За этим последовала долгая пауза, прежде чем я услышала приглушённый голос Эдварда на том конце провода.
– Хорошо. Пока.
Доктор Каллен закрыл телефон и посмотрел на него, прежде чем положить его на стол. Он пододвинул его ко мне.
– Сбрасывание звонков лишь создает впечатление, что ты что-то скрываешь, Изабелла. Я хорошо осведомлён о том, что он и звонит, и пишет тебе, поскольку оплачиваю оба телефонных счета.
Я взяла телефон и снова засунула его в свой карман, пытаясь соблюдать спокойствие и невозмутимость, хотя была далеко не спокойна внутри. Я посмотрела на него, предчувствуя плохое, и не знала, что ответить.
– Хорошо, – пробормотала я, наконец, и снова начала теребить ногти, уставившись взглядом в колени.
– Сегодня мой день рождения, ты знаешь, – через некоторое время произнес доктор Каллен.
Я быстро взглянула на него и удивилась, что он решил заговорить именно об этом.
– Мммм… С днём рождения, сэр, – сказала я быстро, – мне никто об это не говорил.
Он кивнул.
– На самом деле нет ровным счётом никакой причины праздновать этот день. Можно считать его днём, когда мне дали жизнь, но в этот же день я отдал свою жизнь, – сказал он, глядя на документы, разбросанные на столе. Он начал собирать их, а я непонимающе смотрела на него.
Через секунду он взял ручку и начал что-то записывать на листке бумаги. Я задавалась вопросом, закончилась ли эта – так и не начавшаяся – беседа, и не была готова, когда она снова заговорил.
– Это был мой 18-ый день рождения, когда я начал свою деятельность в мире мафии, Изабелла. Тогда я отдал свою жизнь. С тех пор моя жизнь уже не была такой, как раньше, потому что она мне больше не принадлежала. Я, возможно, был в состоянии иметь семью, в состоянии работать врачом по своей специальности, в состоянии сесть в машину и поехать в магазин, когда бы я ни захотел, но это ещё ничего не означает. Это совершенно не важно, так как я постоянно нахожусь под их контролем. Что бы они мне ни приказали сделать, я буду просто обязан это выполнить во что бы то ни стало, я буду до последнего стоять перед лицом смерти, если мне так прикажут. Знала ли ты об этом аспекте организованной преступности? Что если мне прикажут убить кого-то, а я не сделаю этого, то погибну сам – за непослушание? – спросил он, отрываясь от бумаг и глядя мне прямо в глаза.
Я нерешительно покачала головой. Вздохнув, он кивнул и снова сосредоточился на бумагах.
– Я знаю тысячу примеров, когда человеку приказывали убить свою собственную семью, своих собственных детей. Перед ними ставили выбор: или они или их семьи. Я не шутил, когда говорил тебе, что мужчина, бывший у нас в гостях, мой хозяин. И что бы я ни делал или, наоборот, делал, чтобы обеспечить тебе уют в своем доме, ты всё равно принимаешь меня за своего хозяина, независимо от всех этих факторов. Так же, как и я для тебя – ключ к свободе, так и Аро для меня – всё тот же ключ к свободе. Различие заключается в том, Изабелла, что если у тебя не было выбора в этой жизни, то у меня он был. И мне следовало бы уйти из этого мира, вместо того, чтобы с готовностью переходить под чью-то власть. Я был чуть старше, чем Эдвард сейчас. Я был настолько же глуп тогда, как и он сейчас наивен. И не стоит заблуждаться по этому поводу, Изабелла. Мой сын наивен. Он понятия не имеет под чем подписывается и на что обрекает своё существование, общаясь с тобой, – сказал он.
Его слова не имели смысла для меня. Тот факт, что он испытывал недостаток свободы, был довольно страшным, если то, что он говорил мне, было чистой правдой.
– Поэтому нет ничего «счастливого» в том, что у меня сегодня день рождения, и почему о нём лучше даже и не упоминать. Скажи мне, девочка, ты праздновала свой день рождения в Финиксе? – спросил он, глядя на меня.
Я отрицательно покачала головой.
– Не было ничего такого, что стоило бы праздновать.
Он кивнул.
– И почему это? – спросил он, вопросительно поднимая бровь.
