Снегопад был уже на исходе. Отдельные снежинки лениво вальсировали в чистом воздухе. Кругом белым-бело, но это ненадолго, в атмосфере тепло и влажно. Снежный покров обманчив – под ним прогретая за несколько солнечных дней земля, она печкой растапливает белое одеяло изнутри, и подошвы ботинок, приминая его слой, оставляют на асфальте талый коричневый след. Уже звенит капель, трещат деревья, стряхивая с себя тяжелую белую шубу, и тянут ветви к небу. К вечеру снег обязательно растает.

Я дошлепал до остановки, прыгнул в отъезжавший трамвай. Все пассажиры одеты по-зимнему, толстые и мягкие, сосредоточенно глядят на дорогу и трясут щеками в такт колебаниям вагона. Смешно!

Не доезжая одну остановку до ГУВД, я сошел.

Не люблю воскресный город. В этот день днем его улицы и площади заполнены людскими массами, которые втягиваются в магазины: государственные, коммерческие; в столовые, ларьки, палатки, павильоны; и все снуют, чего-то ищут, спрашивают, вынюхивают; и все котомки, авоськи, сумки, сетки, «дипломаты», мешки.

Хорошо, что сейчас утро и на улицах не так много людей.

В мужском салоне парикмахерской я сел в свободное кресло. Смазливая брюнетка в соседнем кресле стригла подростка.

– Лев Абрамыч! – крикнула она, не отвлекаясь от работы. – К вам клиент.

Из подсобки вышел невысокий полный мужчина средних лет с крупным носом и лысиной на манер декольте. Лысина блестела, словно хорошо начищенный носок ботинка. Мужчина что-то проглотил и вытер руки о белый замызганный халат.

– Вижу, лапушка, вижу, – сказал парикмахер тем елейным голосом, которым старые волокиты говорят с молоденькими женщинами. Он подошел ко мне, взвесил на ладони мои волосы и, театрально отведя руку в сторону, то ли предложил, то ли спросил: – Наголо?

– Зачем наголо? – обиделся я. – Я, правда, иду сейчас в милицию, но не на пятнадцать суток.

Парикмахер наклонился ко мне и, подрагивая головой, несколько игриво спросил:

– Не уговорить?

«Псих какой-то!» – я начал подниматься.

– Я попозже зайду.

Меня властно придавили к креслу.

– Сидите, – кротким голосом сказал парикмахер, повязал вокруг моей шеи пеньюар и сунул голову в раковину под зеркалом. На макушку полилась горячая вода, затем холодный шампунь. В волосы заползли толстые парикмахерские пальцы. Когда процедура мытья была окончена, Лев Абрамыч бросил мне на голову полотенце. Плотоядная улыбка и хищное пощелкивание ножницами привели меня в трепет.

– Вы хоть стричь-то умеете? – вытирая голову, не без опаски спросил я.

– А как же?! – удивился мужчина в зеркало. – Не волнуйтесь, все будет в ажуре.

– Абажур только из меня не сделайте. С бахромой, – проворчал я и с тоской посмотрел на подростка, который тихо хихикал в своем кресле.

Защелкали ножницы, и через двадцать минут я стал похож на мальчика из тех, что танцуют и скачут, сопровождая пение звезд эстрады. Я только и мог сказать «О-о!», когда мастер поднес кусок зеркала к моему затылку, чтобы продемонстрировать прическу сзади.

Оставшуюся часть пути до ГУВД я проделал пешком и все косил глаза на свое отражение в витринах магазинов. За одной из них я заметил телефон-автомат и вспомнил о том, что обещал Лене позвонить к ней на работу. Я вошел в магазин – это оказался продтоварный, – набрал номер и сообщил женщине, взявшей на том конце провода трубку, о болезни Елены Сергеевны. Там разохались, разахались, начались расспросы. Я поспешил остановить поток фраз коротким объяснением: «Все нормально, Казанцева жить будет!» – и повесил трубку на рычаг. Там же купил пачку «Стюардессы» и отправился дальше.

Около десяти я был на месте.

Здания милиции и военкомата – современные, трехэтажные, отделанные мраморной крошкой – стоят рядышком и составляют архитектурный ансамбль. Между ними – один на братство милиции и военных двухсотметровый подземный тир. Перед каждым зданием – площадки, выложенные бетонными квадратиками, и фонтанчики, ныне не действующие. Но замысел архитектора о единстве комплекса нарушен из-за тяги милиционеров к решеткам. Свою фасадную часть они обнесли оградой из толстых прутьев, поверху которых высились пики в форме трезубцев Нептуна. Территория военных была открыта, и это импонировало больше.

