Антиклерикалом, проповедующим коммунизм! Вот почему Шоу и заявлял в своем предисловии, что «теперь у английских граждан и государственных деятелей появилась возможность стать последователями Иисуса».
После коротенькой одноактной пьесы «Побежденные» (в русском переводе называлась «Увлеченные»), которая, по мнению одного из критиков, лишь показывала, как сильно сам Шоу боялся женщин и была «усмешкой человека, испуганного насмерть», Шоу создает пьесу, которая принесла ему огромную популярность и окончательно подтвердила его репутацию самого знаменитого драматурга своего времени. Речь идет о «Пигмалионе».
Лондонская цветочница Элиза Дулитл, превращенная в светскую даму эксцентричным профессором фонетики, стала одной из любимейших героинь мирового театра, обойдя чуть не все сцены мира. Роль эта стала излюбленной женской ролью в театре и прославила многих актрис за последние полстолетия — от знаменитой миссис Пэтрик Кэмбл до известной русской актрисы, получившей за эту роль высшую советскую премию своего времени.
Что касается первой, то на ней мы далее остановимся подробнее: что же касается упомянутой выше советской постановки, то премьера ее состоялась в самый разгар минувшей войны — 12 декабря 1943 года в Москве, в Малом театре. Спектакль пользовался огромным успехом, и в марте 1944 года актеры этого старейшего русского театра отправили Шоу свои фотографии и письма через терзаемую войной Европу. Исполнительница роли Элизы Д. Зеркалова так кончала свое письмо: «От всего сердца благодарю Вас за чудесный образ и мысленно передаю Вам самые лучшие цветы, которые Элиза Дулитл нашла бы в своей корзинке».
Шоу ответил. «Все артисты — мои друзья, я рад, что они с удовольствием играли «Пигмалиона» и прислали мне свои фотографии», — писал Шоу. Письмо его осело где-то в учреждении, ведавшем культурными связями с заграницей, и было вручено совсем недавно…
Следует упомянуть, что даже большей популярностью, чем сама пьеса, пользовался и пользуется ее музыкальный вариант, прославленная музыкальная комедия «Моя прекрасная леди».
В Лондоне времен Шоу настоящую сенсацию произвело словечко «bloody», которым так лихо щеголяет героиня пьесы — маленькая цветочница. Эта испорченная средневековая божба, превратившаяся в ругательство, тогда впервые прозвучала на английской сцене. Конечно, теперь, когда для художественной литературы почти (а для англо-американской совсем) не осталось «запретных» слов, этим ругательством — «чертов», «сучий» — вряд ли кого удивишь, но тогда Элизино словечко прозвучало в гостиных, как взрыв бомбы.
У пьесы была серьезная задача: Шоу хотел привлечь внимание английской публики к вопросам фонетики. Он ратовал за создание нового алфавита, который в большей степени соответствовал бы звукам английского языка, чем ныне существующий, и который облегчил бы задачу изучения этого языка детям и иностранцам.
К этой проблеме Шоу неоднократно возвращался на протяжении своей жизни, и согласно его завещанию большая сумма была оставлена им на исследования, имеющие целью создание нового английского алфавита. Исследования эти продолжаются до сих пор, и всего несколько лет назад вышла в свет пьеса «Андрокл и лев», напечатанная знаками нового алфавита, который был выбран специальным комитетом из всех вариантов, предложенных на соискание премии.
Отвлекаясь от всей этой лингвистики, следует прежде всего отметить, что «Пигмалион» был веселой, блестящей комедией, последний акт которой содержал элемент истинной драмы: маленькая цветочница хорошо справилась со своей ролью знатной дамы и больше уже не нужна — ей остается вернуться на улицу или выйти замуж за одного из трех героев. А вот за кого? Шоу, дразня зрителей, оставляет эту альтернативу без ответа.
После выхода пьесы Шоу написал послесловие, в котором дал весьма неожиданный ответ: Элиза выходит замуж не за Хиггинса и не за его военного друга, а за милого и глуповатого Фредди. А что дальше? Шоу рассказывает, что Элиза и Фредди открыли цветочный магазин в Ист-Энде. Впрочем, иногда она по старой памяти заходит в квартиру на Уимпол-стрит, наводит там порядок и вмешивается в хозяйственные дела…
С историей этой пьесы связана история знаменитого романа — романа Джорджа Бернарда Шоу и знаменитой актрисы Стеллы Кэмбл, известной более как миссис Пэтрик Кэмбл или миссис Пэт. Я бы взял на себя смелость назвать этот роман «романом в письмах». Сама Стелла рассказывала как-то Шоу, что один из друзей предупреждал ее против него, говоря: «Он войдет к вам прямо в сердце в своих грязных калошах, а потом уйдет, оставив у вас грязные калоши…» И еще, может, наиболее существенное: «В нем нет уважения к чувствам тех, кто его любит… Его любовь эпистолярна…»
Об этой «эпистолярной» любви было много написано, ей посвящена тоже вполне «эпистолярная» пьеса Джерома Килти «Милый обманщик», пользующаяся популярностью во многих странах, в том числе и в Советском Союзе.