Я колебалась, не зная, что ответить, чтобы не расстроить его. Он уставился на меня, явно ожидая ответа. Я обдумывала одно и то же: если говорить правду, то получается какой-то хаос, а попытка соврать выглядела ещё хуже правды.
– Потому что нет никакого смысла праздновать день рождения, если моя жизнь – не моя жизнь. Это просто другой день. Единственная вещь, которую можно считать позитивной в этом дне, так это, то, что с каждым днём я приближаюсь к тому дню, когда меня кто-нибудь убил бы, – сказала я, наблюдая за ним.
Он посмотрел на меня с любопытством, а затем кивнул.
– Точно, – сказал он, наконец, проглядывая свои бумаги. Он затих на мгновение, и казалось, полностью ушёл в себя. Я не знала, чем ещё был занят его разум после нашей беседы. Это ещё больше сбивало меня с толку: почему он так и не спросил меня о том, что сказала ему Хайди, и зачем он вызвал сюда Эдварда, и я боялась, что он нас обоих поставит перед фактом. Я волновалась за реакцию Эдварду.
Доктор Каллен поднял свою ручку и снова начал писать. Я решила, что беседа закончилась, и не знала, как лучше дотянуться до стола и взять книгу, чтобы почитать и отвлечься. Я протянула свою руку и начала тянуть книгу со стола, как вдруг голос доктора Каллена парализовал меня и книга, соскользнув из моих пальцев, упала на пол. Я с ужасом посмотрела на доктора Каллена. И даже не потрудилась наклониться вниз и поднять её, потому что мне едва ли пришло в голову, что я не уважаю собственность хозяина. За такое в Финиксе меня бы жестоко наказали уже за то, что я прикоснулась к собственности Чарли без его разрешения. Но ничего подобного не происходило в этот момент, потому что я пребывала в совершенной отключке из-за его вопроса: – Ты, правда, любишь его?
– Кого? – спросила я невольно, подчиняясь своей инстинктивной реакции симулировать непонимание. Я прекрасно понимала о чём, точнее, о ком он говорил, потому что это было ясно как дважды два, особенно после всего того, что сегодня произошло. Проблема, однако, заключалась в том, что я не знала, как ответить на его вопрос.
Надо ли мне было соглашаться со всем тем, что натолкнуло его на этот вопрос или лгать? Надо ли мне было отрицать это и надеяться, что он всё забудет, хотя наверняка преследовать будет ещё долгое время? Надо ли было мне лгать, если он всё равно всё знал? Рассердит ли его ещё больше подтверждение его подозрений насчет нас с Эдвардом?
– Ты знаешь, Изабелла, кого. Не строй из себя идиотку со мной, ты этим ничего не добьёшься. Ты любишь моего сына? – спросил он серьезным тоном. Я почувствовала, как тошнота накрывает меня с головой. Я была поставлена уже перед фактом, так что мой ответ особой роли не сыграет, потому что он и так всё знал. Значит, не было смысла отрицать это и стыдиться. Потому что я совершенно точно не стыжусь того, что влюблена в Эдварда. Независимо от того, что со мной сейчас происходит из-за этой любви – оно стоило того.
– Да, – сказала я, пытаясь говорить спокойно, полностью концентрируясь на табличке на его столе. Я не хотела смотреть в пол, потому что так было невежливо, но и не могла заставить себя посмотреть ему в глаза. Я слишком боялась увидеть в его глазах гнев, отвращение, которое он испытывает от того, что его сын – его гордость и радость – связался с рабыней.
Доктор Каллен ничего не говорил, и неловкая тишина царила в комнате. Я была благодарна ему за то, что после моего утвердительного ответа он не набросился на меня и не завопил, но его спокойствие было настолько же страшно, как и его вспыльчивость. Я хорошо запомнила это в тот день наказания в октябре.
Но я больше не боялась наказания в принципе. Он может наказать меня как угодно, но ситуация от этого не изменится. Он мог бы завязать мне рот и сделать всё, что хотел: избить и искалечить моё тело, но он не мог разрушить того, что было в моём сердце. Я вынесла бы кучу наказаний ради Эдварда, но больше всего я боялась за Эдварда, который был бы против этого.