Цепочка грязных следов протянулась за мной по девственно-чистому снегу – я ввалился в УВД. О моей командировке была договоренность, но меня здесь не ждали. В светлом мраморном вестибюле, довольно холодном, было пустынно и гулко, как ночью в подземном переходе. Милиционер за перегородкой из стекла долго выслушивал мои сбивчивые объяснения, но все же навел по телефону справки и выяснил, что мне нужно подняться на второй этаж, в комнату 22, к майору Хвостову. Сегодня у него было дежурство.

На втором этаже, в коридоре с ковровой дорожкой на паркетном полу и пластиковыми стенами, я отыскал дверь с табличкой «Хвостов Б. Е.» и постучал.

– Войдите! – последовало приглашение из-за рифленой двери.

Конечно, я не ожидал увидеть супергероя из американского детективного романа, с волевым лицом и накачанными бицепсами, – но уж, извините, и не такого субъекта! В насквозь прокуренной комнате за обшарпанным письменным столом сидел тщедушный человек лет сорока в форме майора милиции. На голове ежик волос, лицо птичье, очки. Они, правда, зеленого цвета, но прекрасно видно, что они оптические. Очевидно, за бутылочными стеклами майор пытался скрыть дефект зрения, но и дураку ясно, что без них он ни черта не видит. Да и не будет нормальный человек ходить в ненастную погоду в солнцезащитных очках.

Майор изучил мое удостоверение и вернул его вместе с рукопожатием, которое, на удивление, оказалось крепким.

– Хвостов Борис Егорович, – сказал майор. Букву «р» он выговаривал с хрустом, будто разгрызал сухарик, а судьба, точно в насмешку, подарила ему в имени и отчестве по букве «р». – Чем могу быть полезен?

Я вежливо представился и сказал:

– Я бы хотел понаблюдать за вашей работой, а потом на основе своих впечатлений написать небольшой очерк.

Майор осклабился, показав желтые зубы:

– Ну а тайная мечта, наверное, самому поучаствовать в каком-нибудь сложном, запутанном деле?

Я улыбнулся:

– Желательно.

Майор еще шире растянул в улыбке тонкие губы:

– В эдаком вестерне, со стрельбой из-под брюха лошади, убийствами, погонями. Я вас правильно понял?

Рот у меня шире не растягивался, и я удовольствовался тем выражением радости, которое уже застыло на моем лице.

– Конечно. Было бы просто замечательно.

Под окном раздался продолжительный гудок машины. Майор встал из-за стола и подошел к окну. Он оказался невысоким и до того тощим, что, казалось, при движении кости гремят друг о дружку. Махнув рукой, майор сказал: «Сейчас иду!» – будто его там услышали. Когда Хвостов повернулся, улыбка с его лица исчезла.

– Значит, хочешь посмотреть на преступление? – сказал он, перейдя на «ты» и без тени насмешки.

Меня охватило волнение от предчувствия, что сейчас я прикоснусь к чему-то необычному, таинственному, из ряда вон выходящему.

– Да, – признался я, силясь сохранить спокойный вид.

– Тогда пошли!

Майор подхватил «дипломат» с кодовым замком, снял с вешалки плащ, надел его и, сунув под мышку фуражку, бодро вышел из кабинета.

Когда Хвостов закрывал двери, к нам подошел молоденький лейтенант с умными глазами на румяном округлом лице. Новенькая форма щеголевато сидела на нем, подчеркивая неплохо сложенную фигуру.

– Здравия желаю, товарищ майор! – приветствовал он Хвостова.

– Здравствуй, Женя, – ответил тот мимоходом, вертя в замочной скважине ключ. – Ты готов?

Лейтенант приподнятым тоном ответствовал:

– Так точно! – И окинул меня изучающим взглядом.

Хвостов наконец справился с капризным замком и представил нас друг другу. Пожимая руку помощнику Хвостова, я пожалел, что главным здесь является не этот симпатичный парень, с которым мне было бы проще иметь дело, а желчный доходяга майор, совсем не располагавший к откровенности. Хвостов нахлобучил по самые уши фуражку и, ссутулясь, зашагал по коридору. Втроем мы спустились во внутренний двор ГУВД. Ослепительное сияние разлилось в небе. Становилось душно. Снежное месиво растеклось по двору и, казалось, перемешалось с асфальтом. Обойдя грязные лужи, мы приблизились к желтому микроавтобусу, возле которого стояла смуглая женщина лет тридцати в накинутом на плечи пальто и прохаживался сугубо штатский старик в мятом костюме. Старик был обрюзглый, с мясистым пористым лицом цвета недозрелого помидора и больными слезящимися глазами. Женщину можно было бы назвать миловидной, если бы ее не портила короткая верхняя губа и два крупных передних зуба.