В этом дворе она бывала уже не раз. Качели, поломанная песочница, чахлые кустики сирени вдоль легкой ограды… Щебет ошалевших от весны воробьев… Три девочки, сидящие на скамейке… Расположившиеся неподалеку три бабушки, приглядывающие за ними… И — ОНА…
Безмятежно светило солнышко. Посохший асфальт уже был испещрен незамысловатыми рисунками и надписями, сделанными цветными мелками. Но покой светлого весеннего дня был обманчив. Наталья сердцем чувствовала приближение грозной непоправимой беды. Первым ее желанием было подбежать к девочке, вырвать из рук куклу и с силой швырнуть
ее об асфальт. Но что-то останавливало ее, что-то подсказывало – так кукла не умрет. «Главное – забрать ее у детишек. Я выхвачу ее и убегу. А потом, позже, без помех уничтожу. Уничтожу правильно, как надо» — решила Наталья.
Не успела она сделать и шага, как заинтересовавшиеся чем-то девчушки стайкой воробышков вспорхнули с лавки и побежали в другой конец двора. Кукла осталась одна. Бабульки с подозрением посматривали на женщину, неприкаянно стоящую посреди детской площадки. Медлить было нельзя.
Потрепанный, видавший виды «Жигуленок» без номеров, со страшным грохотом пронесся по дорожке — подростки, набившиеся в машину, восторженно орали, довольные выпавшей им возможностью порулить. Наталья поняла: вот она – смерть. Машина собьет девочку. Кукла сидела на скамейке и следила за происходящим. Подмигнула Наталье. Куда бежать – к ней или к девочке? Наталья решила – сначала надо обезопасить ребенка, а потом заняться этим исчадием ада.
«Жигуленок» делал второй круг. Наталья бросилась к девочке. Поскользнулась на не успевшем растаять ледяном бугорке, упала и невольно толкнула девчушку под колеса бешено ревущего автомобиля…
Наталья очнулась. Толпа. Возгласы. Солнце, бьющее прямо в глаза…
— Она толкнула ее. Подбежала и толкнула.
— Она давно здесь бродила. Высматривала.
— Маньячка…
— Сумасшедшая…
— Убийца! Убийца!
Наталья приподнялась на локте – сквозь толпу разглядела скамью – пустую. Кукла исчезла. Мрак вновь опустился на сознание Натальи.
Рождение Куклы
— Почему не я? Почему?!
Маленький гробик на широком столе темным айсбергом возвышался посреди комнаты. Оплывшие свечи едва освещали просторное помещение, стены которого скрывали добротные полки резного дуба. На полках сидели куклы. Множество барышень в нарядных пенно-кружевных платьицах с завитыми локонами и румяными щеками смотрели на гробик. В их стеклянных глазах жили крошечные язычки пламени оплывших свечей. Русоволосая женщина, кутаясь в темную шаль, бессвязно шептала сетованья и мольбы. Иногда ее голос возвышался до крика:
— За что? Маленькая, хрупкая, росточек, вырвавшийся из плена на солнце… За что? За что? Я жила, я грешила, почему же она — невинное, святое создание?
В гробу лежало детское тельце. Лицо девочки скрывал платок, из-под которого выбивалась прядь нежных, похожих на
застывший солнечный свет волос. Из мрака, неподвластного маленьким перышкам пламени, бесшумно выступила фигура в черном одеянии:
— Даже не спрашиваю – ты с радостью умерла бы вместо нее, Элизабет. Но смерть одного редко воскрешает другого. Хотя всегда найдется хитроумный способ поставить все на свои места…
— Ты странно говоришь, — женщина подняла сияющие от непролитых слез глаза, — ты не монахиня. Монахиня сулила бы моей доченьке блаженство там…
— Кто верит в это теперь? Век девятнадцатый – век просвещенья и науки. Средневековье обратилось в прах и хлам.
— Ты не монахиня! Меня не обманешь. В твоем лице нет кротости, в глазах горит неукротимый огонь, а слова лукавы. Ты служишь не богу!
— Мы все кому-то служим, в зависимости от наклонностей уши выбирая господина.
— Изыди! Не оскверняй своим присутствием этот дом! За душой моей девочки придут ангелы.
— И унесут на небеса… А может быть, она просто сгниет в земле, и черви сожрут эту нежную кожицу…
— Изыди, сатана!
