Прогремел второй залп.
Артур Вагорски, корреспондент газеты «Дейли нъюс», США, аккредитованный в Москве.
Мы с Викой сидели в моей квартире на двенадцатом этаже дома, как тут говорят, улучшенной планировки, то есть, по советским меркам, престижного (у нас в Штатах в подобных жилищах обитают эмигранты из третьего мира), и смотрели по телевизору похороны Суслова. Все было знакомо, отрепетировано, неинтересно. Я раскупорил бутылку итальянского мартини, нашего с Викой любимого напитка.
Моя женщина сидела на тахте, на «нашем ноевом ковчеге», по-турецки скрестив ноги, с фужером в руке, наполненным божественным напитком, и со скукой, как и я, поглядывала на экран телевизора, думая о чем-то своем. Когда Вика погружается в подобные размышления, у нее смешно морщится нос.
— Хочешь самый свежий анекдот? — нарушила молчание Вика.
— Хочу.
— Так вот…— Тряхнув головой и отбросив со лба прядь рыжих волос, Вика сделала большой глоток мартини.— Вино богов. Если бы не ваше спецснабжение и не «Березка», куда ты со своими зелеными шныряешь каждый день…
— Через день,— перебил я.
— Я бы никогда не отведала всех этих мартини и виски с тоником,— с ожесточением продолжала Вика.— Купить негде, за границу меня не пускают — я невыездная.
Это была опасная тема. Вернее, одна из опасных тем, от которых у Вики портилось настроение. И я поспешил:
— Я жду анекдот.
— Да, анекдот…— Вика снова отпила из своего бокала.— Он родился вчера или позавчера. В недрах народных масс. Впрочем, хрен его знает, где они родятся, наши анекдоты. Какая-то тайна, загадка, даже мистика. Неизвестен ни один автор, работающий в этом жанре народного творчества. Тебе не кажется, что это очень интересный предмет для журналистского расследования?
В голосе моей женщины прорывалось раздражение, и я уже знал: чем-то она взвинчена, взрыв эмоций неминуем.
— Я настаиваю на анекдоте,— упрямо повторил я.
— Ладно, ладно, слушай.— Но Вика теперь более внимательно смотрела на экран телевизора.— Ну, словом, так. Ты покупаешь свежий номер «Правды». На первой полосе тассовский материал: «ТАСС уполномочен заявить: сразу же после кончины Михаила Андреевича Суслова состоялось заседание Политбюро. Принято решение: «Почин товарища Суслова энергично поддержать».
Мы посмеялись. Вернее, я. Вика теперь не отрывалась, очень серьезно смотрела на экран телевизора.
— Интересно…
— Что? — спросил я.
— Понаблюдай за Андроповым.
Я стал смотреть. Шел траурный митинг на Красной площади, выступал очередной оратор, на трибуне Мавзолея истуканами стояли советские вожди и среди них Андропов — как все. Ничего интересного я в нем не обнаружил.
— Он уже несколько раз взглянул на часы. И, по-моему, украдкой.
— Ну и что из этого следует?
— Не знаю…— Вика передернула плечами.— Три раза посмотрел на часы. Значит, чего-то ждет. Что-то задумал.
— Не обязательно,— сказал я.— Может быть, ему куда-то срочно надо…
— В туалет,— злобно перебила Вика.
— Например, к врачу.— «Как мне ее успокоить?» — Кстати, все-таки чем он болен?
— Все их болезни — государственная тайна. Вроде бы у нашего главного жандарма что-то с почками. Плесни-ка мне еще.
Вика протянула в мою сторону пустой бокал. Я исполнил просьбу. Она тут же отпила два больших глотка.
— А вообще, выключи эту тягомотину.
Я потянулся было к телевизору, но Вика остановила меня:
— Нет! Оставь. Давай уж досмотрим, только звук приглуши немного.
Я уменьшил звук.
— Тут надо не слушать, а смотреть. Наблюдай, наблюдай за ним. Я нутром чувствую: что-то на Лубянке затеяли. И затея связана с этими похоронами.
Мы несколько минут молча наблюдали скорбный, хорошо отрепетированный спектакль на Красной площади. Нет, положительно ничего странного я не мог заметить в поведении Председателя КГБ. Вернее, никакого поведения не было: он каменно стоял — как и остальные «вожди» — на трибуне Мавзолея.
— Похороны…— опять нарушила молчание Вика.— Ты вдумайся. Это же… Не знаю… Апокалипсис. Сатанинский абсурд. Красную площадь в Москве, святыню России, они превратили в свое кладбище. И — какое! Кроме нескольких идеалистов, честных волонтеров коммунистической идеи… или космонавты. А кто остальные? Подавляющее большинство — Ленин, Дзержинский, Вышинский. Теперь все современные… Тоже сюда ложатся, в очередь выстроились — или пеплом в Кремлевскую стену…— Вика, говоря все это, не отрываясь смотрела на экран телевизора.— И каков ритуал! Каковы похороны!
— Что ты имеешь в виду? — не понял я.
— Что я имею в виду? — воспаленно повторила Вика, и в глазах ее появился сухой жаркий блеск. «Сейчас начнется»,— подумал я.— Эти похороны, как и все остальные на Красной площади,— апофеоз советского атеизма, верно?
— Именно так,— согласился я.
— Помнишь один наш разговор? Ну… Мы вернулись от Бориса Буряце…
— Как же! Очень хорошо помню!
Я действительно помнил. Как забыть…
— И что же ты помнишь? — Вика колко взглянула на меня.
— Ты мне так и не разъяснила, в чем главная причина исторической трагедии России, в которую она попала после семнадцатого года.
— Смотри-ка! — Вика захлопала в ладоши.— Ты у меня, Арик, умница. Даже почти научно сформулировал…— она помедлила,— мой политический бред.
— Это не бред! — перебил я.— И ты же знаешь: я веду дневник…
— Знаю, знаю! — Вика смотрела на меня злыми глазами. И я понял: она снова впадает в мрачное состояние духа.— Ладно. Продолжим тот разговор…— И снова ее взгляд вперился в телевизор. Там гроб с телом Суслова уже стоял возле вырытой могилы, и Брежнев, похоже, собирался произнести прощальное слово.— Вот почему Россия пропала, пропала навсегда…— Истерические нотки зазвучали в голосе Вики. «Не надо было наливать ей полный фужер мартини».— Все началось, мой любимый американец, с того момента, когда первый колокол упал на землю с русской церкви, когда в храм ворвались эти… Будь они прокляты! Будь они прокляты во веки веков! Эти атеисты… И на паперти запылал первый костер из икон и священных книг.
— Я читал в вашем журнале «Благовест» твою статью. «Адово пламя», так, кажется, она называется?
— Так! Так! — нетерпеливо отмахнулась Вика и продолжала: — Понимаешь… Боже! Этого по-настоящему не осознают все наши самые-рассамые интеллектуалы, духовные отцы нации, такие, например, как академик Лихачев. В России за всю ее многовековую историю к власти пришли атеисты. Вникни, вникни в это! А-те-ис-ты! А если происшедшее перевести на язык Священного писания — антихристы. Темный князь мира сего въехал в ворота Кремля на черной машине. Они сломали становой хребет России — нашу православную веру. Я знаю! Знаю… Когда-нибудь будет написан многотомный труд…— Она вдруг замолчала, подавив приступ рыдания.
— О чем будет этот труд? — жестко спросил я. Черт меня возьми с моим профессиональным интересом!…
— О том, что они во главе со своим Лениным сделали с Русской Православной Церковью. Это будет многотомный обвинительный акт на Высшем суде…— Вика замолчала и вдруг, тряхнув головой, воскликнула: — Ладно! Все.— И протянула мне пустой фужер: — Плесни!
— Мартини кончился. В холодильнике есть только водка.
— Ты, Арик, совсем превращаешься в русского. Точнее, в советского русского: купил выпивку — и обязательно доконать сразу, в первый присест. Пора, пора, мой дорогой, рвать тебе когти в свои зажравшиеся Штаты.— Она помолчала,— Нет, водки не надо. И… Чтобы уж закончить разговор на эту тему. Запомни… Тот народ, который становится безбожником… Вернее, его грубой беспощадной силой превращают в безбожника… Такой народ, нация, «содружество» народов, черт бы его взял, это содружество! — Вика вдруг расхохоталась,— Он и взял всех нас! Словом, мы обречены. Обречены на озверение, деградацию, нравственное падение. Потому что, Арик, без веры в Бога нет ни отдельного человека, ни народа. А Бог — это Любовь и Свобода. И то и другое большевики уничтожили в нашей жизни. Оглянись вокруг! Ведь…— Вика подалась вперед, к телевизору: — Смотри!
