– Как я говорил Изабелле, нет гарантий, только возможности. Nella vita – chi non risica – non rosica, – сказал он. Я кивнул, посмеиваясь. Конечно, только Джаспер, блядь, может повторять все эти мамины слова, наставляя меня так же, как и она когда-то.

– Спасибо, мужик, – сказал я. Он кивнул.

– В любое время. Если я буду тебе нужен, я подставлю плечо. Все мы. – Раздался звонок на занятия, и он вздохнул, глядя на меня.

– Думаю, надо возвращаться в этот гребаный класс, – пробормотал я, поднимаясь и пробегаясь рукой по волосам. Он улыбнулся и кивнул, вставая. Развернувшись, он пошел в другую сторону через кафетерий к своей аудитории, а я направился к ближайшему к столу выходу.

– Эдвард? – я обернулся и увидел, что Джаспер стоит в противоположной стороне помещения лицом ко мне.

– Да?

Он поколебался с минуту, очевидно взвешивая, говорить ли. – Помнишь, как недавно ты разозлил Розали, назвав ее сукой, а я заявил, что мама была бы разочарована, узнав об этом?

Я застыл, уставившись на него, слегка удивленный, что он напоминает мне об этом. Наконец, я кивнул: это дерьмо четко отпечаталось в памяти. – Да… я помню.

– Я просто хотел сказать, что если бы мама увидела тебя сейчас, она бы гордилась. Очень гордилась. – Он развернулся и, открыв дверь, исчез их поля зрения. Я стоял на том же месте, его слова сразили меня, я был неуверен, черт возьми, можно ли в них верить, но они заставили меня почувствовать себя лучше. Мама бы гордилась.

Я вздохнул и в очередной раз взъерошил волосы, чувствуя легко возбуждение от происходящего. Я развернулся и пошел к дверям, направляясь в свою аудиторию. Учитель нехорошо глянул на меня, раздраженный, что я зашел к нему в класс без разрешения, но, конечно, не сказал ни слова. Никто из них не мог.

Остаток дня в школе еле тянулся. Я не мог ни на чем сфокусироваться, кроме момента истины, который наступит с последним звонком, сообщая, что школа закончена. Я ощущал себя как смертник в камере, которому отсчитываются последние минуты, боящийся каждой истекающей секунды, но не оставляющий надежды, что будет помилование. Именно на это я надеялся. На чертово помилование, одобрение, но я знал, что шансы очень малы. Он знал о нас, у него был ее гребаный телефон. Он знал, что я ей звоню, и вот, сидя на последнем уроке, я понял, что он знает уже давно. Он, блядь, оплачивает телефонные счета, и, конечно, он будет ее проверять, особенно после той дуры Джанет с ее подозрительными звонками. Не знаю, почему до меня не дошло раньше, я чувствовал себя полным идиотом, и он знал, что я ей звоню с того самого первого раза. Он уже тогда знал.

У меня почти случился приступ жуткой паники, сердце бешено забилось, руки вспотели. Я думал, где может быть Изабелла, если она с ним в госпитале. Я не смог остановить этот поток мыслей, я думал, что он мог допросить ее, и она уже все рассказала. Я размышлял, она просто все признала и подтвердила, или пыталась найти какую-то лазейку. Я хотел знать, что нужно будет делать мне при разговоре с отцом, я, черт возьми, не хотел опровергнуть ее историю, это только навлечет на нее неприятности. Я надеялся, что она, мать вашу, не стала лгать, ложь только усугубит все дело.

Другая часть меня, пессимистичная, которая видела стакан наполовину пустым, переживала, что он уже успел причинить ей вред. Эта часть меня, которая мысленно представляла картины с ней, прикованной к кровати, просто сжигала мозг, я боялся, что она пострадает из-за меня. Я никогда не хотел причинить ей боль, логически я понимал, что такое может случиться случайно, но я собирался приложить все силы, чтобы защитить ее. Я готов был принять все муки на себя, встретиться лицом к лицу со страданиями и пытками, если только la mia bella ragazza будет в безопасности. Оставалось только надеяться, что еще не слишком поздно, что он еще не успел поранить ее.

К тому времени, как зазвонил звонок, я уже был на грани истерики. Я медленно вышел на стоянку, борясь с желанием убежать, я старался взять себя в руки перед встречей с отцом. Я не мог открывать свои карты, я должен был успокоиться и отнестись к делу холодно, быть гребаным мужчиной и вести себя соответствующе.

