«Как случилось, что их губы встретились?

Как так происходит, что птицы поют, снег тает, розы распускаются,

что рассвет белеет позади очертаний голых деревьев,

колыхающихся на вершине холма? Поцелуй – и этим все сказано».

Виктор Гюго

Белла Свон

Я приподнялась и глянула на будильник на маленьком столике, слегка усмехаясь про себя. Эдвард дернулся, ощутив мои движения, и пробормотал что-то во сне. Он притянул меня к себе, и я положила голову ему на грудь, не желая покидать тепло и комфорт его объятий.

Было раннее утро, чуть больше пяти утра. Сегодня День благодарения и я знала, что мальчики останутся дома на праздник, в школе выходной, а доктор Каллен взял на работе отгул. У меня были большие планы на ужин и необходимо уже идти на кухню и начинать, но лежать рядом с Эдвардом в постели было слишком хорошо, чтобы встать и уйти.

Прошло несколько недель с того происшествия с Джеймсом в моей комнате, когда приезжали друзья доктора Каллена из его организации. Остаток их пребывания прошел удивительно спокойно, они уехали в субботу утром и тогда же вернулись в Чикаго. Все это время они держались от меня на расстоянии, никто не заговаривал со мной, и они даже не обращали внимания на мое присутствие, когда я бывала рядом. Они обращались со мной так, как я привыкла в Финиксе – как будто меня и не было. Наверное, они все на меня злились и презирали после инцидента с Джеймсом, но Эдвард уверял меня, что не поэтому. Он сказал, что они просто пытаются быть вежливыми со мной после случившегося, из-за того, что один из них намеревался сделать со мной. Он говорил, что большинство людей в их организации стыдились действий Джеймса, что все они в основном были против издевательств над женщинами и детьми. Я не слишком верила этому – разве большинство из них не покупали себе женщин-рабов и разве это не издевательство над женщинами?

Он ответил, что это не одно и то же, но когда я потребовала объяснений, он не смог найти подходящего аргумента. Он продолжал настаивать на своем и быстро закончил этот разговор словами «это, черт побери, отличается и все тут», что бы это ни означало. Я не стала продолжать давить, просто запомнила эти слова о том, что мужчины не одобряют поступков Джеймса и из-за него пытаются быть со мной вежливыми. Сама эта мысль приводила меня в замешательство; как я могла поверить тому, что они пытаются уважительно относиться к кому-то вроде меня? Я хорошо знала, что такое уважение; всю мою жизнь меня вынуждали уважать плохих людей, и я осознавала, что для людей, вроде Чарли и доктора Каллена, быть уважаемым жизненно необходимо для выживания в их сфере деятельности. Но мысль, что могут уважать меня, пусть даже чуточку, никогда не приходила мне в голову. Я – раб. Oни видели во мне свою собственность. Единственное подходящее объяснение этому – это мужчина, которому я принадлежу. Но я все же признала, что большинство присутствующих здесь мужчин не похожи на Джеймса – они не казались внешне неприятными или грубыми. Те, кто остались, вели себя тихо и выглядели как-то по-особому, у всех них была особая утонченность, и еще в одном они точно были едины – все они обожали доктора Каллена. Даже Аро, которого доктор Каллен назвал боссом, высоко ценил моего хозяина.