Как мы уже говорили, история эта связана с «Пигмалионом». Еще в конце века, увидев как-то миссис Кэмбл в «Гамлете» вместе с Форбс-Робертсоном, Шоу впервые подумал о том, чтобы написать для нее пьесу. Через несколько лет после этого Джордж Александер, заметив Шоу на своем спектакле в ложе театра Сэн-Джеймс, послал за ним и спросил: «Почему вы не напишете для нас?» Шоу ушел домой и начал «Пигмалиона».
Потом он читал пьесу Александеру; после него он читал ее миссис Кэмбл. А потом он приехал к миссис Кэмбл обсудить некоторые деловые вопросы и сам не заметил, как все деловые вопросы вылетели у него из головы.
«Я мечтал и мечтал и витал в облаках весь день и весь следующий день, так, словно мне еще нет двадцати.
В голову не лезло ничего, кроме тысячи сцен, героиней которых была она, а героем я. А мне ведь уже вот-вот стукнет 56. Никогда, наверное, не происходило ничего столь смехотворного и столь чудного. В пятницу мы пробыли вместе целый час: мы посетили лорда; мы ездили на такси; мы сидели на скамейке в Кенсингтон-сквере; и годы спадали с моих плеч, как одежда. Я уже 35 часов нахожусь в состоянии влюбленности; и да простятся ей за это все ее грехи!»
Шарлотту обеспокоило это его состояние. Случайно она услышала его телефонный разговор, и, как сообщал Шоу в письме миссис Кэмбл, «впечатление было ужасающим…».
«Мне бесконечно больно видеть, когда кто-нибудь так страдает. Я должен, наверное, убить себя или убить ее… Что ж, нам, наверное, всем полезно страдать, жестоко лишь, что больше приходится страдать слабому. Если б я был человечнее и мог сам испытывать страдания, то этому было бы хоть какое-нибудь поэтическое оправдание; но я не могу: я могу только ощущать страдания других, испытывая боль, вызываемую жалостью, и яростное возмущение неразумностью всего этого — настоящую неизбывность ревности, которой я, кажется, никогда не смогу избежать.
И все же это утешение на худой конец — знать, что у тебя есть неистребимая веселость гения и что ты можешь все вынести… В отчаянии я простираю руки к небесам и спрашиваю, почему невозможно сделать счастливой одну женщину, не пожертвовав при этом другой? Все мы рабы того, что в нас есть лучшего, и того, что в нас худшее».
Об истории их любви написано немало: биографы и критики, искушенные в вопросах любви, давали свою оценку происходившему, выносили приговоры, комментировали неожиданные повороты этого довольно необычного и в значительной степени «эпистолярного» (а потому дошедшего до нас в стольких подробностях) романа.
Мы ограничимся лишь приведением некоторых любопытных высказываний самого Шоу, предоставляя вам самим размышлять над ними.
Узнав о желании миссис Пэт выйти замуж за Джорджа Корнуолиса Уэста, Шоу писал своей любимой:
«…хотя мне нравится Джордж (у нас с ним одинаковый вкус), я повторяю, что он молод, а я стар; так что пускай он подождет, пока я устану от вас.
При естественном ходе событий так продолжаться долго не может. Я самый ненадежный из мужчин, хотя в каком-то смысле я и постоянен тоже: во всяком случае, я не забываю. Но я прохожу через все иллюзии, а потом топчу их ногами с торжествующим воплем. Что же до вас, то я переполнен иллюзиями. И невозможно, чтоб я не устал от этого скоро: ничто подобное этому не может тянуться долго. Не можете же вы на самом деле представлять собой то, чем являетесь вы для меня; вы существо из моих мальчишеских грез: вся — любовь и вся — предчувствие, что свершится нечто, предначертанное человечеству, — то, что лежит где-то за далью тысячелетия. Я обещаю устать от вас как можно скорее, чтобы освободить вас. Я поставлю «Пигмалиона» и раскритикую вашу игру. Я буду зевать над вашими восхитительно глупыми замечаниями и спрашивать себя, впрямь ли они так забавны. Я буду бегать за другими женщинами в поисках новой привязанности; я постараюсь исчерпать мои грезы как можно скорее; только дайте мне догрезить до конца…»
