Два плана пьесы, которые мы рассматривали до сих пор, — борьба поколений и супружеский конфликт — основаны на реалистических тенденциях Ибсена. Но третий план этой пьесы, который связан с самосознанием Сольнеса как творца, как художника, вмещает и другие измерения. Как и в «Женщине с моря», Ибсен начинает свободнее обходиться с традицией натуралистического театра. Он раздвигает ее рамки настолько, что возникает вопрос: не переходит ли автор границы реализма? Зримая основа действия драмы, ее «опорная конструкция», может показаться вполне солидной. Но само возводимое «здание» сконструировано из элементов, имеющих абстрактный, «символический» характер — хотя Ибсен утверждает, что они принадлежат эмпирической реальности.

В «Женщине с моря» появление незнакомца создает впечатление, что Ибсен отходит от реализма. В «Строителе Сольнесе» подобное впечатление создает приезд «незнакомки» — Хильды. Она привносит в жизнь героев нечто новое, придает импульс тому конфликту, который долго вызревал в глубине. В обеих драмах речь идет о персонаже, который представляет нечто важное в прошлом и в душе главного героя, и это «нечто» снова призвано сыграть какую-то важную роль. Этот персонаж олицетворяет собой некую сторону сокровенного, раздираемого противоречиями «я» главного героя.

В то же время Хильда обладает в драме вполне реалистическим статусом. Она выступает как реальное действующее лицо по отношению не только к главному герою, но и к прочим. Благодаря одному нюансу Ибсен умело подчеркивает реалистический статус Хильды: Хильда говорит, что ей нужно постирать свое белье, которое сделалось грязным за время путешествия в горах.

Ранее мы уже говорили, что образ Хильды прежде всего играет ту роль, которая в драматургии традиционно именуется «наперсником» (le confident). Это второстепенный персонаж, чья функция заключается в том, что главные герои поверяют ему самое сокровенное. С его помощью драматурги избегают монологов, адресованных прямо в зрительный зал.

Некоторые слова и поступки Хильды увязаны как с конфликтом поколений (отношение к Рагнару и вопрос о том, кто обладает исключительным правом строить), так и с конфликтом между супругами (ревность Алины и присутствие «ребенка» Хильды в пустых детских комнатах). Но все это не исчерпывает той важнейшей роли, которую Хильда постепенно начинает играть, — роли главного действующего лица и движущей силы самого действия. Ибо вряд ли можно сомневаться, что драма посвящена ее отношениям со строителем.

Мы помним, что сам ее приезд привносит нечто новое в жизнь Сольнеса. Мы видим, как Хильда буквально вторгается в его жизнь, поворачивая ее в новое русло. Бросается в глаза перемена, которая происходит благодаря Хильде в привычных для Сольнеса иерархических отношениях. Она держится с ним на равных и отнюдь не позволяет ему помыкать собой. Напротив, она сама обретает власть над Сольнесом. И оме этим смиряется. Ибо она роняет луч света в его мрачную жизнь. Когда Хильда появляется на сцене во втором действии, он восклицает: «А! Прояснивается!» (4: 230). Позже Сольнес признаётся ей, что она для него «точно брезжущий день»: «Глядя на вас, я как будто вижу… восход солнца» (4: 247). Именно к этому «солнцу» и тянется Сольнес — на что, возможно, указывает и само имя героя[101].

В творчестве Ибсена солнце неизменно связано с радостью и счастьем бытия. Солнечный свет — залог жизни и развития, в противовес подвальному мраку, который так угнетает Сольнеса: «Никогда ни единого солнечного луча! Хоть бы проблеск света в нашей семейной жизни!» (4: 229).

Хильда предъявляет к Сольнесу определенные требования. Он вынужден сдавать одну позицию за другой, подчиняясь ее авторитету и воле. И отнюдь не сопротивляется этому. Ибо только перед Хильдой он может по-настоящему открыть душу. Во мраке своего одиночества он ждал именно такого человека. Поэтому он считает невероятной удачей появление Хильды в его жизни. Вместе с нею он может открыть дверцу в ту потайную комнату, где привык предаваться скорби под бременем своего прошлого. Туда он решается войти вместе с нею, хотя и не понимает, что Хильда, собственно, от него хочет. Ведь ее история о том, что произошло в Люсангере десять лет назад, кажется неправдоподобной, почти сказочной.

В первом же разговоре с Сольнесом она рассказывает об этом эпизоде. Сначала, согласно ремарке, Сольнес равнодушно относится к ее рассказу Но она заставляет его вспомнить, как он вешал венок на церковную башню, как девочка, одетая в белое, кричала ему и махала рукой. Слушая Хильду, Сольнес поневоле задумывается. Он не помнит, как та девочка ненадолго оказалась наедине со знаменитым строителем башен. Словно упавший с неба, Сольнес слушает, как он тогда крепко поцеловал ее и дал обещание вернуться через десять лет в образе тролля, похитить ее и сделать «принцессой». У него есть все основания думать — и говорить, — что все это ей, должно быть, приснилось или пригрезилось. Однако он начинает верить, что в этой истории есть доля правды. Ибо он убежден: если желать чего-то достаточно сильно, то может показаться, будто желаемое происходит на самом деле.

Трудно понять, в какой мере правдива эта история, приключившаяся с Хильдой в детстве. Вероятно, строитель в минуту торжества легкомысленно заронил в ее душу несколько ничего не значащих слов, а потом ее фантазия домыслила эту сказку.

Важно следующее: драма дает все основания воспринимать Хильду как одного из тех помощников, «бесов», которых призывает «тролль» в душе Сольнеса. Гак, он называет ее «одна из этих белых школьниц — сущий чертенок», от которого у него едва не закружилась голова в Люсангере. И Хильда говорит: «Чертенок-то была — я!» (4: 217). Но постепенно она становится для него чем-то большим — тем, что он забыл, но к чему неосознанно стремился и чего так жаждал все последние годы.

Сольнесу начинает казаться, что он много лет мучительно пытался что-то припомнить. Теперь он думает, что это была та встреча с девочкой — «чертенком» в Люсангере. Позже Хильда заставляет его признать, что он мог позвать ее к себе. «Этак… про себя», — говорит она, намекая на слова Сольнеса о том, как живущий в нем «тролль» может призывать бесов — «сотрудников и пособников». Сольнес задет за живое. Он верит, что можно получать то, чего сильно желаешь. Поэтому он тихо и задумчиво говорит ей: «Я готов думать, что звал» (4: 247). Хильда явилась к нему как сама молодость — не та, которой он так боялся, а та, которой он страстно желал. Теперь она просит его открыть дверь.

Но Хильда представляет собой и нечто иное, нечто непостижимое как для самого Сольнеса, так и для нас. Мы вместе с Сольнесом вправе спросить, почему она приехала и что ей от него нужно. Она предъявляет к нему свои требования, а он хочет подарить ей «королевство». Но Хильда уточняет: не нужно, «чтобы это непременно было обыкновенное, настоящее королевство». Стало быть, речь идет о чем-то другом (4: 221).

Итак, десять лет назад Сольнес обещал ей вернуться в образе тролля, похитить ее, сделать принцессой и взять с собой в сказочное королевство. В этом королевстве, согласно представлениям героини, есть замок с башней головокружительной высоты. Постепенно требования Хильды к строителю конкретизируются. Они также отвечают его собственному сокровенному желанию строить башни — не церкви, а дома соответствующей архитектуры. Для башни как архитектурного сооружения характерно, что она стремится «ввысь… на простор» (4: 222).

Таким образом, это желание героя может выражать неодолимое стремление к свободе и потребность возвыситься над обыденной жизнью, дабы обозревать ее с высоты. С высокой башни открываются совершенно иные виды. Вспомним частую ссылку Ибсена на то, что художник, писатель должен не только видеть, но и соблюдать необходимую дистанцию. Такое положение наблюдателя всегда ассоциируется с возвышенностью, горами, острыми пиками.