Бейли опустил голову, скрипнув зубами. Его беспомощность была выставлена напоказ! Тогда он наслаждался своим состоянием, но теперь думал только о его позорности. А Глэдия продолжала:

— Мне так хотелось самой ухаживать за тобой. Я сердилась, что роботы присвоили себе право помогать тебе… дарить. А когда я представила себя на их месте, я почувствовала сексуальное волнение, которого не испытывала после гибели Джендера ни разу. И тут я осознала, что в единственных сексуальных отношениях, что-то мне дававших, я только принимала. Джендер дарил мне все, чего бы я ни пожелала, но от меня не принимал ничего. И не был на это способен, поскольку единственное его удовлетворение заключалось в том, чтобы удовлетворять меня. А мне и в голову не приходило дарить — я ведь выросла среди роботов и знаю, что принимать они неспособны. И пока я смотрела, мне стало ясно, что я познала лишь половину того, что может дать секс, и у меня возникла всевластная потребность познать вторую половину. Но потом за столом, когда ты ел свой суп, ты, казалось, снова стал сильным. Настолько сильным, что мог утешить меня, а я, после того, что испытала, глядя, как роботы ухаживали за тобой, просто забыла, что ты с Земли, и радовалась твоим объятиям. Я хотела их. Но, пока ты меня обнимал, мне стало горько, что я вновь принимаю, а не дарю. И тут ты сказал: «Глэдия, простите, мне нужно сесть». Ах, Элайдж! Более чудесных слов я от тебя не слышала.

Бейли почувствовал, что краснеет:

— Мне было страшно неловко. Так сознаться в своей слабости!

— Но именно это и было мне нужно. Я вынудила тебя лечь в постель, пришла к тебе и впервые в жизни я дарила. А не брала. И вырвалась из чар Джендера, так как поняла, что и с ним настоящего не было. Ведь, наверное, можно и дарить, и брать одновременно… Элайдж, останься со мной.

Бейли покачал головой:

— Глэдия, даже разорви я свое сердце пополам, факты не изменятся. На Авроре я остаться не могу и должен вернуться на Землю. А ты не можешь приехать на Землю.

— Элайдж, а если я все-таки приеду на Землю?

— Зачем ты говоришь глупости? Даже если бы ты вопреки всему и приехала, так ведь я очень быстро состарюсь, стану тебе не нужен. Через двадцать, от силы тридцать лет я буду глубоким стариком, если не умру раньше, а ты останешься такой, как сейчас, не одну сотню лет.

— Но я же так и рассчитала, Элайдж. На Земле я подхвачу ваши инфекции и тоже быстро состарюсь.

— Тебе это не понравится. К тому же старость не болезнь, ее нельзя подхватить. Ты просто очень скоро начнешь болеть и умрешь. Глэдия, ты найдешь себе другого.

— Аврорианца? — В ее голосе прозвучало презрение.

— Но ты можешь научить! Теперь, когда ты поняла, как дарят и принимают, научи их.

— Но научатся ли они?

— Некоторые научатся. Не сомневайся. И у тебя достаточно времени найти такого. Например… (Нет, подумал он, еще рано упоминать про Гремиониса, но — как знать? — если он обойдется с ней более решительно, оставит пустые любезности…)

— Неужели это возможно? — задумчиво произнесла Глэдия и подняла на Бейли увлажнившиеся серо-голубые глаза: — Элайдж, ты помнишь хоть что-то о прошлой ночи?

— Должен признаться, — грустно сказал Бейли, — что многое словно в тумане.

— Если бы ты помнил, то не захотел бы расстаться со мной.

— Я и сейчас не хочу с тобой расставаться, Глэдия. Но ничего не могу поделать.

— А после ты выглядел таким спокойно-счастливым, таким безмятежным. Я положила голову тебе на плечо и слушала, как бьется твое сердце — сначала часто, а потом все медленнее, пока ты вдруг не привскочил и не сел на кровати. Ты помнишь?

Бейли вздрогнул и, чуть откинувшись, растерянно посмотрел ей в глаза.

— Нет, этого я не помню. О чем ты? Что я сделал?

— Но я же сказала: ты вдруг сел на кровати.

— Да-да. Но еще что? — Его сердце учащенно билось — наверное, так же часто, как ночью, когда Глэдия прилегла к нему на плечо. Три раза он словно бы устанавливал правду, но в двух первых случаях он был один, а прошлой ночью — когда это случилось в третий раз, — с ним была Глэдия. Свидетельница.