Весь день после случая с Джеймсом я провела в постели, запертая в комнате Эдварда; все ушли и оставили нас наедине друг с другом. Мы спали, и я проснулась от душераздирающего крика Эдварда, который ошеломил меня. Он выглядел таким испуганным, весь в поту и дрожал. Я удивилась и застыла на минуту, меня переполняла тревога за него. Он посмотрел на меня в ответ и когда, наконец, понял, что он не один, притянул меня к себе и крепко обнял. Я прижалась к нему и чувствовала, как часто поднимается и опускается его грудь, дыхание было неровным. Я еще крепче вжалась в него, думая, что с ним произошло, но я не хотела склонять его к разговору. Точно зная, что он чувствует, учитывая, как я ночью просыпалась в крике, я понимала насколько тяжело открывать те вещи, что преследуют нас. Через несколько минут он казалось успокоил дыхание и начала рассказывать мне историю смерти его матери, как он был там и наблюдал за ее жестоким убийством, как жизнь покидала ее. Он говорил о его внутреннем хаосе, о той безотчетной боли, о вине за то, что бросил ее в тот момент, не сделал ничего, чтобы помочь ей, или остановить все это, хоть и не мог сделать ровным счетом ничего. Он был совсем беспомощным, и в этом не было его вины – в то время Эдвард был еще ребенком. Я даже не могла представить эту боль, с которой он жил долгие годы, учитывая, что он испытал. Я видела, как умирают люди, как гаснет их жизнь, но я никогда не позволяла себе эмоционально привязываться к кому-то из них. Было понятно, что мать Эдварда была для него целым миром, поэтому видеть, как то, что ты любишь больше всего, исчезает, для меня было невообразимо.

Я действительно начинала понимать, как много Эдвард пережил в тот момент. Нас обоих преследовали вещи, которые мы не могли предотвратить; мы были беспомощны перед эмоциональной, мысленной болью, которая снедала нас. Мы оба пролили кровь и столкнулись лицом к лицу со смертью, оба выжили, хотя оба остались разрушенными изнутри. Эдвард и я были несомненно совсем разными, жили в разных мирах, но в душе мы не отличались.

Я лежала в его руках и обнимала его, плакала от его слов о гибели матери. Я плакала об окончании ее жизни, плакала о ее страхe и боли в эти последние минуты, когда она уже осознавала, что это конец. Я плакала о нем, его потере и его боли, как эмоциональной, так и физической. Так хотелось, чтобы он перестал казнить себя, чтобы понял, что не стал разочарованием для нее. Он сделал то же, что и она для него. Она нуждалась, чтобы ее сын был в безопасности, чтобы он выжил и продолжал жить с этой ношей, хоть и без нее. Потому что все матери похожи, то же самое чувствовала бы и моя мама. Они надеются на будущее для своих детей, даже если у них самих будущего уже нет.

И видеть слезы Эдварда было так больно, видеть его плачущим, с такой болью… это разбивало мне сердце. Я не хотела, чтобы он страдал, чтобы он сломался. Эдвард всегда казался мне столь сильным. Видеть его слезы… это разрушило ту последнюю преграду в моем сердце, преграду, которой я ограждала себя от мира.

Весь следующий день мы валялись в постели, обнимались, в комнате было тихо. Он давал мне время и я ценила его терпение. Я волновалась, что доктор Каллен подумает, что мы вместе здесь, но Эдвард заверил меня, что с их отношением к изнасилованиям отец ни слова не спросит. Он дважды выходил из спальни, один раз за едой, второй – за своими школьными учебниками, один из его одноклассников подъехал к дому с ними. Очевидно, он так спешил ко мне, что просто бросил их в классе.

Следующим утром мы наконец-то выбрались из комнаты и вернулись в реальность. Он пошел в школу, а я старалась оставить этот инцидент позади. Джеймс уехал, и я была в безопасности, не было причин жить в страхе. Нужно быть сильной и продолжать жить, я не могу позволить ему сломать меня. Не могу позволить ему взять власть над моей жизнью. Достаточно людей контролировали меня, мне не нужен еще один. У меня мало осталось свободной воли, но одно решение я принять могу, как именно мне реагировать на это происшествие. Я не могу позволить снова загнать себя в раковину, он того не стоил.

После того дня нас поглотила рутина. До того, как выйти из спальни тем утром, Эдвард предупредил, что с его отцом следует действовать осмотрительно, но его любовь всегда рядом со мной и ничто это не изменит. Он говорил мне не обращать внимание на его отношение к другим людям, я к ним не отношусь. Он заставил меня пообещать, что я навсегда запомню эти слова – что бы он ни делал или ни говорил в компании других, что я буду помнить единственную правду – он любит меня всем сердцем. Он предупредил, что мы должны быть осторожны, и я действительно понимала это, но не буду лгать, утверждая, что первые несколько ситуаций не стали болезненными.