Скользнув в Вольво, я завел машину, снимая ее с ручника и отъезжая с парковки. Идиотка Лорен Мэллори вообще не смотрела, что она делает и едва не врезалась в меня, что еще больше разозлило меня, но хотя бы отвлекло от угрюмых мыслей.

Я доехал до госпиталя, стараясь соблюдать скорость, штрафной талон был последним, что я сейчас хотел, он только выведет отца еще больше, и заехал на парковку. Обычно я парковался на пустых местах, наплевав на надписи, что они зарезервированы для других, но сегодня я решил вести себя аккуратнее и поставил машину там, где было разрешено. Я поставил ее на разделительной полосе, занимая сразу два места, чтобы никто не мог встать рядом и поцарапать меня. С этим дерьмом я справиться не мог, я был гребаным параноиком во всем, что касалось машины.

Я выбрался из машины и включил сигнализацию, прежде чем зайти внутрь. В здании за справочным столом сидела женщина, она со мной поздоровалась. Я поднял руку и безразлично ей кивнул, не в силах даже выдавить приветствие. Глубоко вздохнув, я вызвал лифт, делая шаг назад и ожидая его. Через минуту звякнуло, и двери открылись. Осмотревшись, я увидел блондинку в ярко розовом хирургическом костюме и застонал, закатывая глаза. Она подняла голову и заметила меня, на губах появилась ухмылка.

– Посмотрите, кто пришел, сам Эдвард Каллен, – сказала Хайди. Я вздохнул, пробегаясь рукой по волосам.

– Ну и какого … Хайди? – холодно сказал я. Я ненавидел эту суку, от нее одни неприятности. Она бегала за врачами, искательница денег, жаждущая вытянуть счастливый билет. Сейчас она пытается завлечь отца, стараясь заполучить себе сладенького папку или как, блядь, сейчас это называется. Уверен, отец уже успел оттрахать ее или по крайней мене она ему отсасывала, судя по его поведению, когда он рядом, но она глубоко ошибается, если надеется, что отец воспринимает ее всерьез. Отец ни с кем не встречается, не заводит серьезные отношения с женщинами, однажды я понял, что он сможет быть с женщиной, похожей на маму, но это, черт возьми, никак не Хайди. Он был достаточно зрелым, чтобы стать ее гребаным покровителем, а она страстно надеялась примерить место моей матери. Я убью эту гребаную суку, если она попытается.

Я прошел мимо нее в лифт. Она обернулась ко мне и снова заулыбалась. – Я встретилась с твоей девушкой, – сказала она. Я застыл и ударил рукой по кнопке, останавливая двери лифта, внутри забурлила паника. Она только что, черт возьми, назвала ее моей девушкой, еще одни признак того, что отец знает, с тех пор как эта маленькая puttana открыла свой большой рот и начала трепаться, но сам факт того, что она ее встретила… значит она тут… по крайней мере, была.

– Наверху? – спросил я, приподнимая бровь. Хайди кивнула.

– Она с твоим отцом в его офисе. Она тут, потому что ей нужен был укол, я уже его сделала, – сказал она, пожимая плечами. Ее слова принесли огромное облегчение, теперь я хотя бы знал причину, по которой Изабелла тут и эта причина не гребаные игры отца, но я по-прежнему не знал, зачем, мать вашу, я тут, если только не из-за наших отношений. Хайди уставилась на меня, очевидно желая увидеть какую-то реакцию насчет контрацепции, что-то, о чем она сможет потом трепаться. Я слегка сузил глаза, немного раздраженный.

– Слышала хоть раз о гребаных HIPAA (Health Insurance Portability and Accountability Act – Закон о медицинском страховании и Акт об Ответственности) законах, Хайди? Потому что в последний раз, когда я их читал, никто не позволял трепать направо и налево о процедурах пациентов. Тебя могут уволить за это дерьмо, – сказал я.

Она покачала головой. – HIPAA не вступают в силу, если технически ничего не случилось. Твой отец потребовал сделать процедуру без записи, – сказала она. Я кивнул.

– Что было незаконно, правильно? И что он сделает в ответ за твою помощь? Позволить тебе отсосать у него? – спросил я, приподнимая бровь. Она помрачнела и раздраженно глянула на меня.