— Да, Элизабет, твоя вера неколебима. Я умываю руки. За меньшую цену многие идут на большее. Ну да ладно – молись о своей доченьке, ничего другого для нее ты сделать не желаешь.
Лжемонахиня отступила в тень, готовая раствориться в ней навсегда. Элизабет показалось – куклы на полках зашевелились, укоризненно качая фарфоровыми головками и пожимая затянутыми в атлас плечиками.
— Постой… Кто бы ты ни была, я не совершу большой грех, выслушав тебя. Но учти – только выслушав. А потом… Потом у каждого свой путь.
— Ты можешь вернуть своей дочери жизнь, а можешь смириться, не смея противостоять закону бога. В раю очень много таких малышек… Детская головка, как орех раскололась под колесом телеги. Глаз, цвета незабудки упал на пыльную мостовую… Каждому – свое.
— И дьявол возьмет мою душу?
— Тебя это так волнует, Элизабет?
— Не это… Скажи, моя бедная малютка не будет платить за мои грехи?
— Какое самомнение! Какие звучные слова! Надо же – «грех», «загубленная душа»! Дьяволу, как и богу, нет до тебя никакого дела, Элизабет. И с чего ты вообще взяла, что они существуют? Есть только человек, и его разум может творить
чудеса. Есть тайные знания, передающиеся из столетия в столетие. Есть наука… Она правит миром. В аду так же пусто, как и на небесах. Но человек должен помогать человеку. Гуманизм – вот цель нашего служения. Я услышала о твоем горе и поспешила сюда. Пришла, ибо знаю, как склеить разбитый сосуд.
— Что я должна сделать?
— Ничего особенного, — женщина в черном развела руками, — сущий пустяк… Твои бредни о сговоре с нечистой силой нелепы и архаичны. И уж, конечно, тебе не придется никого убивать, подписывать кровью договор, поклоняться дьяволу. Это излишне. Просто займись своей работой, Элизабет, и не уставай желать того, что больше всего хочешь. Но сейчас ты должна поторопиться – рассвет близок.
Если бы одинокий путник ночной порой проходил по узкой, мощенной булыжниками улочке и заглянул в окно старого начисто выбеленного дома, он бы увидел две женские фигуры, метавшиеся по комнате. Вот высокая женщина в черном облачении наклонилась к другой, русоволосой, о чем-то говоря ей… Та в ужасе отшатнулась, заслонила распростертыми руками маленький гробик, высившийся в центре комнаты… Вот черная гостья направилась к двери… Русоволосая женщина устремилась за ней… Вновь между ними завязался неслышный праздному наблюдателю разговор,
сопровождаемый бурной жестикуляцией… Вот русоволосая вытерла глаза уголком шали… Черная гостья подошла к окну и задернула занавеску – теперь запоздалый прохожий уже не смог бы подсмотреть, что же происходило в комнате…
Сутки не успели минуть со дня похорон, а Элизабет уже спустилась в мастерскую и, облачившись в усыпанный глиняной пылью балахон, принялась за работу. Жан-Поль, глядя на жену, устыдился своей праздности и также принялся за дело.
Супруги имели прибыльное дело, владея мастерской, в которой изготовлялись фарфоровые куклы. Бог дал Элизабет талант, и она, еще будучи маленькой девочкой, научилась превращать комочки глины в человеческие лица, наделяя их чертами знакомых людей. Выйдя замуж за Жан-Поля, чей род уже четыре поколения владел секретом особо прочного, полупрозрачного фарфора, Элизабет нашла близкое ее душе занятие. Теперь она лепила глиняные модели, а Жан-Поль отливал по ним фарфоровые головки. Руки Элизабет были искусны, глаз верен, и куклы, созданные ею, покоряли всякого, кто видел их однажды. Она сама собирала своих «детишек», как называла их до рокового дня и одевала в платьица, сшитые двумя искусными рукодельницами, работавшими в их мастерской.
Размяв неподатливый ком глины, Элизабет принялась за лепку. Если бы Жан-Поль был немного наблюдательней, он бы заметил некую странность в поведении жены. Она работала, но ее серые лучистые глаза были полуприкрыты, а взгляд холоден и неподвижен. В то же самое время искусные пальцы женщины сами собой придавали комку глины черты детского лица. Но муж Элизабет уже развел водой гипсовый порошок и теперь торопился, прежде чем раствор схватится, отлить из него кусок формы. В такие минуты Жан-Поль не смотрел по сторонам. Внезапно Элизабет сказала:
