Сейчас на месте преступления работает прибывшая из Химок в 13 час. 55 мин. следственно-оперативная группа.

3.VIII.82. 15 час. 20 мин.

Ст. лейтенант М. Прудкин».

Пять больших статей Жозефа Рафта о Юрии Андропове, опубликованные в журнале «Нью-йоркер», имели огромный успех в разных слоях американского общества, вызвали дискуссию в прессе, были перепечатаны рядом европейских изданий. И наконец достигли ушей радиослушателей в Советском Союзе: когда на волне «Голоса Америки» статьи полностью передавались в эфир, мощные глушилки, круглосуточно работавшие в СССР, прекращали свою забойную, в буквальном смысле слова, деятельность.

В этот день в Нью-Йорке в небольшом зальчике, который находится в полуподвале одного из небоскребов Манхэттена, состоялось первое выступление русского поэта Василия Воскресеньева. На нем присутствовал Жозеф Рафт — он, человек пунктуальный, сам разыскал поэта, обнаружив в информационном отделе своего журнала крохотное объявление в несколько строк о семи встречах с «читателями» гостя из России в городах Америки. И вот — первая встреча в Нью-Йорке.

Василий Александрович, который, естественно, забыл о своем приглашении, сделанном американцу в Переделкино, тем не менее чрезвычайно обрадовался, когда в телефонной трубке, в скромном номере трехзвездочного отеля, услышал голос Рафта.

На концерте Жозеф был почетным гостем, сидел в первом ряду, и хотя не понимал того, что говорит со сцены Воскресеньев, темпераментно жестикулируя, не понимал смысла стихов, только интуитивно иногда, как ему казалось, догадывался, но постепенно заразился энтузиазмом зала, который был переполнен, вместе со всеми аплодировал, его растворила в себе восторженная, нервно-приподнятая атмосфера этого необычного литературного вечера.

А потом он с Василием Воскресеньевым оказался в русском ресторанчике в Бруклине, и за соседними столиками сидело много людей, которых Рафт видел в зале, где выступал поэт,— здесь как бы продолжалась встреча с читателями: к Воскресеньеву подходили мужчины и женщины, иногда с рюмками или бокалами, что-то говорили, чокались с Василием Александровичем и с Жозефом, улыбались ему, хлопали по плечу. Было похоже, что здесь все друг друга знают.

Гул голосов, смех слышались отовсюду, между столиками быстро сновали официанты.

Только перед маленькой эстрадой было некое пространство для танцев, над ним вращался шар из множества зеркальных граней, и, когда на сцене начинал играть очередную томительную мелодию цыганский квартет, в котором солировала скрипка, в зале до полумрака убавлялся свет, на вращающийся шар падали цветные прожектора, и разноцветные зайчики разбегались по потолку и пустому пространству, которое постепенно заполнялось танцующими парами.

В самом начале застолья радостно возбужденный, взвинченный Василий Воскресеньев сказал, обратившись к приятному молодому человеку за соседним столиком: «Саша, переведи!»

— Жозеф, дружище. Сегодня ты у меня в гостях, я угощаю! Считай, что ты опять в России. Этот ресторан — ее малая капля, а все, кто здесь собрались,— твои друзья.

— Хорошо, Василий,— согласился Рафт.— Принимается. Но с одним условием: на днях ты будешь моим гостем, я тебя поведу в китайский ресторан, я его очень люблю, и там собираются мои друзья. Идет?

— Еще как идет! — обрадовался русский поэт.

— И вас… Вас зовут Сашей? Вас я тоже приглашаю. И как переводчика, и как нового, уверен, хорошего знакомого. Согласны?

— Согласен.— Этот Саша был подчеркнуто вежлив, выдержан и, как впоследствии заметил Рафт, пил только минеральную воду.

— Заговор составлен! Ура! — развеселился Воскресеньев. И в дальнейшем им было весело: они хохотали над всякими пустяками, изъясняясь, когда не прибегали к помощи Саши, на чудовищной смеси русских, английских, немецких слов.— Итак, я угощаю. Что будешь пить?

