замечательное изобретение, давшее миру радио и микрофон, не предоставило мне такую возможность. Мне хорошо известно заявление моего друга м-ра Уэллса о том, что, купив радиоприемник, вы слушаете его только первые два дня и что сейчас я говорю, таким образом, в совершеннейшую пустоту, думая при этом, что обращаюсь к миллионам.
Но я в это не верю. Я верю и чувствую, что говорю с миллионами.
Политики еще не поняли, что такое микрофон. Они все еще воображают, что говорят на политическом митинге, и не понимают, что микрофон — это величайший сплетник и беспощадный сыщик. Если вы неискренне говорите что-либо с трибуны политического собрания, особенно во времена выборов, то чем менее искренним является ваше выступление, тем больший энтузиазм и восхищение вызывает оно среди слушателей. Однако если вы испробуете то же самое перед микрофоном, он тотчас же выдаст вас с головой. Трезвый слушатель, сидя у своего очага, не услышит по радио ничего, кроме бессмысленной болтовни оратора, чья деланная серьезность всего лишь следствие лишнего бокала шампанского, которое затуманило ему мозги и отобрало последние остатки совести и здравого смысла.
И если у вас есть какие-либо изъяны, помните, что микрофон только усугубит их. Если настраивая себя для выступления, вы хватили, скажем, полстакана виски, микрофон сумеет доказать всем слушателям, что вы мертвецки пьяны. Слушая оратора по радио, я могу сказать вам, что он ел сегодня на обед.
Микрофон может раскрыть вам и другое: например, место вашего рождения. Он безжалостно выявляет и преувеличивает ваш акцент или говор родных мест. Интонации вашего голоса, которых никогда не услышать невооруженным ухом, отлично слышны через микрофон и выдают мысли и чувства, которые вы рассчитывали скрыть от всех слушателей до единого Священник, который по природе своей лицемер, оказывается разоблаченным, так же как и министр, который по природе своей — скверный торгаш И когда эти свойства радио станут известны, это сможет поднять моральный уровень нашей общественной жизни. Это поднимет престиж публичного выступления Это поднимет даже престиж теперешних ораторов-политиков, которые будут выступать по радио уже не в качестве заклинателей, а в качестве раскаявшихся ничтожеств Речи, произнесенные перед микрофоном для многомиллионной аудитории слушателей, приобретут необходимую и дотоле неведомую искренность. Как только ораторы заговорят неискренне и претенциозно, они будут разоблачены и преданы позору. А это не особенно приятно — быть разоблаченным. Идя дальше, я даже скажу, что, когда все выступающие в парламенте начнут пользоваться микрофоном, большинство правящих ныне правительств уйдут в отставку и удалятся от дел с сильно подпорченной репутацией.
Не думаю, чтобы эту особенность микрофона отмечал кто-либо. А это любопытно: микрофон фактически переносит вас в исповедальню. Он делает вас совершенно другим человеком. Когда я отхожу от микрофона и начинаю беседовать с друзьями, я рассказываю им самые разнообразные истории, в которые сам не верю, просто потому, что, на мой взгляд, это будет им приятно. Однако, оказавшись перед микрофоном, я сознаю, что те из вас, у кого хороший слух, смогут поймать меня всякий раз, как я попытаюсь вас одурачить. Отсюда мораль: слушайте выступления крупных государственных деятелей или видных церковных деятелей только по радио».
В июне 1937 года он выступил по радио с беседой для учеников шестого, выпускного класса:
«Привет вам, шестиклассники! Меня попросили выступить перед вами, потому что я приобрел известность в той же профессии, что Эсхил, Софокл, Еврипид и Шекспир. Эсхил писал на изучаемом в школе греческом, а Шекспир — это «английская литература», которая тоже входит в школьную программу. Во французских школах я считаюсь «английской литературой». И соответственно у всех французских шестиклассников имя мое вызывает отвращение. Однако вам не нужно беспокоиться: я не собираюсь говорить с вами об английской литературе. Для меня сочинение пьес не представляет ничего особенного: всякий может написать пьесу, если у него есть к этому естественная склонность, а если нет — не может; вот и все».
Дальше, как и очень часто в эти годы, Шоу говорит о своем возрасте, о поколениях, которые он пережил, о том, что пришлось увидеть ему и что еще предстоит увидеть в жизни сегодняшним шестиклассникам.