— Больше ничего, Элайдж. Я спросила: «Что с тобой, Элайдж?» Но ты словно не услышал, а только повторил два раза: «Знаю! Знаю!» Ты говорил неясно, и глаза у тебя ничего не видели. Я даже немножко испугалась.

— Я сказал только это? Иосафат! Глэдия, неужели я ничего не добавил?

— Больше я ничего не помню, — Глэдия сдвинула брови. — Ты сразу снова лег, а я сказала: «Не бойся, Элайдж. Не бойся. Ты в безопасности». Я тебя погладила, и ты опять уснул и… и захрапел! Я никогда не слышала, как храпят, но было очень похоже на описания. — Она чуть улыбнулась.

— Послушай, Глэдия! — настойчиво сказал Бейли. — Ты говоришь, я пробормотал: «Знаю! Знаю!» Но я не объяснил, что именно я знаю?

Она снова сдвинула брови:

— Не помню… Подожди! Ты, правда, добавил совсем тихо: «Он успел раньше».

— «Он успел раньше»… Я это сказал?

— Да. Я решила, что ты говоришь про Жискара — что он успел раньше тех роботов, что ты опять испугался, не похитят ли тебя, что ты вспомнил, как ждал в лесу во время грозы. Да-да! Потому-то я и гладила тебя, повторяя: «Не бойся, Элайдж! Ты в безопасности!» — пока ты не уснул.

— «Он успел раньше». «Он успел раньше». Теперь не забуду! Глэдия, спасибо тебе за прошлую ночь. И спасибо за этот наш разговор.

— Но что важного в том, что Жискар успел найти тебя первым? Так и было. И ты это знаешь.

— Нет, Глэдия, тут что-то другое. Что-то, о чем я вспоминаю только когда мое сознание отключается.

— Так в чем смысл?

— Толком не знаю, но раз я это сказал, какой-то смысл тут есть. И у меня остается час, чтобы успеть разобраться. — Он встал. — Мне пора.

Он шагнул к двери, но Глэдия бросилась к нему и крепко его обняла.

— Подожди, Элайдж!

Бейли поколебался, потом нагнулся и поцеловал ее. На долгое мгновение они застыли, обнявшись.

— Но я тебя еще увижу, Элайдж?

— Не знаю, — тоскливо ответил Бейли. — Надеюсь, что да.

И он ушел на поиски Дэниела с Жискаром, чтобы как следует подготовиться к предстоящей встрече.

Бейли шагал через луг к дому Фастольфа. Ему было все так же грустно.

Роботы шли справа и слева от него. Дэниел казался спокойным, но Жискар, подчиняясь данным ему инструкциям, все так же бдительно оглядывал окрестности. Бейли спросил:

— Как зовут председателя Законодательного собрания, Дэниел?

— Не знаю, партнер Элайдж. В тех случаях, когда о нем говорили в моем присутствии, его называли просто «председатель». При обращении к нему говорят «господин председатель».

— Его зовут Рутилен Хордер, сэр, но официально его имя нигде не упоминается. Употребляется только титул. Это подчеркивает преемственность правительства. Люди занимают этот пост на определенный срок, а «председатель» существует всегда.

— Но данный председатель — сколько ему лет?

— Он уже не молод, сэр. Ему триста тридцать один год, — ответил Жискар с типичной молниеносностью.

— Здоровье у него хорошее?

— Насколько мне известно, сэр.

— Какие-нибудь особенности характера, о которых мне полезно было бы узнать заранее?

К этому вопросу Жискар явно не был готов. Он сказал после паузы:

— Затрудняюсь ответить, сэр. Он занимает свой пост второй срок и считается компетентным председателем, много работает и добивается результатов.

— Он вспыльчив? Терпелив? Не терпит возражений? Внимателен?

— О подобном вы должны сами судить, сэр.

— Партнер Элайдж, — вмешался Дэниел, — председатель — выше личных пристрастий. Он справедлив и беспристрастен по определению.

— В этом я уверен, — пробурчал Бейли. — Но определения — это абстракция, как и титул «председатель», а индивидуальные председатели — с именами — это конкретные люди, предположительно с собственными особенностями.

Он покачал головой. Вот и у него появилась особенность: три раза он что-то осознавал и трижды забывал, а теперь ему известны собственные слова по этому поводу, а толку никакого.