— Водку! — сказал американский журналист.

— Ну ты, Жозеф, даешь! Молодец!

— И, если можно, «Московскую». Тут такая найдется?

— Найдется,— сказал пожилой официант, который уже стоял перед их столиком, чуть-чуть услужливо согнувшись.

— А закусить…— Русский поэт пробежал взглядом по листу меню,— Чего тут только нет! Значит, так…

— Одну минуту, Василий,— перебил Рафт, тронув за плечо Сашу.— Будьте любезны, переведите. Мне бы очень хотелось… Пельмени со сметаной и селедку с луком, таким белым, острым…

— Репчатым,— подсказал официант,— Нет проблем.

— Ну, а кроме пельменей и селедки…— Василий Александрович алчно потер руки.— Мой заказ будет такой…

…Через полчаса они уже наполнили рюмки в третий раз, и поэт произнес тост:

— Давай, Жозеф, за дружбу! За нашу с тобой дружбу! За дружбу американского и советского народов! За дружбу наших великих стран!

— Давай, Василий! За дружбу! А следующий тост мой…

— Идет! Даже интересно!

Они чокнулись, выпили, стали закусывать.

Сибирские пельмени со сметаной и уксусом были великолепны, селедка, приправленная маслом, таяла во рту, горьковатый репчатый лук придавал ей особую пикантность.

Жозеф Рафт опьянел, опьянел как-то мягко, сладко, обволакивающе, томительная грусть сжимала сердце, расплывались огни, цыганский квартет исполнял медленный танец, кажется танго, разбежались, рассыпались разноцветные зайчики — по потолку, по стенам, по расплывающимся в полумраке лицам,— и всех этих людей, окружающих американского журналиста, он сейчас любил, жалел почему-то… Это было совершенно новое, неведомое раньше состояние души.

«Я, наверно, превращаюсь в русского»,— подумал Жозеф.

— Эй, куда ты ушел? — приплыл из табачного дыма, невнятного говора, стонов скрипки голос поэта Воскресеньева.— Нолито. Где твой тост?

— Да, да…— Рафт поднял рюмку,— Давай, Василий, выпьем за русских женщин!

— Ну, ты даешь! С удовольствием! Лучше наших женщин…

Они чокнулись. «За тебя, Лиза,— сказал про себя Рафт,— Если можешь, прости…» Выпили.

Легкое дуновение, шорох невидимых крыл над его головой, еле уловимое прикосновение к щеке, ласковое и нежное. И… через разводы табачного дыма, через духоту зала мгновенной струйкой пронесся аромат ее духов.

«Лиза, Лиза, Лиза…»

А зал аплодировал, пришел в движение. Все смотрели на маленькую эстраду. У микрофона стояла молодая женщина в длинном цветастом платье до пола, тонкая талия перехвачена поясом, смуглое лицо, черные волосы рассыпаны по плечам, мерцают большие, наверное тоже черные, глаза. На запястье смуглых рук браслеты.

— Катя! Катюша! — кричали со всех сторон,— Катенька! Прелесть наша! Катя! Давай «Две гитары»!

И прозвучал аккорд гитарных струн. Зал мгновенно смолк.

Женщина запела…

Жозеф не понимал слов, но чувствовал сердцем: «Обо мне. О нас…»

— Эх, раз! — томительно, со страстью произнесла певица первые слова припева.

— Еще раз! — дружным хором ответил зал, в такт хлопая в ладоши.— Еще много, много раз!…

— Саша, переведите,— прошептал Рафт, стараясь проглотить комок, который застрял в горле.

Саша перевел — женщина пела:

— Еще раз! — исступленно подхватил ресторанный зал.

— Еще много, много раз!…— вместе со всеми скандировал Жозеф Рафт, и по щекам его текли слезы.

Председатель Комитета государственной безопасности Советского Союза Камарчук, поглядывая на ручные часы — было без четверти десять утра,— волновался: зачем он так внезапно понадобился Андропову? Час назад позвонил сам Юрий Владимирович, предложил прибыть к нему в десять часов, сказав, что дело срочное.